Вильям Козлов - Чёрные ангелы в белых одеждах
Несколько дней назад выпал снег, потом ударили морозы, и обычно мокрый, грязный в эту пору Ленинград выглядел бело-праздничным, на ветвях уличных деревьев искрилась мохнатая изморозь, крыши зданий были девственно белыми, тротуары весело блестели льдом. Теперь некому стало посыпать его песком и солью. Телекомментаторы и газеты сообщали о большом количестве пострадавших в гололед от падений пожилых людей. В Ленинграде в любую погоду на улицах было много людей разного возраста. Можно было подумать, что никто теперь не работает — все высыпали на улицы и с утра до вечера стоят в длиннющих очередях. По-видимому, так оно и было. Попробуй обвинить в прогулах многодетную мать, которая ушла с работы и стоит в очереди за молоком, сметаной, сыром, вареной колбасой. Поговаривали, что введут визитки и талоны на водку. Иногородние тоже заполонили город и вывозили все, что только можно было еще купить.
Вадим Андреевич с горечью думал, двигаясь в потоке машин по Литейному проспекту, что и рад бы написать в газете о чем-нибудь хорошем, положительном, но где оно хорошее, положительное? Сообщали, что во многих домах не топят и люди мерзнут, как в блокаду, во дворах переполнены мусором железные баки, которые не увозят на свалку; будто враз поголовно исчезли все дворники, никто не скалывает лед на тротуарах, потому и возрос травматизм на улицах, город грязный, замусоренный, куда-то подевались милиционеры, раньше бдительно следящие за правилами уличного движения, контролеры в общественном транспорте. Люди, особенно распустившаяся за последнее время молодежь, переходят улицы, где захочется, полно за рулем пьяных водителей, и хотя возросли штрафы, количество их не убавляется. Одна из лучших городских телепрограмм «600 секунд» — ее уже смотрела вся страна — каждый день сообщала о хулиганстве, насилиях, убийствах, пожарах в городе, критиковала местные и союзные власти, Смольный, но мало что изменилось, наоборот — с каждым днем становилось все хуже и хуже… Эйфория, вызванная перестройкой, начала медленно спадать, вся надежда была на выборы народных депутатов, мол, придут новые деловые люди и наведут наконец-то порядок. Ведь выдвигали кандидатами как раз тех людей, которые больше всех на митингах и по телевидению обличали, критиковали, ругали власти…
Вспомнив про «600 секунд» и страшные репортажи о насилиях и убийствах, Вадим Андреевич свернул на улицу Жуковского и поехал к школе, где училась Маша. Лина просила его сегодня забрать ее, раз он на машине. После Нового года он и жена встречали дочь из школы, это не так уж далеко. По пути Вадим Андреевич заехал в хозяйственный магазин, он уже несколько месяцев искал канистры. Зимой в городе еще можно было заправиться бензином, вот и хотелось взять в запас, но канистр нигде не было. Вот к весне, когда снова начнутся перебои с бензином и выстроятся километровые очереди, может, где-нибудь, глядишь, и выкинут канистры по спекулятивным цепам…
Остановившись у сквера с заснеженными скамьями и голыми черными деревьями, Вадим Андреевич не стал выходить из машины — Машу он увидит и отсюда.
Он взял с сиденья газету, пахнущую типографской краской, развернул: статьи острые, проблемные. Петр Семенович Румянов разразился трехколонником на второй полосе, пишет о безобразном выступлении «Пятого колеса», где подвергли осмеянию писателя Михаила Шолохова. Худенький язвительный журналист снова стал обвинять крупнейшего русского писателя в том, что он якобы использовал материал для «Тихого Дона», принадлежавший белогвардейскому офицеру Федору Клыкову, хотя даже шведская Академия при помощи ЭВМ доказала, что великий роман века написан Шолоховым, а дореволюционный писатель Клыков никакого отношения к нему не имеет. Бойкий журналист не только оболгал Шолохова, по и пренебрежительно отзывался о нем в недопустимом тоне. Вадим Андреевич полностью разделял гневный пафос статьи, но ему не совсем понравилось, что бывший редактор «Великопольского рабочего» стал восхвалять былые порядки, насаждаемые коммунистами-идеологами: мол, раньше бы за такие высказывания не погладили по головке… Этого сейчас не надо было бы писать, как говорится, отдает нафталином. О том, что было раньше, уж лучше бы помалкивал Петр Семенович. Кстати, сам не раз плакался Вадиму — своему шоферу, что его душит горком партии, заставляет печатать лживые материалы и тому подобное… Или память у Румянова коротка, или старые люди более терпимы к прошлому, чем молодежь?..
Увлекшись газетой, он не заметил, как из школьных дверей потянулись во двор ребятишки. Дочь он увидел, когда она подошла к распахнутой дверце такси и нагнулась, по-видимому, отвечая на какой-то вопрос. «Волга» с лиловой нашлепкой на крыше стояла метрах в двадцати, у металлической сетки школьного забора. В ней смутно маячили три головы: шофера и двух пассажиров на заднем сиденье. Мимо машины пробегали мальчишки в распахнутых пальто, с портфелями и сумками в руках. Вадим Андреевич еще обратил внимание, что ни у кого из них на груди нет красных галстуков. Он уже собрался посигналить дочери, которая не заметила его машины. Зимой он редко ездил, только из-за газеты взял ее со стоянки. В холода трудно завести долго стоявшую на приколе машину. И тут произошло вот что: дверь распахнулась еще шире, оттуда высунулась длинная рука в дубленке и затащила Машу внутрь. Издали можно было подумать, что вежливый человек просто помог девочке залезть в машину. «Волга» рванулась с места и понеслась по обледенелой дороге к Некрасовскому рынку. Ее немного занесло на повороте. Все произошло так быстро и неожиданно, что Вадим Андреевич еще какое-то время сидел с газетой в руках и, раскрыв рот, растерянно провожал взглядом желтое такси. В следующее мгновение он отшвырнул газету, включил мотор и рванулся за «Волгой». Его тоже занесло сразу за светофором. Такси влилось в ноток машин, двигающихся к Суворовскому проспекту. Перед Вадимом Андреевичем было три машины, номер такси он запомнил, теперь выглядывал милиционера с рацией, чтобы сообщить ему о случившемся. В заграничных фильмах он часто видел, как одна машина преследует другую: тут обязательно прыгающие как зайцы прохожие, столкновения с транспортом, попадающиеся на пути картонные коробки, богатые рынки, когда на дорогу просыпаются горы яблок, апельсинов или других фруктов. Россия — бедная страна и у нас машиной не бьют в другую машину, такого обилия фруктов на прилавках советские люди не видели годами. А картонные коробки с дырками от кубинских апельсинов сразу же подбирают у ларьков и магазинов. Так что Белосельскому и в голову не пришло бить бампером в зад таксиста. Не зная, что делать, он все же вплотную приблизился к «Волге» и теперь отчетливо видел через заднее стекло двух чернявых хорошо одетых мужчин и съежившуюся у самой дверцы Машу. Один из мужчин нагнулся к ней и, обняв за плечи, что-то говорил, но девочка на него не смотрела. Она дергала плечиком, но мужчина не отпускал. На голове ее не было шерстяной шапочки, золотистые, как у матери, волосы рассыпались по меховому воротнику синей курточки. Растопыренная ладонь мужчины приподнялась с плеча девочки и коснулась ее волос возле тонкой белой шеи. И тут Вадим Андреевич, закусив губу, боднул носом в зад «Волги». Он видел как выгнулся хромированный бампер, а багажник с блестящим замком-кнопкой, распахнулся, закрыв заднее окно. Как и следовало ожидать, разгневанный таксист прижался к тротуару (это случилось на Четвертой Советской улице) выскочил из кабины и бросился осматривать повреждение. Остановившийся вплотную Белосельский тоже выскочил из «Жигулей», но оба чернявых мужчины уже сообразили, в чем дело, и один за другим выпрыгнули на проезжую часть и припустили к тротуару. Машины резко тормозили, чтобы не сбить их.
— Садись в мою машину! — крикнул глазеющей на него широко раскрытыми глазами дочери Вадим Андреевич и рванул за похитителями. Таксист — коренастый мужчина в кожанке и синем берете, стоя у помятого раскрытого багажника, удивленно смотрел на него.
Чернявые мужчины в широких кепках и дубленках, оглядываясь, уже бежали по обледенелому тротуару, заставляя прохожих шарахаться по сторонам. Их ноги, обутые в высокие желтые сапоги на меху, так и мелькали. Один из них нырнул в ближайшую арку, а второй скрылся за длиннющей очередью, стоявшей в винный магазин. И никому не пришло в голову остановить их или хотя бы подставить подножку. Люди равнодушно смотрели вслед бегущим и шли по своим делам. Никто не пошевелился и в очереди. И ни одного милиционера!
Вернувшись к машине — хорошо, что еще не уехал таксист, — разгоряченный Вадим Андреевич открыл дверцу «Жигулей» и в сердцах сказал:
— Зачем ты, идиотка, полезла в такси?
Это было не так, он ведь видел, что Машу силком туда затащили, но в нем еще не улегся гнев, азарт погони.
Маша взмахнула черными ресницами, они у нее были длинными и пушистыми, как у матери в молодости, и проговорила:
