Джон Апдайк - Супружеские пары
— Хочешь горячего кофе?
— Пожалуй.
— Я окоченела. А ты?
— Может быть, барахлит термостат?
— Котел работает непрерывно. Слышишь, как ревет? Я даже боюсь, что он взорвется.
— Не взорвется.
— Знакомый Кена, построивший себе дом в Кейп-Коде, считает, что нам надо было вырыть под гостиной настоящий подвал.
— Это обошлось бы еще в две тысячи долларов.
— Деньги были бы потрачены не зря. У меня уходит состояние на один бензин: все время колешу по Тарбоксу, чтобы согреться, навещаю разных людей. Сегодня Джанет, завтра Кэрол. Уже собрала тонну грязи.
— Какой грязи?
— Никакой. Наверное, дело во всеобщей усталости. Джанет интересуется детскими годами Кена, Кэрол считает, что ты встречаешься с Би Герин.
— Очень мило со стороны Кэрол.
— Пойдем на кухню. Там не так плохо. Я налью тебе кофе.
— Наверное, в окна, выходящие на море, надо было вставить вторые, деревянные рамы. Они прочнее алюминиевых. Или просто воспользоваться ставнями?
— А как же вид, который так нравится Анджеле?
Он вспомнил времена, когда она, лежа в его объятьях, шутила, что дважды обокрала Анджелу: пользуется ее мужем и ее домом. В кухне, где благодаря поставленному Уитменами электрообогревателю было теплее, чем в комнатах, Фокси сказала:
— Ты бы засмеялся, увидев меня ночью: с одного боку Кен, с другого Тоби. Иначе мне не согреться.
Даже зная, что она сознательно вызывает у него ревность, он заревновал, представив, как она спит между своим мужем и своим ребенком, делясь с обоими рассыпавшимися волосами, залитыми лунным светом. Ее раздражал его интерес к ребенку, поэтому он спросил в отместку:
— Как малыш?
— Растет. Ему уже два месяца. Вылитый отец Кена! Та же скептическая гримаса.
— Два месяца… — повторил Пайт. Он явился в рабочих башмаках и в рубахе лесоруба под абрикосовой курткой. Она подала ему кофе в чашке без блюдца, как работнику, заглянувшему погреться. Он чувствовал свое косноязычие, видел тревогу в ее больших карих глазах. Ждет телефонного звонка, другого любовника? Конечно, нет, у нее ведь ребенок! Просто преданная мать, потревоженная в своей берлоге.
Пристальный взгляд. Ячмень на левом веке, заметный при безжалостном зимнем свете.
— Два месяца — это больше, чем шесть недель. Он не сразу понял, при чем тут шесть недель.
— Ну, да. Отлично! Только… Тебе действительно хочется? Я хочу сказать, со мной.
— Важнее, хочешь ли ты со мной.
— Конечно! Конечно, хочу. Я тебя люблю. Это очевидно. Но надо ли все начинать снова? Честно говоря, меня мысль об этом пугает. Разве мы не заплатили долг обществу? Мне и так стоило слишком большого труда с этим покончить.
Он боялся, что она его высмеет, но она вместо этого серьезно кивнула. Она была не сплошной блондинкой, как Би, — в ее волосах встречались разные оттенки — медовый, пепельный, дубовый, даже янтарный. Она вскинула голову. Пайт заметил у нее под носом простудную лихорадку.
— Ты меня боишься?
— Не тебя. Я боюсь, что теперь это было бы ошибкой.
— В таком случае, ступай. Уезжай, Пайт. Я очень тебе благодарна. Все было прекрасно.
— Не надо быть такой суровой. — Он ждал, что она заплачет, и почувствовал, что у него самого глаза на мокром месте. Сцену следовало доиграть до конца.
Ее героиня отличалась надменностью.
— Понятия не имею, как должна себя вести отвергнутая любовница. В Радклиффе этому не учат. Возможно, я не попала на соответствующие курсы. Надеюсь, в следующий раз у меня получится лучше.
— Не надо! — взмолился он. Ее сухие глаза метали опасные молнии.
— Что не надо? Просишь не закатывать сцену? Вести себя смирно? Бедный маленький трудяга не сделал ничего особенного: подумаешь, пришел, стянул с женщины трусы, влюбил ее в себя! Не надо его смущать, не надо создавать деточке лишних проблем. Я и не собираюсь, Пайт. Ступай себе, и дело с концом. Возвращайся к Би, к Джорджине, к Анджеле. Мне-то что?
Ее глаза оставались сухими, и он был обязан что-то придумать, чтобы она не уничтожила его своим сухим, ледяным взглядом.
— Может, полежим вместе? — предложил он.
— О!.. — пробормотала она и как будто подалась к нему, но свитер и длинная ночная рубашка остались на месте; все, что было на кухне — плита, раковина, окна — сохраняло невозмутимость судей. — Еще одна попытка, в качестве уступки мне? Не надо, я не такая дура.
Но глаза уже не были такими негодующим: у него получилось довести ее до слез. Он обратился к ней голосом сострадательного мудреца, способным пронзить темноту, окутывающую их обоих:
— Хочу помассировать тебе спину и послушать про твоего ребенка.
Она вытерла глаза.
— Наверное, ты правильно говоришь про нас с тобой. Просто я не желаю знать, что на самом деле происходит.
Теперь он знал, что уже через час сможет со спокойной совестью удалиться.
— Пойдем наверх? — предложил он. — В такой холод лучше укрыться.
— Придется оставить открытой дверь, чтобы было слышно ребенка. Он спит в детской.
Пайт за нее порадовался: забота о ребенке поможет ей пережить расставание с ним.
Наверху оказалось еще холоднее, чем внизу. Она легла в своей шерстяной ночной рубашке, он не снял нижнее белье. Он долго гладил ее по шелковой спине и как будто усыпил, но стоило ему прерваться — и она перевернулась, запустила руку ему в трусы и спросила, словно у него существовали варианты ответа:
— Хочешь?
— Ужасно.
— Только аккуратно.
Деторождение покончило с былой девственной теснотой. Он хотел поцеловать ее грудь, хотя запах кислого молока не вызывал у него восторга, но она оттолкнула его голову — видимо, не хотела обделять ребенка. Ее длинное тело под ним было дружелюбным, но каким-то негибким, почти мужским. Он почему-то начал представлять себе древесину, паркетное пространство, ждущее циклевочной машины, стыки, сдобренные маслом, — твердые и одновременно податливые, как и положено дереву, сохраняющему видимость жизни.
На кровать что-то обрушилось. У Пайта сердце ушло в пятки, Фокси улыбнулась. Это был кот Коттон. Он с урчанием расположился поверх одеяла в углублении между раскинутыми в стороны ногами любовников.
— Теперь вас у меня двое, — сказала Фокси тихо, но страх уже сыграл с Пайтом злую шутку. Ему вспомнилась их с Галлахером контора на Хоуп-стрит, дом в колониальном стиле на Нанс-Бей-род, его собственный пикап, дерзко оставленный перед самым домом Уитменов. Он понял, что должен поторопиться.
— У тебя получится?
— Вряд ли. И так слишком много переживаний.
— Тогда я тебя не жду?
