Владимир Шпаков - Возвращение из Мексики
– Извини, я не…
– Не хочешь?
Лера часто дышит, затем говорит:
– Не так… Привыкать не хочу.
– А что плохого в том, если привыкнешь? Может, отвыкать больше не придется? У меня же такое сейчас в жизни – я тебе просто не рассказывал!
И, как за спасательный круг, я цепляюсь за откровенность, без стеснения бью на жалость, представая в своем рассказе бедным-несчастным, выпертым, по сути, из семьи и заболевшим серьезной болезнью. В эти минуты Меньер выступает моим союзником; и мать и сын Мищуки тоже союзники, потому что первый доказывает, как нелегко мне живется, а вторые выявляют мое благородство, дескать, этот мужик в беде не бросит. Я встаю во весь рост, завернутый в простыню, и больше всего хочу, чтобы меня начало раскачивать, как мачту во время шторма, ведь женское сердце мягкое, жалость его растапливает, как пламя – воск. Но, как назло, вестибулярный аппарат работает в эти минуты нормально, прикидываться же не хочется, такое, пожалуй, будет пошлостью…
– Мексика? – одеваясь, Лера дергает острыми лопатками, – нет, это очень далеко…
– Вот именно – очень! А еще муж мешает ее вернуть, представляешь?!
– Такое представить как раз не трудно. Мужики – известные сволочи!
Через минуту она уже одета, а я так и стою в простыне, будто римский трибун. Теперь окончательно ясно: я просто получил отступного. И, наливаясь стыдом и язвительностью, я тоже быстро натягиваю штаны.
Далее следует обмен колкостями: нет, все-таки скажи откровенно: ты связалась с издателем этой вот макулатуры? Может, сама начала пописывать «Кровавые бани»?! Ни с кем я не связалась. Нет, скажи честно! Я честно говорю: ни с кем из мужчин я не связывалась. Этот издатель – такое же чмо, как… Ладно, не угадал. Зачем окучивать родные просторы, если Европы с Америками распахнули свои двери? Махнем-ка мы в нейтральную Швецию, купим себе «Вольво» и будем с утра до вечера слушать «Аббу»!
Лера молчит, затем отстраненно усмехается.
– Зря я тебе дала телефон Эльзы. Хотела… Не знаю даже, чего я хотела?
Потом я долго обкатываю в памяти наш разговор, но понять Леру не получается. Странное в ней что-то появилось, чуждое и непонятное, будто ее поместили внутрь пузыря, за стенками которого царят другие законы. Она смотрит на меня сквозь эти стенки, желчно усмехается, но почему она это делает – совершенно неясно. Или это я нахожусь внутри пузыря, только собственного? Все что-то решают, как-то устраиваются в жизни, дергаются, и только я, идиот, вынужден заниматься какой-то сумасшедшей семейкой, между прочим, подвергая риску свое здоровье!
Я беру тайм-аут на сутки, лишь потом отправляюсь к служителям юстиции.
Перед тем, как свернуть в тихий переулок, я замедляю шаг. Береженого бог бережет, поэтому я встаю на другой стороне улицы и, прислонившись к стене дома, озираю автостоянку. У владельцев таких «БМВ» что-то с «крышей» творится, они слишком быстро поднялись из грязи в князи, а потому делают много резких и бессмысленных поступков. Помнишь, как в твоем городе у владельца бензоколонки сожгли иномарку? И как он в ответ подпалил дом того, кого подозревал? Можно было бы сказать: и хрен с ними, только дом-то оказался многоквартирный! Эти ребята напоминают младенцев, которые внезапно выросли до размеров взрослых людей: телодвижения нелепые, и постоянно хочется порвать в клочья какую-нибудь игрушку…
Серебристого «БМВ» с тремя семерками не видно. Да и чиновница в Минюсте оказывается душевной, даже удивляется, что мидовцы так себя ведут. Какая, мол, разница, чья виза будет первой? Да-да, говорю, какая разница?! Там человеку плохо, а они, бюрократы, гоняют меня, как Бобика!
– Супруга? – интересуется чиновница.
– Что – супруга? – не понимаю я.
– Гражданка Мищук – ваша супруга? Или просто знакомая?
– Не поверите, но – совсем незнакомая. Ни разу в жизни не видел.
Чиновница усмехается (явно не поверила), вздыхает и говорит, мол, теперь наши люди где только не халтурят! Вот, например, ее племянница после иняза МГУ в Лондоне устроилась, экскурсии водит, а сын одной знакомой – студент – каждое лето ездит на юг Франции собирать виноград. И ничего тут удивительного: если такое будет продолжаться, то нам всем придется уезжать.
– Всех не примут, – говорю, – Разве что на Луну улетим, но там дышать нечем.
Намек пробуждает странные мечтания, которым я предаюсь по дороге в следующую инстанцию. Если судить по фотографии, гражданка Мищук вполне ничего, сексапильная и симпатичная, жаль только, с мужем не повезло. Можно представить, как этот урод надувался от собственной значимости, требовал, чтобы ему прощали деловые пьянки, снимали с него ботинки, а наутро приносили кофе в постель. Наверняка квартира у него была шикарная, но, судя по штампам в паспорте Ирины Мищук, она там не ужилась. Прописка на квартире мамы, потом на Фрунзенской набережной (в период супружества), и вновь у мамы после разрыва с Лаврентием. Наверняка он не давал им покоя, мстил, потому что, не исключено, импотент, вся энергия в добывание денег ушла, а тогда ты женщине не интересен. И все было бы ужасно, если бы на сцене не появился я в белом костюме, готовый спасти Ирину, а заодно и ее потомка, даже не зная, от кого он рожден. Да от кого угодно!
Значит, я встречаю Ирину в аэропорту, то есть, встречает мама, а я, приехавший по ее просьбе, скромно стою в сторонке. Цветы, слезы радости, нас знакомят, и я вижу в глазах неподдельную благодарность. В один из дней мы сидим в ресторанчике, я рассказываю Ирине мою эпопею, она удивляется (еще больше исполняясь благодарностью), я же ненавязчиво вплетаю в рассказ подробности личной жизни. «Так себе личная жизнь, не повезло! Ну, ты же знаешь, Ира (мы уже на «ты»), как это бывает – не всегда первый выбор самый удачный. Я, конечно, в Мексику не сбежал, но вот у твоего родственника Ника ночевать приходилось много раз. Не буду скрывать: у меня и любовница имеется, ну, что-то вроде того. Только и здесь, я чувствую, будет мне полная отставка. Есть и болезнь, но я преодолею ее, клянусь, она от нервов, к тому же на мужские способности ничуть не влияет. В общем, мне кажется: мы – родственные души…» Далее следуют встречи одна за другой, я поселяюсь у них (на время), устраиваюсь на работу в столичную газету, мы снимаем хорошую квартиру, а последним штрихом – знакомство ее сына и моего сына, которые должны подружиться, и…
И тут выясняется, что я рано успокоился. Я потерял бдительность, проглядел «БМВ» с тремя семерками, а потому не удивительно, что меня тащат за шкирятник, приговаривая, мол, тебя предупреждали, козел, не лезь сюда! Кожаный сгреб меня со ступенек МИДа, где я получил вторую визу, и, сдавив могучей дланью шею, ведет к машине, за тонированным стеклом которой я вижу огонек сигарки. Здравствуйте, Лаврентий… Ну, конечно, Павлович! Ничего не меняется в нашей сучьей стране, нас по-прежнему могут сгрести, усадить в «Марусю», увезти в неизвестном направлении, чтобы потом в подмосковном лесу (вариант: в Химкинском водохранилище) обнаружили труп молодого человека, сутулого, выше среднего роста, с русыми волосами, одетого в синюю джинсовую куртку. Дальше оркестр играет «Безвременно, безвременно…», семейство Варшавских обливается запоздалыми слезами, а Ник рвет на себе жидкие волосы, проклиная тот час, когда дал мне это поручение.
– Эй… – хриплю я, выворачивая шею, – Задушишь ведь!
– Чем раньше – тем лучше… – цедит кожаный, – Шагай, сука!
Не знаю, откуда прилетела спасительная идея тихо вскрикнуть:
– Патруль!
– Где? – останавливается кожаный.
– Вон там, не видишь, что ли?!
Хватка на шее ослабляется, чем я незамедлительно пользуюсь. За спиной бухают ботинки, я же несусь к метро – подземелье, чую инстинктом, выручит. И верно: я с ходу опускаю жетончик, проскакиваю турникет, и вот уже несусь по лестнице-чудеснице. Водитель же «БМВ», кажется, жетончика не имеет, разбаловался за рулем, и эти спасительные минуты помогают уйти в отрыв.
В вагоне меня трясет – не верится, что избежал чего-то крайне гнусного. Вряд ли бы меня убили, но покалечить вполне могли бы, в компании с Проспером Меньером это как два пальца об асфальт. Воин – всего лишь человек, просто человек, – вспоминаю отрывок из «Колеса времени», – Ему не под силу вмешаться в предначертания смерти. Но его безупречный дух… Увы, мой дух совсем не безупречен, он жалок, и я сейчас желаю одного: поскорее закончить это дело, скинуть его с себя, и потому роюсь в записной книжке, разыскивая адрес мексиканского посольства.
Спустя полчаса вхожу в скромное двухэтажное здание и уже мысленно машу ручкой Ирине и Геннадию Мищукам, прощайте, дескать, forever! Надеюсь, у вас будет возможность поблагодарить меня (на словах, всего лишь на словах!), я же, со своей стороны, сделал все, что мог…
Охранник с бронзовым лицом указывает на кресло, затем звонит по внутреннему телефону. Следует несколько фраз на испанском, затем говорят, мол, надо подождать, такие проблемы решает только господин посол. Да какая тут проблема?! Всего лишь виза, а на почтовую пересылку, если угодно, я и сам потрачусь! Но мне опять вежливо говорят, мол, ждите господина посла, он будет после обеда. Что ж, «В Мексику можно только верить», и я, поверив стражу, опускаюсь в кресло.
