Все хорошо, мам (сборник) - Безсудова Елена
– У моего сына 23 февраля день рождения! – Пашка поднял бокал, и все оживленно загудели.
– Вообще, я человек очень семейный, – сообщил он, хотя непонятно, как можно быть немного семейным или слишком семейным человеком.
– Десять лет жил на Бали, два – в Тае, теперь тут. В Туле за эти годы сын вырос! Общались недавно по скайпу. Учится на дизайнера! Я говорю, что за бабская профессия?! А ему нравится. Это все мать его. Испортила парня женским воспитанием.
Легко быть мужиком и семейным человеком вдалеке от семьи.
– А здесь я стал буддистом. – Пашка расстегнул рубашку и обнажил спрятанные на груди иероглифы. – Вот это – Хах Тэу, магическое заклинание от дурного глаза. У Джоли такая же татушка на левом плече, – с придыханием сообщил он, будто лично видел и лобызал это небожительское плечико.
– Нет, не в том смысле, что я отрекся от православия. – Пашка извлек щипцами скользкие куски подтаявшего льда из алюминиевого ведерка, положил их в бокал и размашисто перекрестился. – Я жизнь полюбил и всех тварей божьих. Выхожу утром на море и говорю: здравствуй, солнышко! Иногда хочется кого-нибудь возненавидеть, а все – не могу. Сразу думаю, что у него мама где-то есть. И она плакать будет, если я ее дитя обижу, плохо про него буду говорить или даже думать. – Пашкины прозрачные глаза увлажнились.
– А в Москве вашей что? – глядя на нас, подключился растроганный дядя Миша. – Уровень агрессии зашкаливает!
Я машинально листала ленту новостей: «Внук убил бабушку из-за куска сыра», «Третьеклассницы устроили массовую драку на школьном стадионе», «Муж из ревности отрубил жене пальцы». Действительно, неспокойно, ох неспокойно на Родине. Случаются, к счастью, и хорошие вещи: «Рвота кашалота принесла рыбаку богатство». Впрочем, это произошло в Таиланде.
Пухлая юная рука в веснушках поставила перед нами большую тарелку с морским карпом в стружках чили.
– А это Таня, моя старшая дочь, – представил дядя Миша обладательницу пятнистой ручки. Дочь смущенно улыбнулась и исчезла в карамельных лучах катящегося к горизонту солнца. Белая футболка, штаны в смешных слонах, короткие волосы, неуверенная походка подростка.
– Она в последнее время как-то располнела, наверное, гормональное. – Мишка чистил креветку, вытянув руки – из морской гадины брызгала коричневая жижа. – Волосы выпадают, кожа стала скверная, – продолжал он жаловаться на дочь. – Утверждает, что у нее депрессия. Разве на солнце может быть депрессия?
– Свози ее к эндокринологу, – порекомендовал Пашка. – У моего шалопая тоже что-то было с гормонами не то, в итоге – дизайнер! А показали бы вовремя врачу, глядишь, выбрал бы нормальную профессию, – посетовал тренер по йоге.
– А чем она тут занимается? – спросила я, отнимая у Майи усатую креветку, которой она пыталась выковырять глазенки.
– Да ничем. – Дядя Миша с хрустом отделил нежное мясо от хитина. – Нынешняя молодежь ничего не хочет – зажрались! Я в Танькины годы почитал бы за счастье на море жить. Мы с родителями толкались на сорока метрах в Перово. Сижу, уроки делаю, а в окне – дома-коробки. И так десять лет. Я себе тогда еще поклялся – вырасту и буду смотреть целыми днями на океан. И стих повторял, Лермонтова: «Туда, где за тучей белеет гора, туда, где синеют морские края, туда, где гуляем лишь ветер да я…» Помните такой? Пятый класс, вторая четверть!
Все вспомнили виды из окон детства, пятый класс и ностальгически закивали.
– А на море я в двадцать лет впервые оказался. В Алуште. На билеты год копил, пластинки на Арбате продавал. Жил в палатке, в туалет в кусты ходил. А Танька моя живет на вилле. На море. И в депрессии! Скучно ей тут, видите ли. Мечтает поступить в университет, на журналиста. В Австралии. Но я решил так: она у меня поедет в Хошимин – учиться ресторанному сервису. Пусть лучше тут помогает, поддерживает семейный бизнес, разве это дело – журналистика? Только кафе ей неинтересно. Страшно, когда дети тебя разочаровывают, – опечалился наш друг.
Съев креветку, я отправилась на набережную – укатывать в коляске сонную Майечку. Она засунула ножку в рот и терла десны о розовые пальчики. Моя девочка, неужели и ты меня когда-нибудь разочаруешь? Прогулка вышла скомканной – нас атаковали китайцы. Они фотографировали Майю на смартфоны, тянули к ней свои белые короткопалые лапки и кричали: «Babyyy!»
Когда я вернулась, оказалось, что празднующие уже перешли на ром и вознамерились запустить стартап. Греховные фигуры внимали велеречивым планам компании с ироническим интересом.
– Вок, вок! – повторял окрыленный идеей дядя Миша, то и дело снимая и протирая салфеткой запотевшие очки. – В Нячанге полно китайцев, и мы будем готовить для них вок! Удон с мясом, курицей и морепродуктами!
– Будущее за китайцами! – подхватывал Андрей.
– Мы – короли Азии! – кричал Пашка, и все нестройно соглашались. Сын дяди Миши Сёма пил вино из чьего-то бокала. Герман пропадал в телефоне.
Пристроив коляску подальше от шумного столика, я села на уже облепленный москитами стул, раздавив парочку, и скептически заметила, что в городе и так полно вока. И вообще, лапша – это не бизнес. Что еда – это сертификаты качества и борьба с санитарным надзором. И семилетний ребенок у них пьет вино!
Мужчины горячо заверили, что Нячанг, как распутная женщина, только и ждет, когда в него войдет лапша. Что у хозяина Дворца Апокалипсиса мистера Суна, помимо нашей виллы, есть гостиница на севере города, в которой уже оборудована кухня, готовая производить вок в фабричных количествах. И главное – там совсем нет кафешек, и толпы голодных китайцев умирают от желания съесть удон.
– А документы? Это же общепит! – Я продолжала хаять идею.
– Какие документы, – хохотал дядя Миша. – Это Вьетнам, детка! Тут девяностые! Тут возможно все!
Вино у Сёмы отобрали. Пашка получил недовольное сообщение от красивой беременной жены и поспешил к байку, Герман заснул за столом. Груженные детьми, мы отчалили к себе.
На следующее утро вся компания отправилась закупаться лапшой – пшеничной, рисовой и стеклянной. Половину нашей кухни заняли коробки с кунжутом и терияки. Андрей встал на путь освоения ресторанного бизнеса и с деловым видом уехал на север города – осматривать кухню для вока и проводить кастинг вьетнамских поварих. Он говорил, что всю жизнь мечтал заниматься лапшой. Думаю, на самом деле мы его просто достали.
Оказалось, что писать книгу при наличии двоих детей почти так же невозможно, как заниматься long sex и копить деньги. Неудивительно, что все литературные шедевры принадлежат мужчинам. Удивительно то, что в этом круговороте зубов в природе (у Германа они начали выпадать, у Майи же, наоборот, лезли) я все же умудрилась не только создавать видимость работы перед клиентами, но и пописывать рассказик. Он назывался «Лёшик». Уже во втором абзаце герои вышли из-под контроля, и рассказ превратился в фантасмагорию. Но я ничего не могла поделать. Создав героев, автору остается только наблюдать за ними.
Однажды я так увлеклась этим занятием, что потеряла Германа. Обычно он играл с детьми и Няшками на детской площадке у пляжа. Я возлежала с ноутбуком поодаль, намотав на голову шарф, покатывала ногой коляску со спящей Майечкой и время от времени кидала в сторону площадки свой Сауронов глаз. Вот Даниэль, вот Стэфан, Кантемир тоже тут. Мигель, как всегда, дерется с Эрнестом. Няшки качают головами – у них дети не драчуны. Где же мой мальчик?
– А Герман ушел за заброшенную стройку ловить ядовитых змей, – заорал Эрнест, пиная Мигеля, который при этом махал руками, как мельница.
Шарф-чалма на моей голове приподнялся вместе с волосами. Я сняла его, привязала Майечку к себе, села на байк и поехала колесить по недостроенным виллам. Их в поселке хватало. Волосы развевались на ветру и седели на глазах. Стоп, как это – седели на глазах? Не думать о словах, не думать о словах.
На Ан-Вьен стремительно обрушилась вьетнамская ночь. Мы объехали все мыслимые стройки и кафешки, из города был вызван Андрей, Майя притихла, уткнувшись горячим личиком в мою задыхающуюся от тревоги грудь. Германа нигде не было.
