Игорь Губерман - Путеводитель по стране сионских мудрецов
Произошло это там, где сегодня, неподалеку от Центральной автобусной станции, находится площадь Алленби с соответствующим памятником. Однако поставлен там памятник по ошибке, ибо эта капитуляция не засчиталась, поскольку начальник офицера, полковник Бэйтли, велел ключи вернуть и отправился забирать их сам. Только он забрал, как откуда ни возьмись появился бригадир Уотсон, и все началось сначала. На этот раз сдаваться пришлось на улице Яффо около здания, где раньше располагался госпиталь Шаарей Цедек, а теперь — Управление израильского радиовещания. В общем, мэр сдался еще раз. Но на этом дело не кончилось, потому что появился генерал-майор Шиа. Ему торжественно сдавались у башни Давида в Старом городе, ну и наконец, в последний раз ключи вручили самому Алленби. Удивляться этой истории не надо: в Иерусалиме, как мы уже неоднократно отмечали, одно и то же событие, как правило, происходит в разных местах.
Кстати, о местах. Если вы собираетесь в Иерусалим и у вас водятся в кармане денежки, то мы с большим чувством порекомендуем остановиться в одном из самых старых отелей города, который называется «American colony». Не потому, что он суперроскошный, а потому, что это один из редко встречающихся в мире отелей со своей душой. В нем все подлинное, настоящее, в том числе и призраки постояльцев, вот уже полтора века обитающие в его патио, коридорах, ресторанах, барах и комнатах.
В этом отеле останавливались люди, чьи имена заставят не чуждого истории и культуры человека ощутить нечто такое… В общем, мы не знаем, как это «нечто такое» определить словами, но имена и призраки людей, бывавших тут, вас непременно заставят это «нечто» ощутить непременно. Да сами посудите: барон Устинов (дед сэра Питера Устинова) и сам сэр Питер, Уинстон Черчилль, Грэм Грин, императрица Эфиопии, Марк Шагал, Джон Ле Карре, Ингрид Бергман, Джорджио Армани, Сельма Лагерлеф…
Но есть среди всех этих достойных имен одно имя, которое заставляет биться сердце чуть-чуть сильнее. Оно овеяно песчаными бурями и легендами, мистикой и славой… Мало можно назвать людей, которым удалось то, что удалось ему, Лоуренсу Аравийскому: повлиять на ход истории — без него она потекла бы по-другому.
Английский разведчик, свободно говоривший по-арабски и одевавшийся, как араб, он был первым европейским человеком, которому поверили недоверчивые и надменные шейхи разных племен. Как будто дух своей неукротимой авантюрной энергии сумел он передать этим неспешным людям, оживив в их памяти времена великого победоносного халифата. Мы упоминаем его кратко, ибо он о себе сам изрядно много написал. Но это он, именно он привел к тому, что аморфная, лишенная чувства истории и времени арабская масса начала структурироваться в отдельные народы.
Глава 32
Первая мировая война, как известно, началась в 1914 году. А в 1909 году на приморских песках недалеко от древнего Яффо был заложен самый знаменитый, самый главный новый еврейский город Тель-Авив.
Какая связь? — спросите вы. Никакой, ответим мы. Но как-то надо было нам начать…
Когда мы тридцать лет назад увидели Тель-Авив, с нами приключился культурный шок. Да, именно что шок. Помните, как однажды знаменитую Ваганову спросили: «Отчего питерский балет как ни крути, а все же лучше московского?» — «Но ведь мои девочки, когда идут на занятия, идут мимо архитектуры, — пожала роскошными плечами балерина, — а мимо чего они ходят в Москве?»
Так вот, на наш тогдашний взгляд, балета в Тель-Авиве не могло быть никакого, ибо по сравнению с Тель-Авивом вся зачуханная одесская Молдаванка — это не Молдаванка, а Тадж-Махал, умноженный на Парфенон. Перед нашими глазами мельтешило скопище безобразных картонных коробок, и с негодованием отвели мы свой взор от этого пластического непотребства. Но прошли годы, и то ли катаракта приключилась, то ли изменился уровень притязаний, то ли мы уже и сами далеко не те, что прежде, но сегодня Тель-Авив ласкает нам и душу, и сердце, и глаз, и желудок.
Отношения с городами складываются по-разному. Для того чтобы влюбиться в Венецию, достаточно одной минуты, для Брюгге — часа, для Парижа — дня. Рим — более сложный орешек, здесь нужно пару месяцев (зато на всю жизнь.) На то, чтобы почувствовать, принять и полюбить Тель-Авив, ушло у нас двадцать лет. Мы научились ценить и любить этот непоседливый, вечно меняющийся город с веселым нравом, легкой душой и безалаберным характером. Мы обожаем его архитектурные безобразия начала прошлого века, способные вызвать аллергию у любого поклонника Урании. (Вообще-то нам известно, что Урания — муза астрономии, а не архитектуры. Но как звать музу архитектуры, нам выяснить не удалось, и мы вписали Уранию, поскольку у нее в руках циркуль, а циркуль, по нашему мнению, архитектору подходит больше, чем лира или балетные тапочки.)
Как возникали эти архитектурные перлы, поведал нам удивительный человек Габи Цифрони, который знал всех и вся в этом мире, а в Тель-Авиве и подавно. Через рукопожатие Габи мы с легкостью (всего в одно, максимум два касания) дотягивались до таких людей, как король Георг, Жаботинский, Эйнштейн, Стравинский, — всех не перечислишь. А произошло это не потому (или не только потому), что был он известным журналистом, в течение чуть ли не полувека корреспондентом «Дейли телеграф», а также редактором нескольких израильских газет, а потому, что история Тель-Авива — это история самого Габи, который плоть от плоти этого города — рос и жил вместе с ним.
*
Еврею строить на песке
вполне сподручно и привычно,
а что висит на волоске,
то долговременно обычно.
*
Среди трущоб и пустырей,
Среди развалин и руин
Возводит лавочку еврей.
И в этом храме он раввин.
В 1911 году Дов Кравцов, еврей из Одессы, открыл в Тель-Авиве первую пекарню. Итак, налицо были евреи, которые хотели есть хлеб, и хлеб самый разный: большие круглые серые хлебы, южные французские булочки, пышные халы, трудовой черный хлеб.
Каким же образом хлеб попадал к покупателям? Может, они ходили его покупать к Кравцову? Боже упаси! С чего бы им самим ходить за хлебом? Им не надо было этого делать, потому что хлеб приносили к ним домой. И разносил его Габи. Так он познакомился с Жаботинским, матушка которого жила напротив гимназии. Получая от Габи хлеб, Жаботинский, слыша звонок, доносившийся из гимназии, уважительно говорил мальчишке: «Господин мой, не опоздайте».
Габи — редкая птица в израильской журналистике — связал себя с движением Жаботинского. «Отчего ты не ешь арбуз, Габи?» — как-то на одном из приемов заботливо спросил его легендарный мэр Хайфы Абу Хуши. «Он для меня слишком красный», — последовал незамедлительный ответ. Но ему, единственному из правых, все прощала левая кодла, правившая и в политике, и в экономике, и в культуре, — за веселость и легкость его характера, такую же, как у города, в котором он вырос.
