Легенды осени - Гаррисон Джим
Кошечка зарезала и освежевала весеннего ягненка, развела костер за кухней и стала жарить. Они сидели на веранде, пили, но большей частью молча. Ладлоу мелом писал вопросы на грифельной доске. Он поседел, но держался прямо. Декер посмотрел вдаль и сообщил, что мать Тристана в Риме, потом помолчал и, словно бы вспомнив, добавил, что Альфред и Сюзанна в прошлом году поженились, сейчас они в долгом, но запоздалом свадебном путешествии по Европе, а лето проведут на мысе Антиб. Тристан не выразил интереса, и Декер с облегчением сделал большой глоток. Тристан обошел лужайку, сказал, что хочет немного прокатиться и надеется, что они не перепьются до обеда.
Он быстро поехал вверх по ручью к роднику в тупиковом каньоне. С могилы Сэмюела еще не стаял снег, а когда он подъехал и спешился, с камня взлетела сорока. Она поднималась к вершине горы над его головой, и он следил за невидимым узором ее воздушной трассы. Он решил, что мало смыслит в могилах: могила у него под ногами – это только снег, земля и камень, потускневший от непогод. По дороге к дому он посмотрел, как Изабель чистит трех весенних жеребят на солнце. Декер звал ее “Вторая”, чтоб не путать с матерью Тристана. Тристан спросил ее, где барсук, и она сказала, что он пропал, но его дети еще живут за садом. Она отвела его в сарай и показала щенка эрделя, которого ей подарил на день рождения Ладлоу. Щенку было всего десять недель, но он пошел на Тристана, рыча; Тристан подхватил его и успокаивал, пока тот не начал жевать ему ухо. Тристан внимательно посмотрел на девушку – она вспыхнула и потупилась.
За обедом Ладлоу торжественно разрезал ягненка, потом написал на доске: “рассказывай” и подал доску Тристану. Подобно многим, кто испытал приключения, хотя не искал их, а только движим был беспокойством тела и духа, Тристан не видел ничего особенного или исключительного в прошедших семи годах. Но он точно понимал, что хотят услышать за столом, и, не скупясь, рассказывал ради отца: об обезглавливании филиппинского бандита; о тайфуне у Маршалловых островов; об анаконде, которую спьяну купил в Ресифе и она так крепко обвила мачту, что невозможно было оторвать, пока ей не предложили поросенка; о красоте лошадей, которых он препоручил своим матросам на Кубе; о том, как в Сингапуре едят собак, – это шокировало всех слушателей, кроме Ножа, который спросил Тристана об Африке. После обеда Тристан раздал подарки из седельных мешков – на индейца надел ожерелье из зубов льва, и тот через несколько дней отправился в трехдневную поездку к Форт-Бентону, показать ожерелье Тому-Кто-Видит-Как-Птица. Поддавшись порыву, Тристан дал Второй рубиновый перстень, предназначавшийся матери, – надел ей на безымянный палец и поцеловал в лоб. Стол затих, Кошечка хотела вмешаться, но Декер ее успокоил.
Вечером, когда все легли спать, Тристан далеко ушел по пастбищу: снежные наметы призрачно белели под луной, а на западе виднелись, еще белее, вершины Скалистых гор. Он послушал лай и тявканье койотов, гнавшихся за кем-то, изредка взвывая. А у загона услышал плач щенка, вошел в сарай и поднял его. Понес в дом, к себе в комнату, положил на оленью шкуру и соорудил ему из одеяла гнездо от ночной стужи. Среди ночи щенок зарычал, Тристан проснулся и при лунном свете из окна увидел Вторую, стоящую в ногах кровати. Он протянул к ней руку, и через некоторое время они, сплетясь, уснули сном без сновидений, и все одиночество стаяло наконец с земли.
*
Жизнь Тристана как будто шла во времени ступенями по семь: теперь его ждало семь благодатных лет, период жизни, не похожий на все другие и относительно счастливый – настолько, что и в далеком будущем он оборачивался к этому времени; подробности книги дней, письмена, раскрывавшиеся медленно, так что каждая страница переворачивалась с некоторым нетерпением. Благодати не бывает в пустоте, и для него это были по большей части люди, которые дали ему свет и тепло, люди, которых он любил, но, уезжая, едва ли воспринимал как людей; однако в то первое утро, когда Вторая надела ночную рубашку, поцеловала его и вышла из комнаты, он ясно видел их через окно: сперва громкий непонятный шум вдали на выгоне, потом источник его – прыгающий по камням среди грязи “форд-Т”, за рулем – Удар Ножа, рядом с ним прямой Ладлоу в своем одеяле из бизоньей шкуры. Декер в кепке курил на солнышке, прислонясь к сараю, и чесал герефордскому быку нос, просунутый между досками ограды; Кошечка сыпала зерно курам и пятку гусей и отгоняла щенка, бегавшего за курами. Когда Тристан спустился к завтраку, дровяная плита дышала теплом и солнечный свет лился через окно с видом на долину. Вторая налила ему кофе, а он заглянул в фаянсовую миску с сельдью, которую обожал Роско Декер, и зацепил кусок вместе с маринованным луком. Вторая подала жареную форель, пойманную на заре индейцем. Вторая стала мыть посуду после завтрака, он посмотрел на ее спину, на черную блестящую косу и закрыл глаза. Пол под ним качнулся, как палуба, от селедки пахнуло бодрящим морским запахом северного отлива. Он открыл глаза и с улыбкой спросил Вторую, согласна ли она вскоре выйти за него, чтобы не скандализовать дом ночными визитами. Она вытерла руки, взяла с подоконника рубиновый перстень и, держа его так, словно это был потир, сказала: да, если он уверен в себе, и да, если не уверен.
В начале октября пышно сыграли свадьбу – ее откладывали до возвращения Изабели из Европы и по настоянию Кошечки, боявшейся, что Тристан может в любую минуту сорваться с места, хотя у него и в мыслях такого не было. Все лето Тристан был занят постройкой дома в каньоне над родником. Из Спокана приехала бригада плотников-норвежцев, из Бьютта – трое итальянцев-каменщиков. Дом был простой планировки: громадная главная комната с кухней в одном конце и булыжным камином во всю стену напротив. И два крыла, по три спальни в каждом. Вторую смущали размеры дома. Удар Ножа и Ладлоу каждый день приезжали на “фордике” с обедом для рабочих. Ладлоу стал писать длинные красноречивые письма, и после обеда у камина Тристан на них отвечал.
*
В Монтане Депрессия наступила на десять лет раньше. Хлебный рынок восточных равнин, разбухший на военных поставках, обрушился, чему способствовали два года жестокой засухи. Банки лопнули, мясной рынок за отсутствием солдатского голода переполнился. Декер оставил от стада одних лишь породистых герефордов, но доход хозяйству приносил только племенной жеребец, все тот же Артур Собачье Мясо, которого Декер случал с чистокровными кобылами. Потомки не обладали силой и плотностью четвертных, но великолепно работали отрезными лошадьми и прекрасно подходили для катанья – резвые, с красивыми мордами. Четверть мили тоже бегали отлично – Тристан и Декер выставляли их на скачках во время ярмарок в Монтане, Айдахо, Вашингтоне и Орегоне. На выигранные деньги Тристан купил отцу “паккард”-фаэтон, и Удар Ножа, в своем ожерелье из львиных зубов, водил его с достоинством и уважением. Приезжали люди из Сан-Антонио и Кингсвилла в Техасе, покупали лошадей по цене, на взгляд отца и Ножа, ни с чем не сообразной, – но Тристан умел на ней настоять.
Осенняя свадьба запомнилась, среди прочего, отсутствием Альфреда и Сюзанны. Сюзанну Тристан увидел только через четыре года, за чинным праздничным рождественским обедом. Альфред же время от времени наезжал, поскольку баллотировался здесь в сенат США – и благополучно победил на выборах благодаря сундукам и влиянию тестя. А в то Рождество только Вторая и Кошечка видели горе Сюзанны. Она все еще была бездетна, и, когда дети Тристана, Сэмюел Декер и Изабель Третья, гладили ее по золотым волосам в гостиной, она плакала.
Экономика в то время становилась все более шаткой, и по совету Артура Ладлоу постепенно вынул свой капитал из банка Хелины и, не придумав лучшего хранилища, спрятал золото под огромным камнем в камине Тристана. Тристан, с его обычной очаровательной самонадеянностью, настаивал, что ранчо должно самоокупаться. Он по-прежнему посылал Сюзанне и ее отцу официальные уведомления и деньги за пользование землей, которой они владели совместно.
