Сергей Алексеев - Рой
Изба Ивана Малышева почти догорела. Парни ушли спать в клуб, убрали музыку, смотали провода и заглушили движок, который стрекотал в траве недалеко от бани. Рыжий остался с девчонкой возле пылающих жаром головней. Они походили вокруг, вроде поругались, и девочка убежала, а рыжий направился к бане, включив карманный фонарик. Заварзин отпрянул от отдушины и сел на лавку. Парень посветил в баню через окошко, обшарил лучом стены, Заварзина и, когда увидел спящего Артюшу, спросил с детским испугом в голосе:
— А что он?
— Умер, вот что! — рявкнул Заварзин. — Убили вы его!
Рыжий секунду молчал. Лица его не было видно, свет фонаря резал глаза. Артюша заворочался, всхрапнул.
— Сидеть до утра, пока Вадим Николаевич не придет, — спокойно произнес самозваный тюремщик, погасив фонарь. И ушел.
Но едва затихли его шаги и пропало мельканье луча фонарика, как откуда-то вынырнул парень в очках и та самая девочка. Они постояли возле пожарища, огляделись и пошли к бане. Заварзин услышал, как отлетел запор двери, похоже, бревно.
— Уходите, — сказал очкарик, открыв дверь. — Только не поднимайте шороха. Я вас не видел.
Артюша мгновенно проснулся, сел.
— Быстро, быстро! — торопил парень, поблескивая очками. — Все, исчезли!
Он схватил девочку за руку, и они побежали к пылающим головням.
Заварзин подтолкнул Артюшу к двери…
Дом Ощепкина стоял в темноте черным кубом.
В окнах ни огонька. Заварзин подошел к добротным крытым воротам, поднял руку, чтобы толкнуть калитку, но та внезапно открылась сама. Заварзин отшатнулся.
За калиткой стоял дед Ощепкин — бородатый, по кержацкому обычаю, старик, так что спутать его было невозможно.
— Ну, заходите, чего ж, — сказал он, будто ждал давно и окна проглядел. — Не на улице ж ночевать.
Заварзин с Артюшей ступили во двор. Старик заложил калитку на засов, свистнул и привязал черного кобеля.
— Ну, дед, что с нами было-то, — начал Заварзин, присматриваясь к старику, однако тот ворчливо оборвал:
— Знаю я, что было… Нечего шастать ночами. Добрые люди спят.
Он смерил взглядом Артюшу. Тот почему-то засмеялся.
— Этот так с тобой и ходит?
— Со мной. Куда ж ему?
Старик повел их в избу. А в избе, оказалось, горит маленькая керосинка, только окна занавешены старыми солдатскими одеялами, которые лесхоз оставил Ощепкину на летнее хранение. Заварзин оглядел избу: все побелено, прибрано, на полу — домотканые дорожки, на столе — новая скатерть. Артюша сел на порог.
— Вот так и живем, — проронил дед Ощепкин, скидывая опорки пимов. — Коль помыться, так вон, — кивнул на занавеску. — А то больно красивые…
— Так разукрасили! — выругался Заварзин.
Артюша вытащил из угла двухстволку и просиял:
— Батя! Вот бы пуговицей-то зарядить да стрелить его!
— Не трогай! — обрезал старик. — Заряжено!
Артюша сунул ружье назад, съежился. В этот момент в горнице протяжно заскрипела деревянная кровать — Заварзин насторожился, замерев с вопросом на лице.
— Старуха моя, — понял и объяснил дед. — Не спит, мается…
— Так она же… — пролепетал Заварзин.
— Что — она же? Что?.. Я другую привел. Взял и привел, — старик поставил на стол деревянную чашку с хлебом, потянул из печи чугунок. — Мне что, в эдаком месте одному жить?.. Кому оно, такое житье?.. Раз бог смерти не дает… Старуха? — окликнул.
— Ой, — донеслось из горницы. — Выхожу я, выхожу…
— Встретил я их, покорми. Пришли — мать родная не узнает.
Из горницы вышла старушка лет за шестьдесят, проворно захлопотала у печи.
— Да не хочется ужинать-то, и поздно, — сказал Заварзин. — Нам бы до утра… Что же делается, а? Ведь дома жгут, хулиганничают.
— Каждый день по одной избе палят, — согласился старик. — Мы, говорят, все по технике безопасности, не бойся. Трудовой десант, сказывают. Работнички.
— Так что делается-то? Почто избы жгут?
— У тебя бы надо спросить, — старик перекрестился. — Ты бывший председатель, депутат… Приехали пашню чистить, из города пригнали. Школьники, а мне сдается — каторжные. Или еще чище… — и вдруг закричал: — Говорил я, говорил! Верно в святых писаниях сказано: отроки аки диаволы станут! Отчий кров подожгут и плясать у огня будут! Вот оно — дожились! Светопреставление начинается.
Старушка мелко-мелко перекрестилась в угол, прошептала молитву. Заварзин заметил — крестилась двоеперстием. Значит, снова дед Ощепкин ездил в кержацкие деревни и высватал себе единоверку. Первых двух после смерти жены он привозил оттуда же.
Артюша от его крика вздрогнул, покрутил головой и, откинувшись к косяку, захрапел. Старик бросил на пол тулуп, свернул под голову фуфайку, тронул Артюшу за плечо:
— Ступай, ложись вон…
Артюша перебрался на тулуп и, собравшись в комок, уснул. Дед Ощепкин постоял над ним, посмотрел на разбитое, заплывающее лицо.
— Дед-то его, покойничек, упек меня, — ворчал он. — Эх… Вот оно, божье наказание. А ты с меня спросил, почто жгут… Сходи да спроси сам… Им вроде приказано избы сломать, говорят, каменные ставить будут. А ломать — работа!.. Тут же спичку сунул, и…
Старик прошлепал босыми ногами по половицам, скрылся в горнице. Заварзин взял кружку со сбитнем, отхлебнул — аппетита не было. Старушка склонилась к нему, зашептала:
— Сердитый он, сердитый. Ты уж не трогай его, помолчи. Пускай отойдет. Шибко он разволновался, зубьями всю ноченьку скрипит. Видано ли — днем и ночью запершись сидеть?.. Жуткое у вас место. Коль знала — не поехала бы…
Она отшатнулась, торопливо поправила скатерть, смахнула что-то; из горницы вышел старик.
— А ведь из-за вас все, из-за вас, — сказал он и сел, скрючив босые ноги. — Ваши стремянские разбогатели, так наплевать стало: жгут — не жгут… А балбесы эти волю почуяли, вот и творят. Прижать бы их, да некому. Я старый, чтоб с ними воевать. Вы теперь — миллионеры, вон каких теремов наставили! Что вам изба…
Заварзин отставил кружку, потрогал разбитую переносицу. Миллионеров в Стремянке, конечно, не было, но кое-кто тысяч по восемьдесят — сто имел, если считать все движимое и недвижимое. Пчелы, можно сказать, носили в ульи живые деньги.
— Да ничего, недолго вам панствовать, — проговорил дед Ощепкин. — По моим подсчетам, тютелька осталась: год-другой.
— Я-то что? Я давно хлопотал, чтоб совхоз открыли, пчеловодческий, — сказал Заварзин и поймал себя на том, что оправдывается. — Хлопотал ведь, да никак… — И оборвался на полуслове, ощутив, как лицо растягивает та полуулыбка-полугримаса.
— Совхоз-колхоз… — бурчал Ощепкин. — А слыхал — гари распахивать будут? Подчистую! Землю подымать, целину?!
![Конни Мейсон - Птица счастья [Птица страсти]](/uploads/posts/books/18097/18097.jpg)