Халлдор Стефаунссон - Черные руны
Еще долго он, не разбирая дороги, бродит по морозу, запорошенный снегом, весь в испарине; вконец продрогший и усталый, он, добравшись домой, зажигает свет и греет себе кофе.
Всю ночь он не смыкает глаз.
5
После этого случая он много дней не выходит из дому не разжигает огня, в его окне не видно света. Люди интересуются им куда больше, чем он предполагает, и начинают беспокоиться, не зная, что с ним произошло. Однако не спешат проведать его, узнать, не захворал ли он, а может, умер, – зачем без нужды опережать события?
Так вот. Девушка, которая фактически уже очень давно оказалась вне этого удивительного людского сообщества, решает разделить судьбу Ислейвура. На глазах у всех Йоусабет направляется в его дом и без приглашения входит в комнату:
– Зашла вот тебя проведать.
Ислейвур вскакивает с постели, удивленный и недоверчивый.
– Никого не касается, что со мной, – отвечает он, упрямо насупившись.
– Совершенно верно, – говорит девушка. – Я тоже не терплю, когда ко мне лезут с участием. Мне тоже надоело выслушивать одни и те же сплетни, потому я и пришла. Кстати, я захватила кое-что поесть и выпить, так что всякий там сброд может нам даже позавидовать да вдобавок и соврать про нас что-нибудь.
– Тебе-то сплетни не вредят, ведь ты благородная, у тебя богатые родители, другое дело я – убийца.
– Да, – говорит девушка, – всякое убийство отвратительно, в какой бы форме оно ни совершалось; однако убивали всегда, и некоторые даже гордятся тем, что убили.
Он не понимает, зачем девушка пришла сюда – разве что оскорбить его еще сильнее, чем до сих пор удавалось другим.
– Но что такое убийство по сравнению с любовью?
– Любовью? – спрашивает он, чуть не задохнувшись.
– Да, ведь любви нет дела до убийства, до репутации, она живет сама по себе.
И, сжав ладонями щеки Ислейвура, она притягивает его к себе и целует прямо в губы. Потом начинает прибирать в комнате, правда не слишком тщательно – она не очень-то похожа на домохозяйку, – однако вскоре стол чист и возле него стоят два стула.
– Разведи огонь в очаге, – приказывает она, выкладывая еду из своей корзинки, за едой следует бутылка вина.
Он машинально делает все, что ему говорят, но потом вдруг приходит в себя и, схватив ее за руки, кричит:
– Забирай все это и уходи. Я все равно ни к чему не притронусь!
Но простодушный деревенский увалень, конечно же, не помеха девушке, которая в Копенгагене зналась с крайне опасными людьми. Она легонько бьет его по щеке:
– Лучше не мешай мне. – Потом велит ему сесть и откупорить бутылку. – Стаканы у тебя есть?
– Нет, – отвечает он, – и вообще я не пью спиртного.
– А тебя никто и не просит, – вспыхивает Йоусабет. – Впрочем, вино пьют и из чашек, – добавляет она, – что же делать, раз нет стаканов.
Ее поведение все еще кажется Ислейвуру подозрительным и опасным, тем не менее он с легким сердцем подчиняется и выполняет ее желания, особенно после того, как отведал ее снеди, – не еда, а сущее лакомство, ведь он страшно изголодался. И вино из чашек пьется легко, оно сладкое, как мед, и хорошо согревает.
Сидя за столом, он старается ничем не выдать свое восхищение гостьей, радость, вызванную ее приходом, и удовольствие от еды. В этот вечер в хижине царило тихое счастье, прежде ему неведомое.
Она остается с ним весь день. И когда вечером мать присылает за ней приказчика, ему никто не отворяет. Фру Ловиса мигом пронюхала о скандальной истории, хотя Гейра и молчала. Ведь, кроме прислуги, у владелицы золотых очков были и другие осведомители.
Что ж, любопытство волей-неволей довольствуется ожиданием под дверью, а между тем в доме происходит чудо.
Йоусабет уже до того ожесточилась, что материнские укоры на нее совсем не действуют, и все же она не без страха встретилась на следующее утро с фру Ловисой. Хозяйка заводит речь о скандальной выходке Йоусабет; она и прежде отчитывала дочь за пьянство и кутежи, правда, толку от брани было немного. Но на сей раз ее просто не узнать: разъяренная фурия стоит перед девушкой, которая посмела бросить вызов всему поселку. Хозяйка кричит, что она опозорила своих родителей, свой дом, потому что, забыв о благоприличии, добровольно легла в постель с убийцей и отверженным, что она, как видно, не в своем уме. Конечно, он просто-напросто собутыльник Йоусабет, который развратил ее и сделал послушным орудием удовлетворения своих низменных инстинктов. И теперь нужно приложить все силы к тому, чтобы эта трясина не затянула ее еще глубже.
– Я запрещаю тебе переступать порог нашего дома, пока не представится возможность отправить тебя в надежное место, где за тобой будет строгий присмотр. И не думай, что сможешь и дальше обманывать меня, заставляя Гейру врать: она ушла и никогда больше сюда не вернется.
До сих пор, опустив голову, Йоусабет молча слушала эту тираду, но тут она вспыхнула и перебила мать:
– Гейра ничего не знала, и ты не должна была выгонять ее.
– Ну, уж позволь мне самой решать, как поступить с собственной прислугой.
– Тогда не суй свой нос в мои дела, я тебе не служанка.
Фру Ловиса прямо онемела от таких слов, а Йоусабет беспрепятственно продолжала:
– Какая подлость – разорить семью бедной девушки только за то, что она не передает тебе сплетен. Ты отняла у меня ребенка, теперь собираешься отнять любимого человека, а меня отослать прочь, и виной всему твое пустое тщеславие. Мнишь себя благородной и образованной – видать, забыла, как простой мальчишка обвел тебя вокруг пальца, назвавшись богатым художником. Сперва ты к нему подлизывалась, а когда выяснилось, что он всего лишь бедный неудачник, вытолкала его за дверь, вместо того чтобы помочь ему стать человеком. Я делаю что хочуг и ты мне больше не указ.
Мать сначала остолбенела от этого потока слов, но скоро опомнилась.
– Любимого человека, – бросила она с презрением, – тоже мне, нашла возлюбленного! Сошелся с тобой на одну ночь, как кобель с сукой, и все тут.
– Мы решили пожениться, – небрежно заметила Йоусабет, снова успокоившись. Затем встала и пошла к двери.
– Йоусабет! – Мать в смятении загородила ей дорогу. – Христом богом молю, обещай мне образумиться. Ты ведь не хуже других знаешь, что совершил этот человек, сислумадюр в любую минуту может задержать его и посадить в тюрьму. Видишь, я умоляю тебя со слезами на глазах. – Она была испугана и совсем упала духом. – Подумай, каково тебе будет, если твоего мужа осудят за убийство.
– Трудно им будет доказать, что все это вранье насчет него – правда, – холодно сказала девушка.
– Йоусабет, девочка, подумай о своей матери, доченька моя… – Хозяйка заплакала, утирая под очками слезы. Но Йоусабет ничуть не жаль матери; сняв с нее очки, она положила их на стол и сказала:
– Благородные не плачут в очках. – И ушла.
Другого выхода нет – пусть отец поговорит с дочерью.
За эти годы он не стал красноречивее и всегда почему-то робел с Йоусабет, которая еще в раннем детстве не желала слушаться мать. Он совершенно не понимал, чем ей не по душе установленные матерью правила, которые он так уважал и которые со временем обретали в его глазах все больший вес. Он смущенно сидит напротив Йоусабет в своей полутемной конторе, долго молчит и наконец, не придумав ничего лучше, говорит:
– Это безумие, девочка моя.
Йоусабет едва сдерживается, чтобы не рассмеяться в лицо этому смущенному пожилому человеку. Она хотела бы полюбить его: ведь он находился во власти того же тирана, но в отличие от нее ему это нравилось.
– Надо же мне когда-нибудь выйти замуж.
– Конечно, бог тебе в помощь, доченька, но неужели ты не могла выбрать достойного человека?
– Однажды я уже выбрала себе мужа, но его выгнали, а нашего ребенка украли, – с горечью ответила она.
– Почему ты все время выбираешь тех, кто гораздо ниже тебя?
Она иронически рассмеялась:
– А что я такого сделала в жизни, чтобы быть выше их? Или, может, тут дело в том, что ты накопил много денег, а мать всю жизнь выставляла напоказ свое тщеславие?
– Но ведь он… убийца.
– Докажи.
– Священник никогда не согласится обвенчать вас против воли твоих родителей.
– Обойдемся и без его благословения, мы уже сами себя обвенчали.
– Tc-c, – сказал он, будто у конторских стен имелись уши. – Я обещаю отправить тебя куда угодно, если ты оставишь эту затею, и ты никогда не будешь нуждаться в деньгах.
– Ты, значит, хочешь, чтобы я погибла в Копенгагене? Думаешь, так лучше, думаешь, здесь никто ничего не узнает?
Он не отвечает. Эта девушка крайне огорчает его, бросает вызов и ему, и всему тому, на чем строится благополучие поселка. И тут в голову ему приходят соображения финансового порядка:
– А на что вы собираетесь жить? Я не стану принимать от него рыбу и могу хоть сейчас отобрать у него за долги и дом, и лодку.
