Андрей Агафонов - Медные люди
— Убьешь… Говном закидаешь…
— Гаденыш…
Данила–таки достает одного кулаком. Остальные тут же набрасываются на него. Настя видит — бьют не шутя. Досками. Но и Данила не шутит — один из нападавших скорчился у забора, прижимая руки к животу. В кулаке у Данилы — искра.
— Прекратите, — негромко просит Настя. Ее слышат. Один из зачинщиков, ушедший в сторону, оборачивается, щерится на нее:
— А, Ма–асква…
Настя упирается взглядом в его майку, с тремя желтыми шестерками на зеленом. Он ухмыляется, шагает к ней — и останавливается. Смотрит Насте за спину. Там Полоз.
— Сереженька, уйми своих, — почти ласково просит он.
«Антихрист» коротко свистит, и шайка отлетает от Данилы, уже лежащего. Ни слова не говоря, нападавшие уходят.
Настя спешит к лежащему. Склоняется над ним. Тот открывает глаза… и улыбается. Что–то говорит.
— Что? — переспрашивает Настя.
Губы разбитые, в пыли и в крови, лицо заплывает на глазах.
— Та–ня…
* * *
— Насчет факсов я лукавил, конечно. Они бы тоже не помешали, только в вашем, Настенька, случае все и так предельно ясно.
— Да? Как хорошо! А то вот я как раз ничего не понимаю.
— А вы поглядите…
Полоз бросает на стол старую фотографию. Настя смотрит.
Выпускной класс, очевидно. У парней длинные волосы, огромные воротнички, широкие короткие галстуки. Девочки в каких–то неимоверных кофтах.
Она узнает Данилу. Он весело улыбается, обнимая за плечи… ее, Настю. Только волосы у нее темные. И платьица такого она никогда не носила. И…
— Смотрите, — говорит она, тыча пальцем в торчащую за спинами выпускников вывеску, — здесь такой школы нет.
— Естественно, это же свердловская школа. Классическая парочка, школьные голубки: Даня и Таня. Поэтому вы их и не знали. Зато его вы знать должны, — бросает на стол еще одну фотографию.
Угрюмый парень, смутно похожий на Данилу.
— Костя… Костя Зайцев, — признает Настя. — Он погиб прошлым летом, и с ним еще какая–то девушка была…
Начинает понимать.
— Угу, — кивает Полоз. — Вы думаете, что анекдоты сочиняются какими–то специальными людьми, которые за это деньги получают. На самом деле большинство анекдотов — просто случаи из жизни. Типичные, да. Слишком типичные.
* * *
Охотничья избушка. Через открытую дверь видно, как Костя с чем–то возится во дворе — не то мангал устанавливает, не то баню топит. По хозяйству, в общем. Таня, в джинсах и короткой маечке, качается в кресле, рассматривает какой–то альбом. Качает ее Данила.
— Смотри, Данила, — говорит Таня, глядя на него поверх очков в тоненькой оправе, — и здесь то же самое место указано.
— Легенды и мифы… — хмыкает Данила.
— Как насчет Шлимана, умник?
— Сравнила…
— Костик! — кричит Таня. — Костик!
Костя появляется в дверях.
— Ты как думаешь, найдем мы сокровища Медной горы? — жеманно интересуется она.
— Конечно, — бурчит Костя.
— Ма–ла–дец! Не то что братец твой… — Таня потягивается в кресле, заложив руки за голову, — зануда…
Данила целует ее руки. Костя пятится во двор, не поднимая глаз.
* * *
— Родителей–то Костя хоронил, — рассказывает Полоз. — Даниле некогда было, он все учился. Ну, пришел тогда ко мне Константин за помощью, я помог…
— Бескорыстно, конечно, — вставляет Настя.
— Милая, ну куда ты суешься? — вспыхивает Полоз. — Ты знаешь, как эти люди живут? Ты понятия не имеешь! Сидишь там у себя в Москве и думаешь, что бедными все только притворяются. Прибедняются. А у нас тут в Березовском людишки золото добывают и по году без зарплаты сидят — это как? Денег нет — кошелек купить?.. В общем, взял я у него кое–что, да подсказал, где в следующий раз искать… Он и решил сдуру, что все теперь про гору знает. Но главного он не знал. И про гору, и вообще. Главное же — не где взять, а как унести.
* * *
— Хороша я, Костенька? — вертится Таня у зеркала. На ней старинное платье. Они в его избе. У распахнутого сундука. Костя молча кивает. Пропадает куда–то.
— Ты где? — пугается Таня, оглядываясь.
Костя вылезает из подвала с каким–то ларцом в руках.
— На–ка, померяй, — говорит он и протягивает ей ларец. Темно–зеленый. Большими пальцами открывает крышку, и нестерпимое сияние бьет оттуда.
— Костя… — шепчет пораженная Таня. — Это же…
— От матери осталось, — поясняет Костя, отворачиваясь. — Она не могла носить, говорила — уши рвет, шею тянет…
Усмехается. Странной, кривой усмешкой. Таня нерешительно протягивает руку и достает из шкатулки нитку бус…
* * *
— Никто не знает, что же тогда случилось в руднике. Может быть, Жабрей знает, да он не скажет.
Полоз закуривает. Следующую фразу произносит очень тихо:
— А про шкатулку… Настасья Егоровна… даже и Никита Прокопьич не знает… А Данила — знает…
* * *
— Таня! Костя! Татья–на!
Данила в горе. В заброшенном руднике. Темно, глухо, звуки гаснут тут же. Идти надо пригнувшись, почти ползком. Что–то шуршит под ногами, кто–то движется. Луч фонарика пляшет по камням, и странные отсветы от этих камней — будто Данила в брюхе огромной змеи, которая… тоже движется… навстречу ему…
Но вот впереди становится светлее, только не живым светом, не дневным — каким–то зеленым, вялым, рассеянным. Выше потолок, и уже видно шмыгающих под ногами ящерок.
Сначала Данила думает, что стены из шелка. Он даже рукой проводит по ним — хочет погладить. Но это не шелк, это камень. Малахит. Данила оказался внутри огромной малахитовой шкатулки. Затем он видит… человека. Смутно, расплывчато, как будто у него что–то с глазами. Он идет к нему, и тот идет навстречу. Протягивает руку — и ударяется костяшками о стену. Это тоже камень, только отшлифованный до зеркального блеска.
Сзади кто–то вздыхает. Краем глаза Данила успевает заметить, что это женщина.
Углы. Повороты. Снова вздох. И еще один. Снова мутное зеркало, только в нем уже не его отражение, а женщина в старинном платье, похожая на Татьяну. Она как будто что–то говорит, еле–еле можно разобрать: «Ты это ищешь?» — и показывает рукой вокруг себя. А вздохи все громче, они заглушают голос, они несутся со всех сторон, и уже понятно, что это за вздохи, и за очередным поворотом Данила видит Костю. И Таню. На шее у нее нитка бус. Больше на ней ничего нет.
* * *
— Ну, он, конечно, говорит, что не помнит, как оттуда выбрался, якобы надышался какой–то гадости под землей и чуть не сгинул. Очнулся уже снаружи. А Таню с Костей так и не нашли. Пытались по их следу идти — а там завал. Давай его разбирать — и вдруг такая вонь пошла, что кто послабее, в обморок попадали. Старики говорят — Хозяйка подшутила… Любит она такие шутки…
Данилу, конечно, потаскали по следователям, но трупов нет, а что Костя с Таней общий язык нашли — об этом многие болтали, да ведь языки к делу не пришьешь… Даня здесь остался. Сперва пил немеряно, теперь притормозил немножко — видно, костины денежки кончились. Сантехником работает… Унитазы чинит…
— Данила–мастер…
— Ага… Отлежится, небось… Не впервой…
* * *
Раннее утро. Настя ежится, сидя на поваленном дереве, потирает руки. Смутно возникает сзади фигура Жабрея. Подходит, пинает Настин рюкзак:
— Это зачем?
— Инструменты…
— Здесь оставь.
Лицо у Прокопьича мятое — видать, засиделся вчера. Потирает лоб, морщится, озирается:
— Спит … комариное царство…
Настя хлопает себя по лбу. Отнимает руку: в ладони лежит кровь. Густая, темная.
— Я про тех… — кивает Жабрей за спину.
Какое–то время идут молча. Затем Настя догоняет Жабрея, спрашивает из–за спины:
— Никита Прокопьич… А кто такой Полоз?
Сноровисто шагавший Жабрей встает как вкопанный, Настя налетает на него. Он оборачивается и шипит:
— Дура! Твою мать!
Оборачивается на все четыре стороны и гнусно матерится — с богохульством, в три этажа. Хватает Настю за отворот куртки, подтаскивает к себе:
— Хочешь, чтоб мы пропали? Нет? Тогда молчи, пока я не скажу…
* * *
Полоз голый лежит в постели. Квартира нам уже знакома. Минуту назад глаза его были закрыты. Сейчас он смотрит прямо перед собой — неподвижно, не мигая. Затем зрачки начинают шевелиться. У него странное зрение — он видит все вокруг себя. Линии сливаются, прямые углы становятся тупыми, окно в двух шагах кажется удаленным на десяток метров. Затем взгляд фокусируется на двери в кухню. Там кто–то есть.
— Кофе, — говорит Полоз.
— Что? — оттуда высовывается давешняя официантка в черном шелковом халате.
— Кофе мне сделай, пожалуйста. С кофемэйтом.
