Вячеслав Морочко - Под крылом мотылька
Как-то возле подъезда остановился пикап. «Вызывал, командир? – просипел мужичок, в грязно-сером халате, с лицом сифилитика. – Ну? Тащи! Что уставился!»
Пошатываясь, Кошко вошел в дом, взял кота и вернулся в сопровождении Ольги Сергеевны. Из машины даже не выглянули. Игорь Борисович протянул Леопольда внутрь. «Ты у меня – не один, командир! Держи сам!» – командовал ветеренарный убийца. У Кошко затряслись подбородок и губы.
– Дай мне… – сказала жена. Она приняла Леопольда. В руках еще были мягкость и сила. Как будто прощаясь, котик прижался к плечу, замурлыкал… потом на мгновение замер и, коротко пискнув, обмяк.
Отложив ржавый шприц, сифилитик подставил Ольге Сергеевне склизкую полость. Она опустила в «клеенчатый зев» еще теплый комочек и медленно распрямилась… во сне.
За машиною потянулась ватага собак, обездоленных «Вавилонским столпотворением». Грозный Птусик сделался в одночасье собачьим пророком. Донюхавшись до «сокровенного смысла», он увязался за «колымагой», унесшей котенка. И следом, «единственно верным путем», затрусила вся стая.
А КТО-ТО невидимый, черпая сны из бесчисленных складок плаща —сны-мотрешки: один сон в другом… без конца, – напускал их на спящих.
Снилось Кошко, что он плачет, слыша, как над вечерними зарослями плывет, отдаваясь эхом в раскрытых парадных, нечеловечески нежный СОН-ЗОВ: «Ле-е-е-пушка!» «Ле-е-е-пушка!» «Где ты наш, Ле-е-е-пушка?» «Иди скорей, Ле-е-е-пушка!» – плачет от боли, которая завелась не в груди, не в коленном суставе, а в сокровенном ядре, из которого сам он произошел в невысокого рыхлого начинающего лысеть книжного человека. Он видел себя совсем маленьким, нежно любимым. Горячие волны несли его вниз. А навстречу струились волшебные звуки. Великая музыка эта жила в нём всегда, сколько он себя помнил. Мелодии зарождались в сиянии у фантастических врат. И Кошко, устремляясь на свет, улыбался в предощущении счастья, пока не касался невидимой эластичной стены, от которой как мячик отскакивал, уносясь в темноту.
В доме спали. То был уже даже не сон…, а, скорее, «агония сна». Обнюхав прихожую, Игорь Борисович вдруг обнаружил себя у кровати на «шкуре ковра» за вылизыванием «интимного места». Слюна омывала бальзамом. Язык открывал «окна» пор. И, работая им, Кошко точно клал головою поклоны Божественной Кошке-праматери, от которой наследовал ДУХ «ритуала».
Когда, отлизавшись, он, щурясь и подоткнув себя хвостиком, вдруг замурлыкал, раздался нежнейший ЗОВ-ЗВОН, струящийся из того ДАЛЕКА, которое принадлежало реальности, не постижимой для спящих. Дыхание стало блаженством. Звук так ликующе звал, что хотелось скорее увидеть, откуда он льется…
А перед рассветом в открытые окна потянуло прохладой, и пришел освежающий ласковый сон.
Разбудил отвратительный лай с торжествующим лютым дыхание дикой погони. Проснувшись, они содрогнулись от жуткой догадки: вот она – КАЗНЬ, которую ждали совсем с другой стороны. Хозяйка спросонья заголосила: «Уй-юй-юй-юй!» – и бросилась к выходу. Игорь Борисович в пижаме и босиком, налетая на стулья, рванулся вдогонку. Зацепившись коленом за угол галошницы, он плакал от боли, хромая вслед за женой… Оказавшись за дверью, они прижались друг к другу… Почуяв незащищенные души, слетелись все страхи на свете. Слетелись и… унеслись восвояси. Кошко стояли как вкопанные, не веря глазам.
– Милые, – говорил им беззвучно котенок, восходя на крыльцо, – что вы так всполошились?! Я – тут…
Примечания
1
Ветхий завет. Бытие. Глава 1.
