Михаил Вивег - Игра на вылет
Фуйкова
На протяжении всего школьного обучения отец настаивал на том, чтобы кроме художественного кружка, который выбрала сама, я ежегодно посещала еще два других: кулинарию и спортивные игры. Каждый сентябрь я с ним яростно спорю, но он от своего требования ни на шаг не отступает.
— Ты, однако, будешь туда ходить, и дело с концом.
Воспитатель — автобусный водила, думаю я про себя. Ненавижу его.
— А я не хочу! — визжу я.
Отец косится в сторону, потому что гнев, так же как и большинство других эмоций, делает мою физиономию еще безобразнее.
— А я хочу, — заключает он разговор, как и во все предыдущие годы.
Художественный кружок (еще в девятилетке) доставляет мне радость. С тех пор как помню себя, мне нравится рисовать и карандашом и красками, и более того, я люблю все эти запахи: пластилина, модурита, акварели, темперы, восковых мелков… Нравится мне и тихая сосредоточенность над чистым листом бумаги. Единственный недостаток художественного кружка — практически мы все время на улице, где наша учительница может курить (ей было лет сорок, но тогда, естественно, она казалась мне старой). Если не двадцать градусов мороза или не идет дождь с градом, мы ходим рисовать на набережную, в парк на Фолиманку или на Вышеград. Усаживаемся на траве, на свободных скамейках или на ступенях, достаем альбомы, и она с сигаретой в руке прохаживается между нами. Подойдя ко мне, берет у меня из посиневших пальцев карандаш и выправляет линию или просто так стоит надо мной, затягивается сигаретой и молча смотрит, как я под стук зубов рисую еще одну из моих глазастых принцесс. Однажды она как бы даже участливо гладит меня по волосам — тогда ее сочувственный жест я еще не могла правильно истолковать.
Однажды весной мы рисуем птиц — во всяком случае, под этим предлогом учительница выводит нас в моросящий дождь на улицу. Пернатые, однако, не желают служить нам моделью, и в качестве источника мы все равно пользуемся иллюстрациями старинного атласа, который учительница берет с собой и за свободные листы которого мы деремся в начале урока. Непробиваемому Скиппи достается какая-то бесцветная птица, и он решает по памяти изобразить синичку, сидящую на яйцах; сперва с большим старанием рисует гнездо, а в нем три крапчатых, местами чуть потрескавшихся яйца (этим мелким трещинкам Скиппи уделяет особое внимание), а потом, ко всеобщему веселью, целиком прикрывает их комично могучей синицей выполненной к тому же довольно небрежно, так как на нее уже не остается времени. Однокашники смеются над ним, а я понимаю его: не важно, что яйца под конец он закрыл; важно знать, что они там действительно есть. По-моему, это бесспорно лучше, чем рисовать красивых птичек и делать вид, что в пустых гнездах под ними яйца.
Отец хочет, чтобы я научилась готовить, по двум легко угадываемым причинам: во-первых, он надеется, что в нашей кухне я возьму бразды правления в свои руки и начну его удивлять исключительно вкусными, этакими женскими блюдами, которые он, как мужчина, приготовить не может (он прилично готовит лишь несколько старохолостяцких блюд, соблюдая железную последовательность: ветчинные галушки, спагетти с колбасой, чечевицу с сосисками, цветную капусту с яйцом или ее же поджаренную, рыбное филе или отбивную с картофельным пюре и гуляш из сарделек), а во-вторых, что мои кулинарные достижения все-таки несколько увеличат надежду на мое замужество.
Его ждет двойное разочарование: новые блюда в нашем недельном меню прибавляются очень медленно (после года довольно нерадивого посещения кулинарного кружка я расширяю домашний рацион лишь тремя блюдами: супом с клецками, печеным сыром и какаовым пудингом), а поскольку и в последующие годы я не добиваюсь большего, то по-прежнему остаюсь в девках. Хотя отец никогда не выражает это вслух, но я знаю, что он думает: если бы я не ленилась и научилась готовить мясной рулет, свиной гуляш и суп с печеночными кнедличками,[10]возможно, меня кто-нибудь бы и взял в жены.
По средам спортивные игры (по крайней мере, в нашей гимназии это чисто формальное название игры на вылет, или попросту вышибалы) я должна была посещать для того, чтобы нашалиться как следует и выбить дурь из головы.
— Ты же шутишь, папа, правда? Если играть в вышибалы, дурь в голову не полезет?
— Будешь туда ходить, и баста.
— Я что-то, должно быть, не поняла! Ты правда веришь, что, если я один час в неделю буду бегать за мячом, у меня не будет греховных мыслей?
Знаете, что он мне ответил? Не угадаете.
— В здоровом теле здоровый дух.
Я бьюсь своей уродливой головой о стол, но отец непреклонен. Его приказы типа папских догматов: они были так же абсурдны, так же противоречили здравому смыслу, а он на них так же остервенело настаивал.
Игра на вылет. Капитан команды. Возможно, для красивых, спортивно одаренных людей подобные слова с детства обладают магической притягательностью, а потом вызывают ностальгическое чувство, но уверяю вас, что мы, уродины, даже в сорок трясемся от ужаса, когда кто-нибудь их произносит. Вышибалы: вы мечетесь от линии к линии, как обезумевший звереныш, увертываетесь от свистящего мяча — и при этом знаете, что рано или поздно кто-то из ваших милых однокашников с близкого расстояния все равно вдарит вам мячом в живот или в почки. Вы комично крякнете, физиономия скривится от боли, вы едва сдерживаете слезы, которые застилают глаза, и под затихающий смех противников (а иногда и товарищей по команде) вылетаете за линию. В отличие от капитанов у вас лишь одна жизнь: достаточно попасть в вас один раз, и вы уже бесповоротно вне игры. Я была выбита столько раз, что и не сосчитать.
Меня выбили на годы вперед. Я испытывала это в жизни не раз и не два, но с такой концентрацией замаскированной жестокости человек сталкивается редко. Всю юность я униженно металась между линиями, чтобы «выбить дурь из головы». Всю юность меня лупили мячом, чтобы я случайно не спуталась с каким-нибудь автобусным водилой.
Капитаны подбирают себе команду: сперва, естественно, берут самых лучших, потом середнячков и под конец Скиппи, меня и Ветвичкову (именно в таком порядке). Вот моя едва ли не пожизненная роль: вторая от конца. Для жизни этого недостаточно, для самоубийства — мало.
Самих капитанов определяет в начале урока наша физкультурница Марта; чаще всего ими бывают Ева и Джеф, потому что они (это всем видно) действительно самые лучшие. Их лица излучают тихую сосредоточенность, движения противников под их неусыпным контролем. Мяч они ловят не глядя и мгновенно пасуют его назад на поле. Их пасы столь стремительны, что мне и не уследить за ними, а потому мне они кажутся… неторопливыми. Шалкова спокойно, даже как-то растерянно улыбается. Мяч никогда не выпадает у нее из рук и не отскакивает (а я и Ветвичкова, если ловим каждый второй — хорошо), словно мяч и сам знает, что кривая его полета неизбежно приведет его в объятия этой красивой светловолосой девушки. Если мяч летит слишком низко, Ева не нагибается к нему вроде меня или Ветвичковой (а тем более не крякает), а лишь с кошачьей гибкостью опускает центр тяжести, и ее идеальная упругая попка оказывается не более чем в двадцати сантиметрах над площадкой (моя же толстенная задница в подобном случае торчком устремлена к небу), она ловит мяч, не давая ему упасть, и без какого-либо заметного усилия мгновенно выпрямляется. Если же пас, напротив, 5 слишком высок, она иронично поднимает брови (представляете, у нее еще есть время поднимать брови!), отступает на два-три легких шажка, вытягивается на цыпочках, показывая Джефу, Тому, мне и остальным абсолютно плоский, загорелый животик, и ловко хватает мяч, — я же под высокими мячами тяжело подпрыгиваю, словно хочу сорвать высоко растущую грушу. А увертываясь от мяча Джефа, она до последней минуты следит за его траекторией (я и Ветвичкова от летящего мяча обычно судорожно зажмуриваемся, ладонями прикрываем лицо, выставляем вперед локти и, съеживаясь всем телом, покорно ждем этот чмокающе звенящий удар, резкую боль и сухой смех одноклассников), в нужный момент подпрыгивает на метр от земли, раздвигает ноги или прогибается, как лук, — мяч, естественно, проскакивает мимо, и она…
— И она, — вспоминает Том, — уже снова летит от одной линии к другой, ее легконогий бег подобен ритуальному танцу, она бросает на Джефа быстрый взгляд, его боевитое выражение смягчается на долю секунды, упрямо сжатые губы растягиваются в мимолетной улыбке, и эта вспышка залетает за линию к нам, выбитым, и зажигает наши томимые страстью сердца.
Однажды, лет в семнадцать, я не выдерживаю и тихо за линией начинаю реветь. Ирена с отвращением наблюдает за мной, несмотря на то, что ее вышибли раньше меня.
![Андрей Ильин - Игра на вылет [= Секретная операция]](/uploads/posts/books/243702/243702.jpg)
