Александр Гольдштейн - Расставание с Нарциссом. Опыты поминальной риторики
Здесь не вина, а судьба, не умысел, а несчастье. На протяжении многих лет отрезанная от Запада и собственной культурной традиции, в том числе авангардной, с которой уже не было общих тем для дискуссий, эта литература знала единственного собеседника — советское государство, у подножия которого копошился народный характер. Речь государства заявляла себя как обязательная и непрерывная на все времена, народный характер что-то такое вякал в ответ, посмеиваясь и одобряя, но главным образом пропуская мимо ушей, а литература взяла государственное и народное слово, использовав его как подножный корм для своих отстраненных и ернических композиций, хотя то было очень специальное ерничество — далеко идущее, драматическое и обреченное. Поэтому произошло именно то, что должно было в конечном счете случиться — породнение авангардной русской литературы с освежеванными и осмеянными ею структурами, ее нарциссическое в них растворение. Все совпало: жесты, позы, смех и отчаяние, а выкрики повторяла влюбленная нимфа Эхо. Потом государство упало, национальный миф пошатнулся, но методы словесного обращения с новыми сущностями эволюционировали лишь самую малость. И сегодня в русском слове — тяжесть и замкнутость автаркически огражденного «базара», увиденного настороженным взглядом еврея, который избегает касаний, но в данном-то случае глаза наши не затуманены боязнью или предубеждением, и это уже не метафора, не аберрация и не ощущение западни, о котором, посетив Старый город, рассказывал один знаменитый приезжий русский писатель.
Авангардное русское слово последних десятилетий, — может быть, самая тяжелая в мире литература, самая насыщенная, неподъемная, душная. Не имея возможности соприкоснуться с Другим (прежде всего с другим смыслом), она для прокорма и разговора проглотила свое государство, культуру, национальную мифологию и теперь не может встать на ноги. Это все еще архаический рынок с его теснотой, почти исключительным вниманием к местному производящему чреву и отрывом от великих караванных путей. И к тому же вокруг очень много непроработанной материи, вязкой среды. Но вечно этого не будет.
На заре нового светового года (старый год позади) рискну предположить, что главной задачей русской литературы станет борьба с автаркической тяжестью, с липкими внутренними касаниями сугубо локальной толпы и неумением высунуться наружу. Не исключено, что ей придется освоить особого рода «изящество», или «простоту», или «экзотизм» международного свойства, но, как бы то ни было, она не сможет оставаться в границах привычного мира, отыгранного до последнего слова и отрезанного от источников света. В предисловии к антологии ближневосточной литературы I тысячелетия н. э. С. Аверинцев пишет, что ведущей темой этой словесности было одухотворение материи, ее преображение, претворение в чистый свет. Этому гностическому прошлому-будущему, кажется, тоже еще предстоит великое возвращение. Ведь если Нарциссу не нужен свет и он довольствуется своим отражением, которое помнит в мельчайших деталях, так что темнота не помеха замкнутому циклу его памяти, то Орфей не согласен петь в темноте, ибо коммуникация не умеет быть темной.
Примечания
1
Богданов А. Всеобщая организационная наука (тектология). 3-е изд. Ч. 1. Л.; М., 1925. С. 17.
2
См. следующие работы К. Зелинского: Поэзия как смысл. Книга о конструктивизме. М., 1929; Конструктивизм и социализм // Бизнес. М., 1929; БОД // Октябрь. 1929. № 6; Разговор с американскими писателями // Октябрь. 1929. № 9.
3
Габрилович Е. Ошибка Штунца // Бизнес. М., 1929. Рассказ вошел также в сборник Е. Габриловича «Ошибки, дожди и свадьбы». М., 1930.
4
Кольцов М. Собр. соч. T. 5. Двадцать девять городов. М., 1936. С. 326–327.
5
Гарри А. Паника на Олимпе. Л., 1934. С. 67.
6
Луговской В. Стихотворения и поэмы. М.; Л., 1966. С. 51, 52.
7
Смеляков Я. Стихотворения и поэмы. Л., 1977. С. 118–119.
8
Гастев А. К. Как надо работать. М., 1966. С.48, 55.
9
Зелинский К. Конструктивизм и социализм. С.42.
10
Сельвинский И. Пушторг. М.; Л., 1929. С. 107–108.
11
Зелинский К. Конструктивизм и социализм. С. 42, 48.
12
См.: Шлет Г. Очерк развития русской философии. Ч. 1. М., 1922.
13
Шафаревич И. Русофобия: десять лет спустя // Наш современник. 1991. № 12. С. 133.
14
См.: Штейнман Зел. Новые времена, старые песни // Звезда. 1929. № 5. С. 154–159; Горелов А. Философия конструктивизма // Звезда. 1929. № 8. С. 199–202; Иванов Ф. Евангелие конструктивизма // Красная новь. 1929. № 10. С. 213–221; Державин В. Конструктивизм как литературная школа // Красное слово. 1929. № 5. С. 98—105; Вардин Ил. Платформа конструктивизма // На литературном посту. 1929. № 9. С. 21–28; Он же. Идеологическая платформа конструктивизма // На литературном посту. 1929. № 10. С. 19–34; Тимофеев Л. Бизнес // Октябрь. 1929. № 3. С. 178–183; Малахов С. Теория конструктивизма // Печать и революция. 1929. № 4. С. 54–62; Он же. Поэтика и методология конструктивизма // Печать и революция. 1929. № 8. С. 50–66. Ср. реакцию рядового читателя в письме к М. Зощенко: «И потом еще о литературе — почему так ругают конструктивистов? Неужели, если 60 процентов разбирают только печатным шрифтом, то остальные 40 % не имеют права писать и читать письменным» (Зощенко М. Письма к писателю // Собр. соч. Т. 6. Л., 1931. С. 154). Историко-литературный контекст конструктивизма стал в последнее время предметом рассмотрения в цикле работ Л. Кациса, предложившего ряд тонких дешифровок.
15
Ольховый Б. Бизнес // Ольховый Б. На злобу дня. М., 1930.
16
Султан-Галиев. М. С. Статьи. Оксфорд, 1984. С.22 (Society for Central Asian Studies. Reprint series № 1).
17
Султан-Галиев. C.18.
18
Эта точка зрения, с наибольшей программной отчетливостью сформулированная Султан-Галиевым, впервые, согласно Э. Каррер д’Анкосс, прозвучала в 1920 г. в Баку, на съезде порабощенных народов Востока. «Из уст бывших подданных Российской империи, безвестных личностей, от которых лидеры европейского движения никогда ни слова не слышали, из уст казахов и узбеков из далекой Средней Азии, послышались странные и внушающие беспокойство слова». Французский автор так резюмирует эту позицию. Нынешняя революция — не единственная в своем роде, и потому она не должна быть всецело на службе Европы и европейского пролетариата. В мире существуют народы, закабаленные Европой, эти народы боятся закабаления европейской революцией, как прежде — закабаления европейским империализмом. Революция и марксизм для этих народов — национальное освобождение, а не классовая борьба. Именем ленинских идей они провозглашают: революция в Европе и революция за пределами Европы — не совпадают; глобальное освобождение порабощенных народов и есть подлинная революция (то, о чем впоследствии говорили Мао Цзэдун и другие идеологи Третьего мира). Поддержка революций на Востоке означает создание советских государств, но не означает распространения революции. Напротив, России — авангарду европейской революции — будут противостоять революции антиевропейские, борющиеся против европейского рабочего движения.
«В Баку выявляются две идеи революции. С одной стороны, концепция Маркса и Ленина: революция мирового пролетариата, братского, не признающего границ. С другой стороны, революция угнетенных наций, которая никого, кроме угнетенных наций, не хочет знать и для которой европейский пролетариат является прежде всего европейским, а потому угнетателем. С одной стороны, интернационал пролетариев, с другой — интернационал угнетаемых стран. Ленин не может и не хочет идти на риск такого искажения идеи революции, с которой он связал свою жизнь. Вот почему, увидя намек на возможность и, по его мнению, опасность „колониальных“ революций, он сознательно от этой возможности отворачивается и решает спасти что можно: спасти революцию там, где он ее совершал, в одной, отдельно взятой стране, в России» (Каррер д’Анкосс Э. Расколотая империя. Лондон, 1982. С. 14). Ср. также: Harris N. National liberation. L., 1992; Borkenau F. World communism. Ann Arbor, 1962. P. 284–295.
