Дарья Асламова - Приключения дрянной девчонки
Мы едва понимали друг друга. У меня сложилось ощущение, что я выучила одну половинку английского разговорника, а Бани другую. Нам приходилось больше обращать внимание на модуляцию голоса и мимику собеседника, чем на значение слов. "Боже мой! Как же мы будем общаться в трехдневной поездке?" – в панике думала я.
После завтрака мы колесили по городу, заезжая то в одно кафе, то в другое выпить стаканчик вина или кампари. Бани беспрерывно фотографировал меня. Мы больше жестикулировали, чем разговаривали, но кое-что я все же понимала. Бани спросил меня, в какой машине я предпочитаю ехать Сараево – в "Мерседесе" или в "Пежо".
Победило тшеславие. "Конечно, в "Мерседесе"!" – завопила я, не думая о том что на узких горных дорогах разумнее использовать небольшой юркий "Пежо", чем громоздкий "Мерседес".
Бани завез меня к себе домой, чтобы показать мне любительский видеофильм, снятый им в Сараеве. У него хорошенькая двухкомнатная квартира на первом этаже двухэтажного дома, с большой террасой. В гостиной висит огромная фотография Бани, лежащего в обнимку с девицей потрясающей красоты. "Моя маленькая авантюра", – сказал Бани с улыбкой, заметив, что я разглядываю фото. В гости к нему зашел сосед, они занялись какой-то деловой беседой, а мне поставили кассету с фильмом и налили превосходного французского розового шампанского. Замелькали кадры насилия, несчастий и ужаса. В фильме были страшные сцены передачи убитых пленников с мусульманской стороны на сербскую.
Плачущие жены и матери, обглоданные смертью чипа, гробы с клубками белых червей.
Шампанское застряло у меня в горле, и я почувствовала приступ дурноты. Таинство смерти, открытое всем глазам. Бани посмотрел на меня и испугался:
– Что-нибудь случилось? Тебе плохо?
– Нет, все в порядке.
– Может быть, выключить фильм?
– Нет, ничего, я досмотрю.
Бани мельком взглянул на экран, показывавший обугленные трупы. "Это называется "гриль по мусульмански", – сказал он. – Пленные зажаренные живьем на вертеле".
Слово "вертел" договорила я после выразительного жеста Бани. Да, черный юмор здесь в большом ходу. Бани вернулся к своему разговору и шампанскому, а я подумала о том, что человеческая психика великолепно умеет защищаться от перегрузок, точно отмеряя меру радости и горя. Наступает момент, когда переполненная чаша не приемлет ни капли, когда любая добавка не ощущается. Это можно наблюдать в местах, страдающих хроническим воспалением, – в "горячих точках". Люди, обреченные жить в них, бережно сохраняют, как хрустальный сосуд, свое душевное равновесие и ясными глазами смотрят в лицо любой опасности. Вот, например, мани, не раз бывавший в самом пекле, или его сосед, потерявший на войне близких друзей и родственников, – они с собой простотой говорят о таких вещах, от которых у нормального человека волосы встанут дыбом. Чувствительность Их притупляется, их трудно чем-либо удивить, сердца черствы. Загрубевшие душевные ткани и парализованные нервные клетки защищают организм и от повседневного шока. •Жизнелюбие жителей "горячих точек" и их упорное желание наслаждаться радостями бытия до некоторой степени шокируют журналистов. Но было бы глупо упрекать их в бессердечности. Они принадлежат другому миру, и не в их привычках рвать на голове волосы из-за того, что ежедневно жестокие жернова перемалывают десятки, а то и сотни ней.
Ночью я долго не могла уснуть и ворочалась с боку на бок. Фильм населил мое воображение ужасными картинами Я слишком впечатлительная натура и заранее переживаю все опасности. Во сне я видела жареных пленников. 29 мая. Мы выехали из Белграда в 9 часов утра на хорошей гоночной скорости. Бани был возбужден и чрезвычайно весел, я напряжена и неуверенна, с одной мучительной мыслью в голове: не потребует ли Бани плату за свои услуги? На языке вертелась фраза из романа Виктора Гюго: "Мужчина с женщиной наедине не подумает читать "Отче наш".
"Мне бы надо быть с ним полюбезнее, – решила я. – Все-таки он из-за меня бросил на три дня работу". Я принужденно улыбнулась, и тут Бани дотронулся до моего обнаженного плеча, где розовело пятнышко от укуса комара. Меня бросило в жар.
"Тебя покусали ночью?" – спросил Бани. "О черт! – подумала я. – Уже начинает приставать". Я по-женски насторожилась и решила атаковать первой.
– Бани, я тебя боюсь, – жалобным голосом сказала я.
– В самом деле? – удивленно спросил он.
– Ну, ты и я будем вместе три дня, мужчина и женщина в таких сближающих обстоятельствах – это опасно. Ведь я замужем.
Бани развеселился.
– Даша! Ты в моих руках! – радостно вскричал он, бурно жестикулируя и бросая на произвол судьбы руль машины. Но, по-видимому, на моем лице отразился такой страх, что Бани решил меня успокоить: – Не бойся, девочка, я тебя не трону. Все будет хорошо.
Последующий путь мы молчали, мчась по дороге со скоростью двести километров в час. Меня раздражало мое неумение распоряжаться английскими словами и очень вольно' истолкование ответов Бани. Неуклюжие фразы, выкатывавшиеся из моего рта, приобретали какую-то неприятную Двусмысленность от неточного употребления слов. Чтобы молчание не сделалось тягостным, я поставила кассету бешено латиноамериканской музыки, чей ритм соответствовав нашей скорости.
На границе с Боснией у нас проверили документы и обыскали машину. Пограничник нашел на заднем сиденье тяжелый американский пистолет. Бани холодно посмотрел оружие и что-то сказал по-сербски, забрал у него свое оружие положил его в карман куртки. Пограничник лишь пожал Босния – это уже другое государство, где гуляет ветер войны. Вокруг толпились горы, меня угнетало оглушающее безмолвие леса, грозное, как молчание заряженной пушки. Бани ехал настолько быстро, насколько это позволяла опасная горная дорога. Он рассказал мне, как однажды попал в этих местах в засаду. По дороге двигалась целая колонна машин, самую первую из них изрешетили пулями. Она взорвалась, перекрыв движение всей колонне. Люди вынуждены были принять бой.
За два часа мы не встретили ни одной машины. Все словно вымерло. Это безлюдье действовало мне на нервы, особенно когда мы проезжали через мертвые, разоренные и брошенные села. Первых людей мы увидели уже довольно высоко в горах, в поселке, куда мы заехали выпить чашку чая в каком-нибудь баре. Пришельцы здесь были в диковинку. Нас все внимательно рассматривали, и я ежилась от этих пристальных взглядов и заметного похолодания. Небо, загроможденное тяжелыми серыми тучами, готовилось пролиться дождем. Первые капли застучали по стеклу, когда мы снова тронулись в путь.
По дороге Бани затеял какой-то сложный политический разговор. Вообрази себе, мой возможный читатель, какого взаимопонимания мы достигли, не имея общего языка для объяснений! Я раздражалась от этой бессмысленной беседы. Трудно укладывать сложные мысли в элементарные слова, в упрощенные формы. Но Бани это не останавливало, он разливался соловьем. В конце концов я перестала отвечать и отвернулась к окну. Наконец Бани спросил: "Даша, почему ты молчишь?" Я разразилась было гневной тирадой, но задохнулась от недостатка слов. Бани принялся хохотать. "Даша, ты очаровательна, когда злишься! Ну позлись еще немножко для моего удовольствия", – сказал он, смеясь. От этого беспечного мальчишеского смеха мое раздражение как рукой сняло. В пять часов вечера мы въехали в Пале, пригород Сараевова вестибюль ада. Мы оставили вещи в пресс-центре и отправились в гости к русским добровольцам, которые воюют а стороне сербов, в отряд "Царские волки", в селе Прача на Границе с мусульманами. Но встретили нас в штыки. "Ненавидим газетчиков, – заявили добровольцы. – Каких только гадостей о нас не пишут! Что "царские волки" идут на запах крови, что приехали мы сюда за деньгами, хотя получаем не больше двухсот долларов в месяц. А мы приехали сюда чувства патриотизма, понимаешь?" – "Ребята, если вы патриоты, что ж вам дома-то не сидится. И в России полно". – "Это же наши братья. Разве можем мы их оставить в беде!" Добровольцы пренебрежительно относятся к русским работающим в ООН: "Вот кто приезжает сюда деньги заколачивать и вольготно жить!" В этих парнях много злости и язвительности, видать, крепко их обидела жизнь там, на Родине. Один не имеет работы, от второго ушла жена, а третий просто чувствует себя ненужным дома. В Боснии их любят оказывают им трогательные знаки внимания, в их силе и мужестве нуждаются, а значит, они могут уважать себя как мужчины. Их философия незамысловата, они живут сердцем, а не разумом. Вместе с ними в большом деревенском доме поселилась маленькая сильная сербка, воевавшая два года. Эта легкая на ногу женщина патрулирует вместе с добровольцами лес, печет им блины и варит кофе. "Она наш товарищ", – говорят добровольцы. О том, что в мире существуют женщины-нетоварищи, сумасбродные птички с радужным оперением, напоминают стопки совсем неуместного здесь журнала "Бурда".
