Халлдор Стефаунссон - Черные руны
Обзор книги Халлдор Стефаунссон - Черные руны
Халлдор Стефаунссон
Черные руны
1
Этот рыбацкий поселок, жители которого издревле занимались промыслом сельди, не в пример другим таким же местечкам никогда и нигде не упоминался, о нем молчали; лишь однажды поселок привлек к себе внимание, потому, очевидно, что на протяжении всей своей историй полностью отвечал исконному назначению, тогда как другие изменяли этому назначению под влиянием неумолимого времени.
Поселок лежит в глубине длинного фьорда, у подножия крутых гор, и плодородной почвы вокруг почти нет – впрочем, основатели поселка намеревались черпать достаток из глубин морских, притом в кратчайшие сроки, а не выжимать из скудной пашни жалкие урожаи. Край этот был, таким образом, землей суровой, первобытной, неспособной что-нибудь родить. Формально он входил в состав одного из церковных приходов, но священники и взглядов не удостаивали эту землю, до тех пор пока одному норвежскому авантюристу, еле сводившему у себя на родине концы с концами, не предложили взять весь этот участок в аренду и расширить промысел сельди. Стараниями норвежца жизнь здесь забила ключом, а в руки его быстро потекло богатство. И люди потянулись сюда даже из тех мест, где земли были плодороднее, и начали ловить сельдь для норвежца. А раз появились люди, значит, и за событиями дело не стало. Потом вдруг селедка пропала, и норвежец куда-то исчез, а у людей осталась масса свободного времени, кое-какие воспоминания и никаких средств к существованию. Однако спасение было не за горами, и вскоре во главе растерявшихся людей стал другой, а назначение поселка осталось прежним – давать барыши ловким дельцам. Этот другой не был таким авантюристом, как норвежец, и богатство его росло не столь быстро. В нынешние времена сказали бы, что для человека его способностей он обладал хорошей хваткой.
В ту пору в поселке, помимо помещения для обработки сельди, было всего несколько маленьких домишек. Владельцы их, люди предприимчивые, хотели в период лова быть поблизости, помогая превращать селедку в золото, в простодушной надежде, что за труды кое-что перепадет и им. Но вот золотая рыбка стала так тщательно обходить это место, что все рабочие помещения и причалы были проданы с молотка. Покупатель был человек дальновидный, он понял, что если подхватит знамя, упущенное иностранным дельцом, то еще долгое время сможет загребать деньги в поселке, оправдывая таким образом его существование. Торговлю он открыл, когда сельдь еще ловилась хорошо, и наживался на тех, кто добычей этой сельди зарабатывал себе на жизнь. Когда же сельдь вопреки всем статьям своего договора с господом богом и норвежским арендатором ушла от берегов, он по мере сил попытался извлечь из этого выгоду, начав торговлю в кредит – ведь денег теперь не стало ни у кого. Потому только поселок и не разорился дотла, люди продолжали ловить рыбу, выходя на промысел в маленьких весельных лодках, а торговец скупал улов по самой высокой цене, какую давали в этих местах, – правда, он был единственным, кто вообще покупал здесь рыбу.
Жизнь в старом рыбацком поселке продолжалась, хотя и не так бурно, как раньше, когда сельди было вдоволь; люди едва сводили концы с концами, и длинные счета заменяли теперь звонкую монету. Только погода, равнодушная к заботам поселка, давала простор своим причудам и иногда была просто великолепна.
В то утро она показала себя во всем блеске: солнце золотило все вокруг, щедро одаривая теплом и цветы, и камни, в небесной голубизне воды отражались дома и горы, и теплый ветерок ласкал каждое существо, которое приходило в себя после ночного обморока и попадало в прелестный мир воздуха, света и благоухания.
Не все, однако, в равной степени радовались наступлению утра и тому, что нужно вставать и выходить на улицу. Радовались чудесному утру куры, коровы, радовались старики, каждый на свой лад расхваливая погоду. Но нисколько не радовалась Йоусабет, дочь торговца; она с презрением взирала на мир, не обращая никакого внимания на погожее утро. Она никак не могла понять, зачем ее подняли в такую рань, ведь ее ожидало одно-единственное занятие – целый день, долгий, благословенный богом день, прогуливаться в нарядной одежде, на которую и посмотреть-то никто не смел – мигом получишь выговор или еще чего похуже. По ее мнению, только мать виновата в том, что ее вырвали из объятий сна, из теплой постели и вытащили на улицу, как корову или какую-нибудь другую домашнюю скотину.
– Какого черта, – громко сказала она, выражаясь несколько грубее, чем подобало бы ранним утром, таким чудесным летним утром. Выражения вроде этого не употребишь ни дома, ни там, где могут услышать домочадцы, поэтому приятно было облегчить душу в одиночестве, сидя на ограде пристани и болтая ногами. Неподалеку присела белая чайка и молча стала наблюдать за Йоусабет желтым глазом; девочка прикрикнула на нее. Причиной недовольства Йоусабет была мать, воспитывавшая ее без всякой пощады. Делала она это по системе, которую постигла на собственном горьком опыте; сама она в детстве не получила никакого образования, и вся система ее была нацелена на то, чтобы обеспечить Йоусабет достойное место в высших слоях поселкового общества. Обиженная птица взлетела, показав девочке хвост.
Ловиса была простой работницей, когда решила стать женой торговца и подчинить себе поселок. Чтобы добиться этого положения, потребовалось много женской хитрости, многим пришлось пожертвовать, поскольку торговец был столь же осторожен, сколь и предприимчив. Но теперь она уже побывала с мужем в Копенгагене и, несомненно, стала достойнейшим членом поселкового высшего общества; правда, общество это было немногочисленно, всего-навсего две семьи – священника и торговца. И хотя семья священника была велика – восемь детей – и священник к тому же был ученым человеком, семья торговца со своим единственным чадом по положению стояла гораздо выше в силу богатства и внешнего блеска. Жена торговца всячески старалась придать своей семье еще больший блеск, что в первую очередь отражалось на маленькой Йоусабет, которая пока еще не в полной мере прониклась исключительностью родительского воспитания и ненавидела свою мать за ее стремление к культуре. Эта светловолосая толстушка, которая уже в двенадцать лет обзавелась всеми внешними признаками хитрого женского пола, проявляла куда больший интерес к домашнему хозяйству, к работе на рыбопромысле или в поле, чем к тому, чтобы быть изнеженным комнатным растением. Однако такие склонности, по мнению супруги торговца, следовало подавлять. Немногим лучше Йоусабет относилась и к отцу, который целиком находился под каблуком жены и поэтому был плохим союзником своей мятежной дочери. Подруг у нее, кроме дочерей священника, по понятным причинам не было, да и те были значительно старше ее, а их нехитрые мечты о браке и домашнем очаге внушали ей отвращение. В душе она питала недетскую ненависть ко всему чисто женскому и играла в основном с местными мальчишками – тайно, конечно. У них она научилась множеству полезных и интересных вещей: например, управлять лодкой и не в последнюю очередь выражаться просто и откровенно, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в истинном значении произнесенных ею слов.
Гейра – так звали прислугу, работавшую в доме торговца; заполучить такое место было большой удачей для девушки из бедной семьи, и она держалась за него изо всех сил, хотя не раз была на волоске от увольнения, так как частенько шла на поводу у Йоусабет, нарушая установленные хозяйкой дома правила. Гейра подчинялась Йоусабет по одной простой причине: раз темным осенним вечером Йоусабет заметила, как прислуга тайком взяла из-под кадушки на заднем дворе какой-то сверток и поспешила с ним домой, к своим родителям. Йоусабет, уделившая значительное время подслушиванию и подглядыванию, поскольку это хоть как-то скрашивало ее серое существование, накинулась на Гейру; выяснилось, что в свертке была кой-какая провизия, которую девушка собиралась отнести родным, зачастую сидевшим, без куска хлеба.
– Воровка! – сказала Йоусабет.
Девушка расплакалась и запросила пощады: потерять работу по обвинению в воровстве было равносильно полному разорению всей ее семьи.
Гейра была красивой девушкой, хотя плоть ее явно свидетельствовала о том, что, подобно своим родным, она ела не больше, чем это необходимо для поддержания жизни в ее теле, легком и стройном. Она скорее плавно скользила, чем шла, у нее всегда была наготове улыбка для других, но порой, при всяких затруднениях, настроение ее резко менялось. Мир ее чувств был устроен таким образом, что она чаще внимала голосу рассудка, нежели голосу души.
Йоусабет пощадила девушку, но пощада эта стоила Гейре дорого: ей приходилось лгать и изворачиваться ради девчонки, которая занесла над ее головой острый меч, готовый в случае неповиновения в любую минуту упасть.
