Дарья Асламова - Приключения дрянной девчонки
Наша подспудная война с Людой закончилась генеральным сражением летом, после второго курса. В этот период мы. По мелочам ругались с Нелей. Мне надоели бесконечные праздники в комнате и постоянный грабеж моего личного времени (на такие шутки Неля была великий мастер). Я решила уходить, но не знала, как это сделать.
Наконец подвернулся удачный случай. Мы устроили элементарную бабскую перепалку, во время которой я применила запрещенный прием – назвала Нелю блядью. Неля минут пять ловила ртом воздух, поскольку крепких слов органически не переносит, потом побежала ябедничать Люде.
Люде было совершенно наплевать на наши ссоры, но у; нее был свой счет ко мне. Я отбила у нее любимую подругу Юлию, а Люда не прощала, если у нее что-то отбирали.
Она вошла в комнату с целеустремленностью танка, и я поняла, что пришел мой смертный час. "Значит, ты у нас честная женщина, – сказала она со своей неизменной улыбочкой. – Сама возвращаешься по ночам в разорванных до последней ниточки колготках, а Нелю называешь блядью. Ах ты, шлюха паршивая!" – неожиданно заорала Люда и отвесила мне такую пощечину, что я рухнула на кровать. Мы сцепились с яростью диких кошек, но весовые категории были неравны. Мощная Люда легко подмяла меня под себя и пустила в ход свои длинные, каменной твердости когти. Вжик-вжик! И на моем подбородке, шее и руках появились красные полосы.
Да, женщины дерутся подло – царапаясь, кусаясь и выдирая друг другу волосы.
Рядом бегали взволнованные свидетельницы этой сцены, Неля и Ирина, и пытались нас разнять: "Господи, бабы! Вы с ума сошли! Перестаньте сейчас же!" Тогда Люда поднялась, страшная и спокойная, и, не переставая улыбаться, вывернула ящик моей тумбочки, вытащила оттуда фотографии, где я была снята в обнаженном виде, и, потрясая ими, заявила: "Я пошлю эти фотографии твоей мамочке, в Хабаровск, и она убедится, что ее дочь – порядочная женщина". Это была жестокая угроза.
Я не помню, где я провела остаток той сумасшедшей ночи, но помню, что, проснувшись в своей комнате утром одна, я долго смеялась. Надо же, никогда не драться в детстве и сцепиться со взрослой женщиной в возрасте 18 лет. Ночная сцена оказала на меня сильное живительное действие и хорошо встряхнула. Я была довольна, что мои нервы спустя несколько часов после событий еще волнующе вибрируют.
Впоследствии мне стал часто сниться один сон. Невероятных размеров мурлыкающая белая кошка с длинными женскими ярко накрашенными ногтями медленно подкрадывается ко мне, а я лежу, зачарованная, не в силах пошевельнуться. И вот прыжок, длинные алые ногти впиваются в мою шею, я слышу нежное мурлыканье. Я задыхаюсь в густой белой шерсти и млею под тяжестью теплого тела. Сладострастный, изнуряющий сон.
Юлия и Люда после этого случая не разговаривали целый год, хотя жили в одной комнате. Если им нужно было что-то сообщить друг другу, они писали записки и даже подарки ко дню рождения оставляли молча на столе. Это оказалось тяжелой пыткой для обеих, и к концу года у них сдали нервы. Люда, как разумная женщина, все-таки вернула мне фотографии, тем и закончилась эта история.
Теперь Люда – леди до кончиков ногтей. Говорит мягко и чуть-чуть жеманно, одевается очень элегантно, ходит в театры, делает вид, что забыла все крепкие словечки, почти не пьет и совсем не курит. Она так старательно смывала черты своего прежнего вульгарного облика, что ее старые знакомые при встрече с ней иногда ее не узнают. Она окончила курсы этикета, научилась аккуратно пользоваться вилкой и ножом и набросила на все свои отношения с людьми розовый покров вежливости. Люда, конечно, умница, но огонь жизни, когда-то сверкавший в этой женщине, теперь погас. Игра в леди убила в ней все самое страшное, но и самое привлекательное. Мы изредка встречаемся с ней и ведем вежливые разговоры, но иногда мне хочется взять ее за плечи и встряхнуть. "Люда, милая, твоя тщательно скрываемая жизненная ненасытность гораздо симпатичнее искусственной светскости. Оставайся собой".
Я тоже в свое время занималась собственной переделкой. Очистила свою речь от матерных выражений, изменила стиль одежды, поменяла даже интонации голоса – они стали плавными и светскими. Но однажды, на великолепном банкете, меня взяла страшная тоска. Я увидела себя со стороны – скучную, жеманную, натянутую – и поняла, что теряю главное свое сокровище – свою бесподобную непосредственность.
Мне хотелось станцевать на столе, громко рассмеяться, выругаться, запеть, крепко, взасос, поцеловать своего соседа по столу, но я была слишком воспитанна, чтобы рассказать всем, какие картины проносятся у меня в голове. С тех пор я твердо отстаиваю свою драгоценную независимость – да, господа, я леди, но до известных пределов. Я не боюсь грязи, и, если понадобится постоять за себя, я снова стану той маленькой шаровой молнией по имени Даша, которая приехала в Москву из провинции шесть лет назад.
А с Людой мы только раз поговорили искренне. Когда я была в гостях у нее на квартире, которую она снимает за большие деньги (а она, разумеется, получила вожделенную московскую прописку, выгодную работу и деньги), мы разговорились на тему путча 199года. Я, как водится, пела свою любимую романтическую песню о храбрости и борьбе за демократию. Люда холодно посмотрела на меня и сказала: "А мне плевать. Я при любом строе смогу хорошо жить. Если бы путч победил, я бы уехала в деревню, схоронилась бы годик, подождала, пока бы все забылось, потом вернулась и начала снова пробивать дорогу. Я не из тех, кто идет на баррикады. Я постою и посмотрю, что из этого получится. Я слишком дорого ценю свою жизнь, чтобы подставлять ее под случайные пули". Несколько мгновений мы смотрели друг на друга,! ощетинившись, потом взяли себя в руки и перевели разговор ' в более спокойное русло.
Но вернемся в то жаркое беспокойное лето, когда я маялась без Кирилла. Я тогда впервые напилась, на дне рождения у Катюши. Несколько выпитых мною бутылок пива дали ошеломляющий эффект. Я хохотала как безумная, поливала чью-то лысую голову пивом и уверяла, что на ней непременно вырастут волосы. Потом я легла спиной в торт и обнаружила это только в тот момент, когда один из моих приятелей стал меланхолично слизывать крем с моей рубашки. Дальнейшее помню смутно. Какой-то мужчина уволок меня в ванную комнату, там он раздел меня, долго и нежно отмывал мою спину от шоколада, выстирал мою рубашку, завернул меня, голую и дрожащую, в полотенце и уложил спать в своей комнате. Закончилось все, конечно, утренними слезами и трудной с похмелья головой.
В то горько-веселое лето я оставила Кириллу записку в редакции еженедельника "Собеседник", куда его взяли на работу. Кирилла в это время не было в Москве, и я надеялась, что, вернувшись на работу, он прочтет мое трогательное послание с уверениями в любви и обязательно найдет меня. Я узнала, что он расстался со своей дамочкой Галей, которая ' укатила из Москвы в далекий Севастополь.
