Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
— Что это за человек? — раздраженно спросила она у Боби.
— Капитан!
— Какой Капитан?
— Да так, на парусной лодке плавал.
— Разве на лодке бывают капитаны?
— Псих. Воображает, что обошел весь мир на барже.
— Хорош собой?
Боби хмыкнул.
— Куда как хорош!
— Почему же он трепется обо мне?
— А кто о тебе не трепется, красотуля?
— Денежный?
— При деньгах.
Фатьма подмигнула:
— Познакомь!
— Страшный он, ей-богу! Как статуя!
— Неважно. Познакомь.
Боби осенило.
— Ну, — не отставала Фатьма, — познакомишь?
— Не подмажешь — не поедешь…
— Подмажу.
— Так подмажь!
— Ты познакомь, а за мной не пропадет.
— Шалишь, красотуля, плата вперед! А я уж найду способ.
Фатьма вытащила из-за пазухи одну из мятых бумажек в две с половиной лиры, заработанных на стирке.
— Держи!
— Аванс, не так ли?
— Ох, парень, с тобой надо ухо востро держать!
Боби помчался в семьдесят вторую камеру. Нашел Капитана:
— Что дашь, если устрою тебе свиданье с Фатьмой?
Капитан упал на колени:
— Спаси тебя аллах!
— Ладно, ладно! Если отвалишь полсотни лир, дело выгорит. Сам знаешь, надзирателям тоже надо в лапу дать.
Пятьдесят лир? Да разве это сумма? Он тут же вытащил деньги, отдал их Боби.
Задуманное Боби было не так уж сложно, чтобы связываться с надзирателями. Раз в неделю в тюремный лазарет приходил врач. Надо было устроить так, чтобы Фатьму и Капитана вызвали в лазарет одновременно, — только и всего.
Ни с кем не договариваясь, не заплатив никому ни куруша, Боби свел их перед лазаретом. В полутьме коридора грузный Капитан и в самом деле походил на статую. Смотрел себе под ноги. Молчал, словно немой. И весь дрожал от волнения.
— Ну, поговори же! Спроси, как здоровье! Чего молчишь? — сказал Боби. Капитан смутился еще больше.
Фатьму разбирал смех. Она протянула руку:
— Как дела, Капитан?
Белая, мягкая, как хлопок, ладонь коснулась его руки.
— Хорошо! — ответил он, обливаясь потом.
На этом разговор и окончился. Фатьма ушла. Но долго еще не могла успокоиться: расписывала товаркам, какое уродливое у Капитана лицо, как удивительно он похож на высеченную из камня фигуру.
— Ладно, — сказала Недиме. — Понятно, что он уродлив. Но и урод — божье создание! Ты вот завтра выходишь, попадешь в объятья своего дружка. А мы? Я не то что на Капитана — на семидесятилетнего старика согласна! Так-то, девка. Только бы сидел со мной рядом, курил. Да по ночам была бы спокойна: в доме мужик.
Вскоре Фатьма, отбыв срок, тихо покинула тюремные стены.
XIIС болью в сердце следил Капитан из окна камеры, как уходила Фатьма. Много недель назад они договорились с Боби, что вскоре она вернется, поселится в снятой для нее комнате поблизости от тюрьмы вместе со своей матерью, а нет — Капитан вызовет свою.
Шли дни. Каждый раз, когда Боби появлялся в камере, Капитан с нетерпением спрашивал:
— Ну что? Почему не приезжает?
— Не торопись. Приедет, — неизменно отвечал Боби.
Капитан снова бродил в одиночестве по коридору и, перебирая четки, думал о своей возлюбленной, которая почему-то не возвращалась. Она приедет, он был в этом уверен, непременно приедет. Все это так, но не пора бы?! Сон не шел к нему по ночам. Кусок не лез в горло. Он перестал играть. И каждый день ждал прихода Боби. А увидев его, хватал за руки:
— Она приедет! Ведь приедет?
— Сказано, приедет.
Во время прогулок Капитан подбегал к тюремным воротам, через которые вышла на волю Фатьма, и долго выглядывал свою возлюбленную.
Шли дни, недели, месяцы.
— На кого это ты там все глядишь, Капитан?
— На Фатьму.
— Где она? Пришла, что ли?
— Пришла. Гляди, вон она! Стоит, ждет меня.
Тех, кто смотрел за ворота, он с тревогой спрашивал:
— Верно ведь? Меня ждет?
И начинал говорить с ней, будто она и в самом деле стояла по ту сторону ворот:
— Ты приехала, Фатьма? Не стой, не жди, устанешь! Ступай в деревню, к моей матери. Меня переводят на остров Имралы. Отбуду срок — приеду!
Семьдесят вторая камера вскоре обрела свой прежний вид. Сначала были проданы тюфяки, одеяла, подушки, ботинки. Потом загнали лампочку, спустили одежку. Затем настал черед мангала, кастрюли, чайника, ложек. А после того, как осенью вынули стекла, в камере не осталось ничего, кроме капитанской постели.
В середине зимы выломали рамы, сожгли их на цементном полу, погрелись. Заметив предательский голодный блеск в глазах своих приятелей, лица которых освещало затухающее пламя костра, Куриный вдруг все понял. Понял их мысли и Бетон.
— Не надо! Ради аллаха, не надо! Он нам сделал столько добра!
— Плевать! — процедил Скала. — Мы тоже ему служили, как жены!
— Как жены, как жены, — пробормотал Куриный.
— Сам он виноват. Кто велел ему втюриться? — обронил Измирец.
— Никто.
На следующее утро, когда Капитан снова вышел к тюремным воротам, Скала схватил постель своего бывшего аги, взвалил ее на плечи и выскочил из камеры. За ним — остальные.
— Кому одеяло с тюфяком?!
— Кому постель?!
Капитан, вернувшись под вечер, словно не заметил исчезновения постели. Да и была ли она? Он не стал ни искать, ни спрашивать. Взобрался, как обычно, на окно, обхватил руками решетку, уставился на дорогу, по которой ушла Фатьма.
Как-то утром Скала подмигнул Куриному:
— Пиджак! Идет?
— Идет.
— Штаны и обувку тоже, — сказал Измирец.
— Ну и подлецы! Нет у вас жалости. Хоть одежду не трогайте! — снова вмешался было Бетон. Но его тут же осадили:
— А ты не лезь, понял?
— Не то раздавим, как гниду!
— Сват он тебе или брат?
— Подумаешь, школу кончил… Ученость свою теперь хочешь показать?!
Скала молча подошел к Капитану. Взял его за плечо, тряхнул. Капитан повернул голову, помутневшими глазами глянул на Скалу. Узнал его, улыбнулся.
— Слезай!
Капитан, окрыленный надеждой, спустился с окна.
— Снимай пиджак!
Лицо хеттской статуи опять озарила улыбка.
— Снимай же! Фатьма пришла. Говорит: холодно, пусть Капитан пришлет свой пиджак. Снимай!
Капитан затрясся от радости. Заторопился, словно боялся, что она передумает.
— Фатьма? Говоришь, Фатьма? Пришла, значит? Мерзнет. Что ж, отдам, отдам! Где она?
— У ворот.
— Держи пиджак.
— И штаны.
— Штаны тоже?
— Да. Пусть, говорит, пришлет, постираю.
— Возьми, пусть постирает.
— Ботинки тоже давай.
— Возьми, возьми. Меня переведут на Имралы. Там выдадут новые. Ты ей скажи, пусть не ждет здесь. Пускай едет в деревню.
— Ладно, ладно!
Шлепая босыми ногами по цементному полу, Капитан в одном исподнем подошел к окошку и уставился на дорогу, по которой должна была пройти Фатьма. На дороге лежал снег.
XIIIЗима выдалась на редкость лютая. Сперва умерли от холода Бетон и Фитиль, за ними Куриный, Измирец и другие, ровным счетом десять человек.
В конце зимы, почесывая затылок, в камеру вернулся Скверный. Никто не обратил на него внимания. Капитан, куда бы ни глянул, видел только Фатьму. Да и Скверный не собирался просить прощения. Сел в угол, лениво позевывая.
Холода не унимались. Как-то морозным утром надзиратели нашли мертвыми в камере Скверного и Скалу. Капитан примерз к решетке, его огромные руки с трудом удалось оторвать от железа. Он был в забытьи, но сердце еще билось.
На носилках отправили в лазарет.
Он выжил. Огромное тело победило болезнь.
— Фатьма! — сказал он, как только пришел в себя. — Передайте, чтобы не ждала! Меня переведут на Имралы. Кончится срок…
— Передали, — сказал санитар. — Уехала в деревню, к твоей матери. Будет там тебя ждать.
Он сел рывком, точно хотел выпрыгнуть из постели.
— Уехала?
— Уехала.
— Врете! Фатьма не уедет, не бросит меня!
Когда его выписали, он подбежал к железным воротам тюрьмы. Приставил глаз к дырке. И тут же обернулся радостный:
— Ну, что я говорил? Говорил ведь, не уедет, не бросит меня! Вон она стоит. Весь платок в снегу. Стряхни снег, Фатьма! Снег стряхни с платка!
Наступила весна. За нею лето. В самое время явилось солнце, покровитель сирот и обездоленных. За черешней поспели арбузы, дыни, виноград. Затем на небе появились игривые белые облачка. За ними — дожди. За дождями — крупные хлопья снега.
И снова наступила зима.
— Господи спаси! Лихая будет в этом году холодина! — предсказывали старики.
И правда, зима пришла лихая. Снег лег в декабре, завалил дороги, перевалы. С гор спустились в город волки. Мели метели, замерзали путники, сбившиеся с дороги. Такой зимы не вынесла и хеттская статуя.
Открыв как-то утром дверь семьдесят второй камеры, надзиратели сразу все поняли. Подбежали к окну. Капитан обхватил решетки с такой силой, что кожа, мясо и железо, казалось, срослись. Послушали сердце. Оно не билось. Пульса не было. Огромное туловище окоченело. Твердое, точно камень. Попробовали оттянуть его от окна. Безуспешно. Будто весил он тонну, две тонны, пять тонн.
