Ясунари Кавабата - Стон горы
Сейчас этот краснолистый клен, поглотивший все мысли Синго, стоял у алтаря в деревенском доме Ясуко.
Кажется, сестра Ясуко умерла осенью, вспоминал Синго. В Синано осень наступает рано.
И как только она умерла, деревце вернули обратно. Листья на нем покраснели, и оно очень подходило, чтобы поставить его у алтаря. Может быть, Синго думал об этом, просто тоскуя по воспоминаниям о сестре Ясуко? Он не мог ответить с уверенностью.
Синго забыл, когда годовщина смерти сестры Ясуко.
Но у Ясуко не стал спрашивать.
– Я никогда не помогала отцу ухаживать за деревцами. Такой уж, наверно, у меня характер. К тому же мне всегда казалось, что отец любит только сестру. Я действительно во всем уступала ей, и мне было очень обидно, что я не могу делать все так, как делает она.
Именно эти слова Ясуко всегда мешали Синго спросить у нее о дне смерти сестры.
Когда же речь заходила о привязанности Синго к Сюити, она всегда говорила:
– Я, пожалуй, была похожа на Фусако.
Синго удивился-даже фуросики и тот напоминает ему о сестре Ясуко, – и промолчал.
– Давай спать. Трудно стало засыпать нам, старикам, – сказала Ясуко. – Такая буря, а эта Кикуко смеется-заливается… А то без конца ставит свои пластинки. Жалко мне девочку.
– Ты сама себе противоречишь.
– В чем же противоречу?
– Только что сама говорила – давай спать, а стоило лечь пораньше – пристаешь с разговорами.
У Синго не выходил из головы карликовый клен.
Может быть, Синго думал об этом багровом клене потому, что и сейчас, через тридцать лет после женитьбы на Ясуко, любовь к ее сестре – все еще незажившая рана.
Синго, который лег в постель на час позже, чем Ясуко, проснулся от грохота.
– Что такое?
С веранды послышались шаги Кикуко, ощупью пробиравшейся в темноте.
– Вы проснулись? Кажется, с храма сорвало кровлю и листы железа занесло на нашу крышу, – сказала она.
3
С храма сорвало всю кровлю.
На крыше дома Синго и в саду валялись листы железа, и служители храма пришли рано утром, чтобы собрать их.
На следующий день Синго кружным путем, через Иокосука, добрался до Токио и появился в фирме.
– Ну как? Совсем, наверно, не спали?
Синго посмотрел на секретаршу, которая принесла ему чай:
– Да. Глаз не сомкнул.
Хидэко рассказала, что натворил тайфун, – она видела это из окна электрички, когда ехала на работу.
Выкурив две сигареты, Синго сказал:
– Сегодня на танцы пойти не смогу.
Хидэко подняла на него глаза и усмехнулась.
– На следующее утро после того, как мы с тобой танцевали, у меня болела поясница. Годы, – сказал Синго; по лицу Хидэко поползла озорная улыбка.
– Может, это потому, что вы слишком выгибались?
– Выгибался? Возможно. Ты хочешь сказать, нагибался?
– Когда Мы с вами танцевали, то, прикоснувшись ко мне, вы каждый раз выгибались, как будто вам неприятно, как будто старались быть от меня подальше.
– Вот ты о чем. Это я нечаянно. Нет, нет, нарочно я этого не делал.
– И все же…
– Возможно, я просто старался держаться прямее. В общем, я не обратил на это внимания.
– В самом деле?
– Тебе так показалось потому, что вы, молодые, танцуете вульгарно, прилипнув друг к другу.
– О, как это ужасно.
Синго еще тогда подумал, что Хидэко возбуждена и танцует не в такт, но все равно танцевать с ней ему было очень приятно. Может быть, именно этим и объяснялась его скованность?
– Ну что ж, давай сходим еще раз – обещаю склониться к тебе и танцевать, прижавшись.
Хидэко опустила голову и тихонько засмеялась.
– Пойдемте. Только не сегодня. Никак не могу, вы уж меня простите.
– Разумеется, не сегодня.
Синго обратил внимание, что Хидэко в белой кофточке и волосы перехвачены белой лентой.
Белая кофточка – ничего особенного, но, видимо, белая лента подчеркивала ее белизну. Лента, довольно широкая, плотно охватывала волосы и сзади была завязана узлом. В общем, одежда для тайфуна.
За ушами волосы собраны, и у кромки туго стянутых прядей видна незагорелая кожа.
И еще на ней темно-синяя юбка из тонкой шерстяной ткани. Юбка старая.
– После этого Сюити тебя не приглашал?
– Нет.
– И тебе обидно, да? Отец с тобой танцует, а молодой сын держится на почтительном расстоянии. Бедняжка.
– Что поделаешь. Придется самой пригласить его.
– Хочешь сказать, не ваша, мол, забота?
– Будете издеваться, в следующий раз не пойду с вами на танцы.
– Не буду. Раз уж ты сама обратила внимание на Сюити, я склоняю голову.
Эти слова подействовали на Хидэко.
– Ты, наверно, знаешь женщину, с которой встречается Сюити?
Было заметно, что Хидэко почувствовала себя неуютно.
– Она из дансинг-холла? Хидэко промолчала.
– Сколько ей лет?
– Сколько лет? Она старше его жены. – Красивая?
– Да, очень красивая. – Хидэко запиналась на каждом слове. – Правда, голос у нее хриплый. Даже не хриплый, а какой-то дребезжащий, надтреснутый. Она говорит, что у нее очень чувственный голос.
– Что это значит?
Хидэко разоткровенничалась, а у Синго появилось желание заткнуть уши.
Он почувствовал стыд, почувствовал брезгливость, когда понял, что представляет собой любовница Сюити да и сама Хидэко.
Синго был потрясен, услыхав, что хриплый голос считается чувственным. В общем, Сюити есть Сюити, как, впрочем, и Хидэко есть Хидэко.
Увидев выражение лица Синго, Хидэко умолкла.
В тот день Сюити тоже вернулся домой рано, вместе с Синго, и, заперев дом, они вчетвером, всей семьей, отправились смотреть фильм «Кандзинтё»[4]
Когда Сюити снял верхнюю рубаху и стал переодеваться, Синго заметил, что на груди и на плече у него красные пятна, и подумал, что, наверно, это следы от пальцев Кикуко – она обнимала его тогда, во время бури.
Три актера, исполнявшие главные роли в «Кандзинтё» – Косиро, Удзаэмон и Кикугоро, – уже умерли.
Синго, Сюити и Кикуко восприняли их игру по-разному.
– Ты не помнишь, сколько раз мы видели с тобой этого прославленного воина в исполнении Косиро? – сказала Ясуко, обращаясь к Синго.
– Забыл.
– Быстро же ты все забываешь!
Улица была освещена луной, и Синго посмотрел на небо.
Луна словно центр пламени. Так вдруг показалось Синго.
Облака вокруг луны были на редкость причудливой формы, и пламя казалось не то заревом, не то сиянием фейерверка.
Но это пламя облаков было холодным и бледным, и луна тоже была холодной и бледной, и на Синго вдруг пахнуло осенью.
Луна клонилась к востоку и была почти круглая. Одетая облаками, она воспламеняла их вокруг себя.
Кроме белопламенных облаков, окутавших луну, других поблизости не было видно, и небо после бури было непроглядно черным.
