Фрида Вигдорова - Семейное счастье. Любимая улица
Прав. Кому же, как не Леше, стать штурманом эскадрильи? Он здоровый парень, а если посмотреть вокруг… У кого язва, у кого туберкулез. Кто прежде думал о своих болезнях? Да никто. А сейчас…
Сейчас в полку работает врачебная комиссия. Конечно, и в войну случались врачебные осмотры. Они проходили так:
— Разденьтесь. Ну как, друг, самочувствие?
— Нормально.
— Ну давай, давай.
Тебя похлопывали по плечу:
— Вы свободны.
Теперь другое дело. Врачи смотрят в оба: "Как вы себя чувствуете? Не потеете ли после футбола?" А кто в игре не потеет? Оказалось, что на свете существуют окулисты, ларингологи и даже невропатологи — и эти особенно резали. Рентген обнаруживал застарелые переломы, каверны, язвы. И пошла старая гвардия в запас и в отставку — один, другой, третий…
А Леша здоров. В своей истории болезни в графе "основное заболевание" он прочитал: "здоров". И в графе: "сопутствующее заболевание" тоже стояло "здоров". Здоров — значит, работай.
И работать становилось все интересней. Новую материальную часть так просто не освоишь. Поговаривают о радиолокационных прицелах, автоматических радиокомпасах, даже о каких-то автонавигаторах. И Леше надо много заниматься, чтоб толково учить молодых штурманов. Но чем интереснее работать, тем больше хочешь учиться.
Прошел еще год. Леша опять послал рапорт и опять получил отказ. Ну ладно. Все равно буду заниматься. Для себя. В академию без аттестата зрелости поступить не удастся. На курсы при академии, видно, уж не попасть. А тут как раз при Доме офицеров организовали десятый класс. Жена Марка преподает русский язык, физику читает метеоролог Толя Ильичев, математику — инженер Шапиро. Какие уж там получит Леша знания — неизвестно. Но справка будет.
И он снова сел за книги. Не только за учебники. Сначала книги помогли одолевать тоску, а потом уже он просто не мог без них.
Он стал совсем свободно читать и говорить по-немецки. Гессе — старик музыкант, который давал Леше немецкие книги, — был не очень словоохотлив, но однажды к нему на лето приехал племянник, мальчишка лет одиннадцати. Он привез с собой копилку в виде домика и очень радовался, если туда опускали какую-нибудь мелочь: он копил деньги на коньки.
— У всех мальчиков в нашем классе есть коньки, — объяснял он Леше, — у всех, кроме меня. — Очень светлые голубые глаза его блестели, он смотрел на Лешу, и Леша со всей несомненностью читал в этом взгляде: "Ты ведь понимаешь, что вынести этого нельзя — у всех, кроме меня!" — Ганс дает покататься, но мать ругает его за это. И я не хочу больше брать у ребят. Я хочу, чтоб у меня были свои. У каждого мальчика должны быть свои коньки.
— А еще что должно быть у каждого мальчика?
— Коньки! — со страстью повторил Мартин.
— Как странно, — сказал старик Гессе, — вы такой молодой и любите детей. Любовь к детям — это удел старости.
Леша был с ним не согласен. Ему чудно было слышать такие слова. Для него этот Мартин как птица: всегда веселый, щебечет, прыгает.
В то лето Леша ездил в Москву и привез Мартину коньки. Он никогда не забудет, что творилось с мальчишкой. Ликование? Восторг? Нет, эти слова не подходили. Мартин попросту ошалел от счастья.
— Дядя Альберт! — кричал он. — Ты только посмотри! Нет, ты посмотри!
— А что нужно сказать господину капитану?
Мартин заметался по комнате. Он не знал, что сказать, что сделать. Жалкое слово "спасибо" не могло выразить его благодарности. Он схватил свою копилку и протянул ее Леше.
— Возьмите, — говорил он, — возьмите. Тут не очень много, но все-таки.
— Я не торгую коньками, — сказал Леша. — Я привез тебе коньки в подарок.
И вдруг Мартин подошел к Леше и сел ему на колени. Раньше он никогда этого не делал. Он все еще прижимал к груди свой домик копилку и говорил:
— В январе будут состязания. Я катался меньше всех, но я бегаю не хуже других. И теперь меня возьмут в хоккейную команду.
Он так и не сказал "спасибо". В конце лета за ним приехала сестра, девушка лет двадцати пяти.
Гессе говорил, что мать этих детей была красавицей, но по мальчишке об этом догадаться было нельзя; тощее личико, освещенное очень светлыми голубыми глазами, было живое и умное, но некрасивое: остренький носик, большой рот и редкие неровные зубы. А вот сестра… Сестра была красавица. Маленькая головка на тонкой шее, акварельный румянец и глубокие темные глаза. Но выражение лица строгое и неприязненное.
Если Леша заходил вечером послушать музыку, она холодно кивала. Когда он приносил еду, она ни к чему не притрагивалась. А Мартин, боязливо поглядывая на сестру, отщипывал кусочек булки. Так ли он ел прежде, когда сестра еще не приезжала! Леша знал, что их мать погибла в Берлине во время бомбежки. Отец убит где-то в России. Жених девушки потерял рассудок и уже два года находился на излечении в больнице.
Ну что ж, — думал Леша. Я не буду рассказывать тебе, что сталось с нашими отцами и женихами, ты не поймешь. Может, это от моей бомбы погибла твоя мать. Может быть… Но я не хочу об этом думать. И я не буду ходить к старику, пока ты здесь.
— Ты не влюбился ли в эту? — спросил его однажды Борька Петровский.
Леша даже отвечать не стал. Сейчас так много лежит между людьми, столько смертей, столько страшного в памяти — разве через это переступишь? Когда-нибудь это пройдет. Пройдет, наверно. Про Мартина он не помнит, что мальчишка немец. А когда смотрит на его сестру, только это и помнит. А тот мальчишка в Кенигсберге, кто он был — немец? Просто мальчишка, вот кто он был. Кенигсберг горел, горела с обеих сторон улица, по которой мчался Лешкин "виллис". И вдруг он увидел, что по этому огненному тоннелю бежит ребенок. Он остановил машину, схватил мальчишку и посадил рядом с собой. Мальчику было лет пять, и казалось, он ничуть не испуган.
— Дядя, — сказал он, — там лежит лошадь.
— Где твоя мама?
— Нету. Дядя, а там…
— Кто у тебя есть?
— Бабушка. Дядя, там лежит лошадь.
— А где твоя бабушка?
— Не знаю. Дядя, а там лежит лошадь.
Вот что его поразило: лежащая неподвижно лошадь. Лошадь, которая на всех картинках всегда бежала. Он не был для него немцем, этот мальчонка. И Мартин не был. А вот сестра Мартина… Она была немка, и больше никто.
— Не обижайтесь на Гертруду, — сказал Гессе.
— Я не обижаюсь… Еще чего — обижаться…
Он проводил их к поезду, когда им пришла пора уезжать. Помог донести чемодан. А еще через лето Мартин снова приехал — ему уже минуло тринадцать. Ростом он вымахал чуть не с Лешу. Неуклюжий, нескладный подросток. Он разговаривал с Лешей отрывисто, настороженно. Совсем другой мальчик. Видно, не надо расставаться с теми, к кому прикипел. Простишься и хранишь в памяти того, с кем простился. А потом увидишь и понимаешь: чужой. С Мартином надо было заново знакомиться. Но Леша не хотел. Он хотел только одного: домой.
