Алексей Слаповский - У нас убивают по вторникам
— Так ликвидируем! — успокаивает Свистунов.
— Да я бы рад — не могу открыто идти против власти! Давай ты его порешишь в частном порядке, а? Все, конечно, будут понимать, кто замешан, а нам того и надо.
— А если неувязки? Раньше было все организованно, а теперь никакой страховки. Свидетель какой-нибудь найдется, еще что-нибудь. Повязать могут.
— Следствие в наших руках, ты забыл?
— Отвык я от партизанских методов...
— Вот и привыкай опять.
— Неужели теперь будем подпольно работать? Как уже все хорошо наладилось: открыто обсудили, дали задание, я фактически открыто убил, пресса, интервью. Все как у людей. Сын мной гордится — у меня папа киллер! А теперь что? Прятаться будем, будто мы карманники какие-то?
— Терпи, Валера. Что делать, если у нас наверху либералы сидят? Ничего, будет и на нашей улице праздник!
И Пробышев мечтательно глядит в окно, в сторону улицы, где ему чудится будущий праздник с грохотом государственной музыки и маршировкой тысяч подкованных ног.
Все зрители знают: перед тем как убить героя, в фильме обязательно показывают, как ему хорошо и какой он славный. Чтобы жальче его было.
Не будем отступать от традиции.
Покажем, как Быстров и Варя наводят порядок в библиотеке. Быстров ремонтирует полки, Варя моет окна и вешает занавесочки.
А вот они сидят вечером в скромной комнатке Вари, и Быстров читает Варе вслух «Войну и мир». А теперь Варя читает Быстрову вслух «Войну и мир».
А вот они катаются по Москве-реке на трамвайчике. Стоят, обнявшись, у борта и любуются видами.
— Посмотрите направо! — командует Варя. А потом: — Посмотрите налево!
Но Быстров не смотрит направо и налево, он смотрит только на Варю. Они целуются.
А теперь они пришли в гости к Светлане и тому штатскому, что сидел с нею на диване и пожимал ей руку. Бодро и мирно беседуют, пьют чай с конфетами.
Выходя из подъезда, Быстров видит, как на его машине подъезжает дочь. Она выходит — и бросается к папе на шею.
— Папа, как я соскучилась! Она видит Варю. Оценивает:
— Мне нравится. Может, вас подвезти?
— Нет, мы пешком. Подышим свежим воздухом.
Утро. Валера Свистунов просыпается. Смотрит на календарь. Неважно, какое число. Главное — вторник.
Валера снаряжается: два пистолета, нож за пояс, спортивный костюм сверху.
Просыпается и Гена, который должен выполнить поручение Светланы. О нем, может, и она уже забыла, а он помнит. Человек долга.
Просыпается и Быстров.
Умывается, одевается, выходит из дома. Бежит в парке.
Валера подходит к парку. Из переполненной остановившейся маршрутки вываливается толстый мужчина, падает на Валеру, Валера, придерживая его, выронил пистолет. Валера тянется к нему и видит ноги милиционера. Поднимает голову. Милиционер строго смотрит на него.
— Это что у вас такое? — спрашивает он.
— Пистолет.
— Какой еще пистолет?
— Макарова.
— Какого еще Макарова?
— Служивый, отстань, я тут по делу, мне убить кое-кого надо. Госзаказ, понял?
— Удостоверение! — не отстает милиционер.
— Какой же дурак с собой на дело берет документы, ты соображай! Уйди, а то и тебя пристрелю!
— Еще чего. У меня двое детей маленьких. Ладно, ты только не торопись, я подальше отойду. А то скажут: твое дежурство, а ты ничего не видел. А я скажу — далеко было.
— Минут десять у тебя есть.
Милиционер отходит.
Быстров бежит. Он ровно и мощно дышит. Он улыбается.
Из кустов выскакивает Валера.
А из других кустов появляется Гена.
Трое человек бегут по аллее: Быстров впереди, убийцы за ним.
Валера почти поравнялся с Быстровым, достает пистолет.
Достает пистолет и Гена. Валера окликает Быстрова.
— Быстров, стой, прицелиться мешаешь!
Быстров останавливается. И неожиданно тоже выхватывает пистолет.
В это время приближается Гена.
— А ты что здесь делаешь? — удивляется Валера.
— Мне тебя заказали.
— И ты знал, что именно меня?
— Конечно.
— Гена, Гена, не совестно тебе? Мы с тобой рядом воевали! В одном окопе спали, из одной бутылки пили, одну закрутку на двоих курили!
— Да я помню. Заплатили уж очень хорошо. Не обижайся, Валера.
— А сколько дали? Просто интересно, сколько я стою?
— Сто тысяч.
— Не густо. Но и не так плохо. Я бы тоже согласился.
И вот стоят трое, наставив друг на друга пистолеты: Валера на Быстрова, Гена на Валеру, Быстров переводит ствол с Валеры на Гену.
Пауза.
— Ну? — спрашивает Быстров кого-то в стороне. — Долго нам еще так стоять?
— Снято! — раздается голос.
Мы видим, что это съемочная группа. Все веселы и довольны — съемки закончились.
Актер, игравший Быстрова, едет по вечерней улице. То и дело ему попадаются плакаты с рекламой будущего фильма: «У нас убивают по вторникам».
Актер устало улыбается.
Он подъезжает к дому, ставит машину на стоянку, идет через подворотню.
От стены отделяется мальчик лет двенадцати.
— Дядь, дай закурить! — говорит он ломающимся голосом.
— Не рано тебе? — добродушно осведомляется актер.
— Нормально.
— А я вот не курю.
— Ну, тебе же хуже, — говорит мальчик и достает нож.
— Ты чего это задумал? — удивляется актер.
— Зарежу тебя сейчас.
— Мальчик, отдай нож и иди домой. Тебе разве не говорили, что убивать нельзя?
— Мало ли чего говорят. А сами убивают. Вон везде плакаты висят про убийство.
— Это кино, мальчик. Больше того, я в этом кино играю. На самом деле этой истории в жизни не было.
— Ага, рассказывай. Я лучше знаю, что в жизни было. Все убивают, а мне нельзя?
— Спасибо, рассмешил, — говорит актер и хочет идти дальше.
Но мальчик делает шаг и вонзает ему нож в живот. Зажав живот руками, актер сползает по стене. Мальчик садится перед ним на корточки.
— Больно? — спрашивает он с любопытством.
— Очень!
— Еще раз воткнуть или сам помрешь?
— Вызови «Скорую», мальчик, я все прощу.
— Простит он. За что? Что я такого сделал? — удивляется мальчик. — Ты только не ори громко, у меня бабка больная, шума не выносит. Вон окно на втором этаже. В милицию позвонит, тебе же будет хуже. Приедут и ребра тебе переломают, они не любят, когда их вызывают по пустякам.
И мудрый мальчик уходит.
Актер смотрит на свет фонаря. Свет расплывается в его глазах, потухает.
— Ну вот. Доигрались. — говорит актер и падает у стены.
Конец фильма
ЛЕГЕНДАРНАЯ ЖИЗНЬ ОЛЬГИ ВИТУШАНСКОЙ,
РАССКАЗАННАЯ ЕЕ ДВОЮРОДНОЙ СЕСТРОЙ ПРОВОДНИЦЕЙ ЛЮДМИЛОЙ ГАЛАКТИОНОВОЙ
МУЖ УШЕЛ К ДРУГОЙ
— У моей двоюродной сестры Ольги Витушанской был почти такой же случай, — сказала проводница Людмила Галактионова, отхлебнув чаю с лимоном.
— Да ну тебя! — махнула рукой и засмеялась ее подруга и сотрудница Маша, женщина довольно красивая, но при этом железнодорожно прямая и откровенная, особенно с пассажирами. — Про что ни расскажи, у твоей сестры был такой случай. Прямо она у тебя какая-то приключенческая.
— Есть люди, на которых все шишки валятся, — мудро заметил Глеб Галкин. — Он частенько захаживал сюда, в соседний вагон, пообщаться с женским полом, а особенно с Машей, которая ему очень нравилась, и он этого не скрывал, но безрезультатно.
— Вот это правда, — кивнула Людмила. — Такой уж Ольга человек.
— Ладно, рассказывай, — согласилась Маша.
И Людмила начала. Рассказывала она странно, как по писанному, вернее, как по читанному. Она любила в дороге читать книги и запоминала не только содержание, но и слова. Поэтому разговаривала с людьми нормально, а рассказывать всегда старалась книжными словами, считая, что так выразительней.
— Моя двоюродная сестра Ольга, как вы знаете, была стюардессой. Однажды она возвращалась из рейса. Было лето.
— Ну ты сроду, Людмил! — перебила Маша. — Как начнешь развозить, уши сохнут! Ну какая нам разница, лето было или зима! История-то про людей, а не про погоду, я правильно понимаю?
— Вот именно, — мудро заметил Глеб Галкин. Людмила промолчала.
Она не знала, как им объяснить, что так положено, так надо. Это в обычном разговоре можно, действительно: какой-нибудь, например, Иванов просто вышел из дома. А в книгах не так. Там обычно: стояла холодная осень, ветер завывал в подворотне, Иванов вышел из дома, судорожно кутаясь в воротник пальто.
— Могу и не рассказывать. А вы, если не нравится — не слушайте, а нравится — не мешайте! — слегка обиделась Людмила.
— Да она шутит! Давай, рассказывай! — разрешил Глеб Галкин на правах мужчины. Вернее, демонстрируя эти права.
Людмила отходчива, она сразу же согласилась. И продолжила. Но, надо заметить, с оттенком некоторого упорства, нажимая на книжные обороты — показывая, что от своих принципов не отречется.
