Уильям Бойд - Нутро любого человека
Мы ели и болтали, точно встретившиеся в столовке колледжа, попавшие в него по обмену студенты. Они задавали вопросы о СКП и Джоне Вивиане. Я отвечал уклончиво.
— Вы знали Яна? — спросила Петра.
— Да, немного.
— Бедный Ян, — сказала Ингеборг.
— Почему „бедный“?
— Свиньи застрелили его. Убили.[218]
— Мы, должно быть, говорим о разных Янах, — сказал я.
Петра взглянула на меня:
— У вас есть оружие?
— Конечно, нет.
Она открыла сумочку и показала мне нечто, похожее на автоматический пистолет.
— У меня тоже есть, — сказала Ингеборг. — А вот ваши инструкции.
То был адрес отеля в Цюрихе: отеля „Горизонт“. Назад в Швейцарию.
Записываю это чистосердечия ради, а также потому, что оно способно сказать обо мне и о ситуации, в которую я попал. Как только Петра показала мне пистолет, а Ингеборг призналась, что и у нее имеется такой же, я проникся к этим неряшливым, невротичным девицам острым сексуальным влечением. Вместо того, чтобы встревожиться подобным оборотом событий, я ощутил желание пригласить их в „Гастхаус Кесселринг“ и там заняться с ними сексом. Не этим ли и опасно безвкусное обаяние самозванного городского партизана? Тем, что „игре“ всегда каким-то образом удается заслонить жестокую реальность? Я сообразил, что операция „Могадишо“ имеет характер куда более зловещий, чем я прежде полагал, и все же не мог воспринять ее всерьез, не мог поверить, что эти бестолковые, постоянно препирающиеся, плохо покрашенные девицы представляют какую-либо угрозу. Я был заинтригован, очарован, возбужден. А теперь должен так же признать, что после недолгих размышлений поразился собственной глупости и наивности. Что я, собственно говоря, думаю о цели моей обставленной в духе романа плаща и кинжала поездке по Германии? Я что — участвую в организации некой пан-европейской студенческой демонстрации? Доставляю средства благотворительной организации левого толка? Присущие Джону Вивиану паранойя и цинизм дурного мальчишки представлялись мне ничем иным, как позой, аффектацией, попыткой придать себе „клевый“ вид — и все это, быть может, для того, чтобы завлекать в свое логово на Напье-стрит хорошеньких молодых женщин вроде Анны и Тины. Но внезапно, в этом залитом свете bahnhof[219] кафетерии, мне открылись холодные, безжалостные последствия экстремизма — левого или правого, не важно, в конечном итоге, любой из них на свой беспорядочный, небезопасный, необдуманный лад влечет за собой определенную степень насильственной конфронтации и телесных повреждений. Все Джоны Вивианы нашего мира загоняют себя своим радикализмом в некий политический угол, выбраться из которого можно лишь при помощи пистолета или бомбы.
Я расплатился по счету и встал, собираясь уйти.
— Приятно было познакомиться с вами.
— Ну нет, — улыбаясь, сказала Петра. — Мы едем с вами в Цюрих, Маунтстюарт.
Разговор с Джоном Вивианом.
— Они что?
— Едут со мной.
— Какого хрена, зачем?
— Не знаю. И у них пистолеты. Я не хочу в этом участвовать, Вивиан.
— Да нет у них пистолетов — они вас просто пугают.
— Тут ведь что-то незаконное, так?
— Вы 75-летний старик, приехавший отдохнуть в Европу.
— Семидесятиодно.
— Что?
— Семидесятиоднолетний старик.
Молчание. Затем:
— Отправляйтесь с ними в Цюрих, а когда вступите там в контакт…
— В какой контакт? С кем?
— С тем, кто к вам обратится. Пароль „Могадишо“. Сделайте свое дело и избавьтесь от девиц. А насчет ерунды с пистолетами не волнуйтесь. Это не опасно.
— У меня кончаются деньги. А девушки говорят, что у них ни гроша.
— Я пошлю вам телеграфом еще одну сотню, в цюрихский „Американ экспресс“. А пока воспользуйтесь кредитной карточкой.
— У меня нет кредитной карточки.
— Ну, тогда экономьте.
Ингеборг, Петра и я совершили очень неуютное путешествие на поезде — ночь, третий класс, вагон для курящих — из Гамбурга в Штутгарт, а там пересели в поезд до Цюриха — дорогой мне удалось два часа поспать без помех, надышавшись при этом дымом сотен от двух сигарет. Я настоял, чтобы таможню и пункт иммиграционной службы мы прошли раздельно, — отметив с гордостью, что во мне просыпается старая выучка ОМР. Мы отыскали контору „Американ экспресс“, я забрал в ней 100 долларов, которые обменял на до смешного малое количество швейцарских франков. Затем мы вселились в отель „Горизонт“ — современный, набитый людьми, безликий, — получили номер с двуспальной кроватью и раскладной металлической койкой с резиновым матрасом: для меня. Персонал отеля распределение нами спальных мест никак не прокомментировал: видимо, по стандартом „Горизонта“ оно вполне пристойно. Девушки немедленно завалились спать, свернулись под пуховым одеялом, сняв только туфли и плащи — точно беженки в пути, подумал я. Сексуальные мои фантазии почему-то сошли на нет — теперь я чувствовал себя подобием дядюшки при паре недружелюбных, строптивых племянниц.
В шесть позвонил Джону Вивиану.
— Мне нужны еще деньги.
— Господи-боже, я же вчера отослал вам сотню.
— Это Швейцария и нас теперь трое.
— Ладно, пошлю еще. Развлекайтесь, приятель.
— И помните, мне нужно будет на что-то вернуться назад.
— Да, конечно.
— Кстати, я ухожу.
— Откуда?
— Из „Социалистического коллектива пострадавших“. Из „Рабочей группы — Прямое действие“ и из „Рабочей группы — Коммуникации“. Из компании на Напье-стрит. Как только вернусь — все. Финито. Капут.
— Вы слишком все драматизируете, Маунтстюарт. Вернетесь — поговорим. Будьте осторожны.
В этот вечер я вытащил девиц из кровати, и мы нашли где-то на площади пиццерию. Девушки были мрачны, раздражительны, пиццу съели молча. Покончив с ней, спросили, не дам ли я им денег на „травку“, — сказали, что хотят побалдеть. Я ответил отказом, и они вновь погрузились в угрюмое молчание. Мы побродили немного, разглядывая витрины магазинов, — странное, стесненное трио, — потом Ингеборг приметила в проулке бар и предложила выпить. Я решил, что эта идея получше прежней, и мы вошли внутрь. Нам предложили список коктейлей, однако напитки здесь были жутко дорогие, и мы остановились на чуть более дешевом пиве. Девушки купили сигарет, предложили одну мне. Я отказался.
ПЕТРА: Вы не курите, Маунтстюарт?
Я: Нет. Курил, но теперь бросил — не по карману.
ИНГЕБОРГ: Черт — надо же в жизни хоть как-то веселиться, Маунтстюарт.
Я: Согласен. Я люблю повеселиться. Как раз сейчас и веселюсь.
Они перебросились несколькими немецкими фразами.
Я: О чем это вы?
ПЕТРА: Ингеборг говорит, может, нам пристрелить вас и забрать ваши деньги?
ИНГЕБОРГ: Ха-ха-ха. Не волнуйтесь, Маунтстюарт, вы нам нравитесь.
Когда мы вернулись в отель, девушки вдруг пренеприятнейшим образом разжеманничались и настояли, чтобы я подождал в коридоре, пока они будут готовиться ко сну. Приготовились, кликнули меня.
Я переоделся в ванной комнате в пижаму и, выйдя оттуда, вызвал взрыв визгливого смеха. Теперь я ощущал себя викарием, опекающим девочек-скаутов. „Заткните хлебала“, — рявкнул я и опустился на мою потрескивающую койку. Попытался заснуть, однако они продолжали трепаться и курить, игнорируя мои жалобы и проклятия.
На следующий день [четверг, 13 октября] я проснулся рано, с болью в спине. Девушки спали, глубоко и основательно, Петра слегка похрапывала, Ингеборг сбросила с себя одеяло, выставив напоказ маленькие грудки. Я сошел вниз, позавтракал — кофе, сваренные вкрутую яйца, ветчина, сыр — в обществе трех многословных и громогласных китайских бизнесменов. Потом взял две булочки с ветчиной и маринованными огурчиками, завернул их в салфетки и рассовал по карманам: завтрак для девушек или ленч для меня.
Забрал из „Американ экспресс“ еще 100 долларов (думая, что с пугающей быстротой опустошаю фонды СКП) и пошел прогуляться, не особенно приглядываясь к городу, сознавая лишь, что здесь, похоже, много церковных колоколов — их скучный, ровный, вызывавший все нарастающее раздражение звон напомнил мне Оксфорд. Спустя минут десять я заметил, что за мной следует молодой человек в куртке оленьей кожи и джинсах. У него были блестящие длинные волосы и мексиканского пошиба усы. Я свернул за угол и, поджидая его, остановился в пятне еле теплого солнечного света.
— Привет. Могадишо, — сказал он.
— Могадишо. Я Маунтстюарт.
— Юрген. Какого хрена делают с вами эти девки?
— Они настояли на том, чтобы приехать сюда. Я думал, это часть плана.
— Дерьмо, — Юрген выпалил несколько немецких ругательств. — Деньги с вами?
— В настоящей момент не при мне.
