Лин Ульман - Прежде чем ты уснёшь
— Не люблю свадьбы, — говорит она.
— Почему? — спрашиваю я.
— Однажды на свадьбе я познакомилась с мужчиной…
— С каким?
— Его звали Франк Андерсен.
— М-м-м, не знаю такого, — говорю я.
— Франк был слабый и сентиментальный, — начинает Валь Брюн, а если она что-то рассказывает, то ты просто сидишь и слушаешь, и чувствуешь себя польщенным. О чем бы Валь ни рассказывала, она оказывает тебе честь.
— Он мне ужасно нравился, — говорит Валь. — Когда мы познакомились, у него была маленькая красивая женушка, которую все обожали, о ней всегда говорили только хорошее, особенно всем нравилось, что она такая порядочная… Ее звали Лине.
Я встречала его с женой несколько раз на других праздниках, но мы никогда толком не разговаривали. Не понимаю, как получилось, что я влюбилась именно во Франка, — может быть, из-за Лине, из-за восхитительной, милой, красивой, порядочной Лине. У меня появилось непреодолимое желание уничтожить это милое существо, которое все считали таким красивым и одаренным и в то же время таким слабым — понимаешь? Даже имя ее я не могла слышать спокойно — в глазах у меня темнело, ноги подкашивались. Мне хотелось подойти к ней, к этой Лине, и со всей силы ударить ее по лицу, — говорит Валь Брюн.
— Сначала мне казалось, что Франк мне вовсе не нужен, что я просто хочу проверить, получится или нет. Я хотела проверить, можно ли разрушить… хотела узнать, есть ли на свете что-нибудь святое. Да. Святое! — продолжала она. — И только потом он начал мне нравиться, но было уже слишком поздно.
— Ну и как, есть на свете что-нибудь святое? — спрашиваю я.
— Не знаю, что тебе сказать, — отвечает Валь Брюн. — Но так или иначе, восемь месяцев мы с ним тайно встречались, а потом он от нее ушел.
— Поздравляю!
(Я мысленно представила себе Франка Андерсена, который стоит посреди спальни с чемоданами в обеих руках и объясняет Лине, что все кончено: «Я ухожу от тебя, спасибо за все, но я ничего не могу поделать, я встретил другую женщину и не могу без нее жить».
«Не-ет, нет! — причитает Лине. — Ты не можешь так просто уйти от меня! — Она бежит за ним по лестнице, мимо кухни, в коридор, выбегает на улицу в ночной рубашке, халате и тапочках. — Я буду любить за двоих! — завывает она. — Давай попробуем начать все с начала? Дай мне шанс. Любимый, не уходи, не бросай меня, не бросай!»
Франку приходится засунуть руки в карманы пиджака, иначе он не выдержит, обернется и врежет ей со всей силы. Еле сдерживаясь, он доходит до машины. Лине хочет ехать с ним. Он не может просто так взять и уехать.
Он выпихивает ее из машины, но она все равно не понимает, в чем дело. Она бежит за ним в тапочках и халате, бежит за машиной, которая уже поворачивает за угол.
Лине остается позади. I'm a free man, oh yeah! I'm a free, thank God in Heaven I'm a free man[7]. Франк жмет на газ, включает музыку и барабанит по рулю, разогнавшись по Сэркедальсвэйен.)
— Вся эта история удачно совпадала по времени с деловой поездкой Франка в Японию, — продолжает Валь Брюн. — Мы просто-напросто сели на первый же самолет в Токио и сняли номер в отеле «Окура» в центре города. — Валь Брюн тушит сигарету в траве и закуривает новую. — Хочешь знать, что произошло, прежде чем мы приземлились в Токио?
— Конечно.
— Представь: летим мы в самолете, — говорит Валь, — Франк смотрит в окно, грызет орехи и ждет, когда принесут еду и красное вино. Я сплю в кресле возле него, точнее, делаю вид, что сплю. На самом деле я притворяюсь, будто заснула, потому что вдруг выяснилось, что нам совершенно не о чем разговаривать, а если ты влюблен и тебе не о чем разговаривать, это как-то обескураживает. Франк смотрел в окно, на проплывавшие мимо облака, на массивное крыло самолета, на воздух — такой белый и истонченный, будто его можно пить. И тогда он подумал — ведь теперь он со всем порвал, он ушел своим путем, он принял решение, которое повлияет на всю его жизнь, — он подумал: «Вот оно, небо! Я лечу по небу!» И тогда Бог показал ему свое лицо.
— Что-что? — переспрашиваю я.
— Я сказала, что Бог показал ему свое лицо, — отвечает Валь Брюн. — То есть не все лицо, ведь оно настолько огромно, что целиком его не увидишь. Нет, Бог показал ему маленький кусочек лба, краешек правого глаза и часть переносицы — но этого было более чем достаточно, чтобы напугать Франка до смерти, хотя он был не особенно религиозным человеком, собственно говоря, он вообще был неверующим, во всяком случае, раньше, до того, как он понял, что летит по небу. Бог заглянул в иллюминатор краешком правого глаза, посмотрел на Франка сквозь стекло, и Франк с криком выронил из рук пакетик с орехами. Он закричал. И в этот момент самолет стало трясти — думаю, дело было в вихревых потоках, — я подпрыгнула на своем сиденье, глядя на Франка, и тоже стала кричать, а за мной — другие пассажиры, началась паника.
Стюардессы бегали туда-сюда по проходу и говорили: «Тише! Тише! Это просто небольшая турбуленция, все в порядке, бояться нечего. Уважаемые пассажиры, соблюдайте спокойствие, пожалуйста!» Поднялась ужасная суматоха. Позвали командира экипажа, он вышел из кабины и приказал всем замолчать.
Но одна женщина продолжала кричать, даже когда все остальные успокоились; чтобы она замолчала, пилоту пришлось ударить ее по лицу, — говорит Валь Брюн. — Но и это не помогло. Женщина плакала всю дорогу до Токио.
* * *
В углу прихожей стоит ее величество тетя Сельма, предоставленная самой себе. Приподняв брови и посасывая сигарету, она разговаривает с маленькой девочкой, которая осмелилась к ней обратиться.
— Ты похожа на ведьму, — говорит ребенок.
— А я и есть ведьма, — отвечает Сельма.
— Но ты ведь не злая, — утешает ее ребенок.
— Очень даже злая, — говорит Сельма.
— Как это? — спрашивает ребенок.
— Больше всего на свете я люблю маленькие вареные ручки и жареные девчоночьи ушки, — ласково отвечает Сельма, хватая ребенка за шею. — А на десерт обожаю вкусненький мусс из глазок маленьких девочек.
— Неправда! — кричит ребенок и убегает.
Сельма закатывает глаза к потолку.
— Здравствуйте, тетя Сельма! — говорю я.
— А, это ты, — кисло отвечает она.
— У вас не будет сигареты?
Тетя Сельма протягивает мне пачку и говорит:
— Я смотрю, ты все вертишься вокруг того мужчины, что пришел с блондинкой.
— А вы заметили? — спрашиваю я.
— Мать у тебя глупая, и сестра у тебя глупая, и бабка твоя была полная дура, она вообще ничего не понимала, но я совсем не глупа. Естественно, я все вижу.
— Я хочу его соблазнить, — говорю я.
— Да что ты говоришь? — отвечает Сельма. — Я смотрю, пока ты не очень-то преуспела.
— Пока нет. Может, что-нибудь посоветуете?
Она делает затяжку.
— Попробуй очаровать его.
— Уже пробовала.
— Надо заглянуть ему в глаза.
— Я смотрела. Он меня не замечает.
— Ты с ним разговаривала?
— Разговаривала, совсем недавно. Тоже не помогло.
— А ты не пробовала подойти к нему и сказать, что хочешь переспать с ним и уверена, что через пятнадцать минут он будет сгорать от желания?
— Нет. Но, по-моему, из этого уж точно ничего не получится. По-моему, он не из тех, на кого это действует.
— Да? — пожимает плечами Сельма. — В молодости у меня этот прием действовал безотказно. Правда, мне было легче, я была симпатичнее тебя.
— Больше ничего не посоветуете?
— А польстить ему не пробовала?
— Польстить?
— Да, польстить. Это дело беспроигрышное, тут никогда не промахнешься, — говорит Сельма.
— Польстить? — снова переспрашиваю я.
— Польстить, польстить, — отвечает Сельма.
— Но как? Как я могу ему льстить, если я его совсем не знаю?
— В этом-то и фокус, — говорит она. — Чем меньше ты его знаешь, тем легче польстить.
— Но как?
Сельма снова делает затяжку. Дым встает у нее поперек горла, лицо краснеет, язык высовывается, а потом и вовсе вываливается изо рта, она вся съеживается. Она съеживается, начинает прихлюпывать, похрипывать и так надсадно кашлять, что все поблизости оборачиваются и думают: «Она умирает, умирает, уж теперь-то точно конец, прощайте, спасибо вам, тетя Сельма, за все, что было, мы никогда вас не забудем, счастливого пути, передавайте там от нас привет!» Наверно, этот кашель, такой прогнивший и застарелый, бурлил в недрах тети Сельмы с тех пор, когда она еще была юной и бесподобной; возможно, этот кашель зародился в октябре 1929 года, когда она прикурила сигарету в нью-йоркском кафе, соревнуясь с тремя самыми удачливыми биржевыми спекулянтами, кто кого перепьет, и всех троих она уложила под стол, если уж говорить начистоту, а потом заставила их плясать с ней — сначала по очереди, а потом всех вместе, несмотря на то что они еле держались на ногах; все это, безусловно, немало способствовало тому, что на следующий день у спекулянтов была дикая головная боль, и они не могли как следует выполнять свою работу, а тут еще на рынке ценных бумаг случился кризис, который длился еще десять лет и стал причиной экономического кризиса во всей Америке и в большей части Европы. В тот же вечер двое из этих троих спекулянтов покончили с собой, а их жены обвинили во всем случившемся Сельму.
