Джонатан Франзен - Безгрешность
Пахло весной, и Скалистые горы позади нее, все в снегу, были напоминанием о том, что жизнь по-прежнему предлагает ей многое – например, подняться в Эстес-Парк[63] и насладиться горами вблизи. Можно сделать это после того, как она признается во всем Тому, перед возвращением в Калифорнию. Вдыхая бодрящий воздух, она ясно видела, что время для признания настало. Пока у нее были эти вечерние обмены сообщениями и чувственные самоприкосновения, имелась хоть какая-то причина сохранять шпионскую программу и избавлять себя от ужасного рассказа Тому о своем поступке: она была заколдована и порабощена Андреасом. А теперь не было ни причины, ни смысла пытаться и дальше вести жизнь, которую она вела в Денвере, сколь бы рьяно она ни погрузилась в эту жизнь вначале. Все здесь было у нее построено на лжи, и пришла пора от этой лжи очиститься.
Ее решимость была тверда до тех пор, пока она не пришла в “Денвер индепендент” и ей не вспомнилось, как она любит это место. В главном помещении верхний свет был выключен, но в конференц-зале сидели два журналиста, и из отсека Лейлы, где горела настольная лампа, доносился ее приятный голос: она говорила по телефону. Пип медлила в коридоре, колебалась: может быть, все же удастся обойтись без признания? Может быть, ее и нет уже или скоро не будет, этой программы-шпиона? Но ведь то, что огорчает Лейлу, не исчезнет само собой. Если она огорчена из-за того, что Том проникся к Пип слишком большой симпатией, полное признание, безусловно, положит этому конец. Пип двинулась к его кабинету по длинному пути, обходя Лейлу.
Дверь у него была открыта. Едва увидев Пип, он тут же схватился за компьютерную мышь.
– Прошу прощения, – сказала она. – Вы заняты?
В первые мгновения вид у него был донельзя виноватый. Он открыл рот, но не издавал ни звука. Потом, собравшись, пригласил ее войти и попросил закрыть за собой дверь.
– Мы в боевом режиме, – сказал он. – Вернее, Лейла в боевом режиме, а я в режиме беспокойства о Лейле. Когда она боится, что нас опередят, ее мотор сильно разогревается.
Пип закрыла дверь и села.
– Похоже, она раздобыла вчера что-то крупное.
– Страшное дело. Всем новостям новость. Плохо будет всем, кроме нас. А нам будет очень хорошо, если мы сообщим первыми. Она вас проинформирует – ей понадобится ваша помощь.
– Настоящая боеголовка пропала?
– И да и нет. Она не покидала авиабазы Кертленда. Мы избежали армагеддона. – Он откинулся на спинку кресла, и в его ужасающих очках отразился свет люминесцентной лампы. – Были так называемые “Часы Судного дня” – кажется, еще до вашего рождения. По-моему, их придумал Союз обеспокоенных ученых. На них стояло время – без четырех минут полночь, потом новый раунд переговоров об ограничении вооружений, и часы переводили чуть-чуть назад – становилось без пяти минут полночь. Сейчас это выглядит довольно пошло и нелепо, как и все, что было в те годы. Ну разве могут часы двигаться вспять?
Этот свободный поток ассоциаций, казалось, был нужен ему для того, чтобы скрыть что-то.
– Эти часы и сейчас существуют, – заметила Пип.
– Надо же.
– Но вы правы, это выглядит устаревшим. Сегодня люди грамотнее воспринимают рекламу и агитацию.
Он усмехнулся.
– К тому же выясняется, – сказал он, – что в семьдесят пятом году все-таки не было без пяти минут полночь, иначе сейчас нас никого уже не оставалось бы в живых. Было примерно девять пятнадцать.
На внутренних часах Пип, где шел обратный отсчет секунд до признания, застыло время – одна секунда до полуночи.
– Как бы то ни было, Лейла заведена до упора, – сказал Том. – Она такой мирной кажется при первом знакомстве, что люди не подозревают, сколько в ней конкурентного духа.
– Я немножко это понимаю уже.
– Два года назад она была далеко впереди в сюжете об изъятии из продажи автомобилей “тойота” – или думала, что далеко впереди. Она считала, что у нее есть время выяснить все до конца и преподнести сюжет в полном виде. И вдруг начинаются звонки от ее контактов в информагентствах. Они звонят ей, чтобы рассказать потрясающую историю, которую только что услышали от человека из “Уолл-стрит джорнал”. Это были люди, которые не знали ни шиша, не рассказали ей ни шиша, а теперь у них был весь сюжет полностью! Она слышит, что человек из “Джорнал” всю ночь писал черновой вариант. Она слышит, что “Джорнал” уже подключила юристов. Ощущение – хуже некуда. Нет ничего хуже, чем писать статью, где ты должен признать первенство конкурента, которого намного опережал два дня назад. Кертлендской историей занимается “Вашингтон пост” – Лейле это стало известно вчера. Мы пока еще впереди, но, вероятно, ненамного.
– Она уже пишет?
– Для того-то бессонные ночи и предназначены. Еще немного, и я начну думать, что лучше проиграть эту гонку, чем видеть ее в таком состоянии. Я стараюсь сделать так, чтобы она оставалась хотя бы полувменяемой, и вы должны мне в этом помогать.
Пип начала раскаиваться, что так повела себя с Лейлой; может быть, она просто-напросто перенапряжена из-за работы.
– Но послушайте меня, – сказал Том, наклоняясь к ней. – Прежде чем вы к ней пойдете, я хочу задать вам личный вопрос.
– Я, честно говоря, хотела вам…
– Мы говорили с вами недавно про вашего отца. И я подумал – вы ведь отлично ищете информацию. Вы не пытались его найти?
Она нахмурилась. Почему ее спрашивают и спрашивают об отце? В повинную голову пришла странная мысль: может быть, ее тайный отец – Андреас? Потому-то мать и проявляет к нему такую враждебность. А Том с Лейлой обнаружили шпионскую программу и знают про нее, про Пип, больше, чем она сама про себя знает. Не Андреас ли ее папаша? Мысль была дикая, но своя логика в ней имелась – гадкая логика, логика вины.
– Пыталась, – сказала она. – Но моя мама очень искусно замела следы. Я знаю только имя, которое она себе придумала, и примерную дату моего рождения. В школе мне всегда казалось, что у меня нормальный рост и размер для своего класса. Но мое свидетельство о рождении точно фальшивое.
Взгляд, которым Том на нее смотрел, внушал ей тревогу: он был любящим. Она опустила глаза.
– Вы знаете, – сказала она, – я ведь не очень хороший человек.
– О чем вы? Что в вас нехорошего?
Она сделала глубокий вдох.
– Я не всегда говорю правду.
– О чем? Об отце?
– Нет, тут все правда.
– Тогда о чем?
Скажи это, просто скажи, думалось ей. Скажи: я не в Калифорнии была, а в Боливии…
В дверь постучали.
Том вскочил на ноги:
– Входите, входите.
Это была Лейла. Бросив взгляд на Пип, она заговорила с Томом:
