Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака
26
Сезон закончился. Нагрянули выборы. В воскресенье, в ночь подсчета голосов, муж дежурил, в понедельник зализывал раны, во вторник я окончательно лишилась сна.
— Все суета, — объясняет Лариса, — все низменные страсти. Нужно слушать музыку высших сфер.
Во вторник у меня были три пары.
— Мы не придем на семинар, — подошел староста 201‑й, — у нас демонстрация.
Я давно видела объявление с призывом, но не придала ему значения. Я привыкла не придавать значения тому, что вижу на стенах СППИ: приказам о противодифтерийной вакцинации, вырезкам из антисемитских газет и приглашениям в школу манекенщиц. Я теряюсь:
— Но ведь в пятницу — контрольная… Вы бы хоть сказали перед лекцией, я бы задачки разобрала.
— А мы–то придем, мы успеваем, Ирина Борисовна! — радуется 202‑я группа.
Одни успевают, другие не успевают, зачем мне застегиваться вперекос…
— Ребята, разве идти обязательно?!
— А нам ректор сказал!
— Нам декан сказал…
— Нам сказали, освободят от занятий!
— Образование хотят платным сделать, вот и идем! Совсем уже оборзели!
Брезгливо переспрашиваю, будто двумя пальцами поднимаю вонючую тряпку:
— Кто уже оборзел?
Радостный смех. Всегда успешный приемчик.
— А кто их знает… Вузы будут платные! Уже за пересдачи деньги дерут. В библиотеке за просрочку. Надо идти, обязательно надо! Слыхали про реформу?
Я не слыхала, мне жаль задачек, и Леня обещал машину после трех пар.
— Ребята! — я очень стараюсь. — Ну куда вы пойдете? Что, ее в Свердловске готовят, эту реформу? Кто сказал, что она вообще будет? Там дождь со снегом, только зря простынете. А у нас сейчас бесплатное занятие по термеху, в тепле, в тишине, берите, пока даю.
Часть студентов быстро соглашается. Кто–то не собирался, кто–то сомневался, кому–то нравится все, что я говорю. Я уже давно поняла, что некоторые ищут Учителя. Если выберут тебя, все твое им становится интересно: и твои лекции, и повадка, и твой тезаурус. Ты рассказываешь про момент инерции, а они светятся и просветленно кивают. Это могут быть и отличники, и троечники, и порой на экзаменах испытываешь неловкость. Что ж кивали–то, думаешь, зачем дурачили, а они сопереживали и присутствовали. Но всегда есть тот, кто не любит, и тот, кто думает, его нельзя полюбить.
— Мы тут будем термех учить, а образование платным сделают!! — кричит Лагутин, должник за прошлый семестр. Девочки ищут выход.
— А давайте без большого перерыва, мы успеем и туда, и сюда!
В аудитории после перемены меня поджидает полгруппы. Два аккуратных мальчика докладывают:
— Мы на демонстрацию не пойдем, Ирина Борисовна, зачем это надо.
Через год, уже уволившись из СППИ, я приду в парикмахерский салон Палас Отеля, и эти мальчики, одетые в униформу, будут встречать меня в холле — хорошая работа для студентов, но мне станет неловко, словно я дала им не те формулы.
— Ждать больше некого, Ирина Борисовна, Смирнов с Гореловым ушли.
Смирнов с Гореловым ушли, мои любимые парни. Они, наверное, из глухой провинции, а может, в первом поколении получают образование. Один хитрит, работая под лентяя, а я едва сдерживаюсь, чтоб не погладить умную головушку. Другой решает слабовато, но ему интересно, куда направлены сила и скорость. Смирнов с Гореловым — вдруг они правы?.. Последнее время я стараюсь быть лояльной к начальству.
— Ладно, раз уж многие ушли, отменим занятие. Только, ребята, не ходите на площадь. Что там хорошего, в этой толпе…
Звоню Лене, чтоб не присылал машину. Выхожу, пытаюсь поймать частника, сегодня это непросто. Институт окружен грязным валом и потоком талой воды. Идет дождь вперемешку со снегом. Летят машины, разбрызгивают жижу. Колготки тонкие, ботинки легкие — я осторожно перелезаю через сугроб, поднимаю глаза и вдруг вижу: на меня мчит КамАЗ! Я ретируюсь обратно, не разбирая дороги, грязью обрызгивает лишь волосы. Машу рукой из–за укрытия, это бессмысленно, меня не видно, и я выхожу к воде с тяжелой думой. Не все КамАЗы будут мчаться по краю, но частник, которого я остановлю, обязательно обольет меня с головы до ног.
Кто–то ловит машину на мостовой. Конкуренты. Им, кажется, повезло.
— Ирина Борисовна, сюда идите!
Это спасение. Перепрыгиваю через водные хляби, черпаю в правый ботинок, подбегаю.
— Спасибо большое.
Белая рубашка, черные глаза, льстивая улыбка. Малик Мамедов, институтский профорг. Он не здоровался с тех пор, как сдал экзамен. С ним председатель турклуба в спортивных штанах, помогает укладывать транспаранты. Плохо обструганные палки пахнут дачной верандой, но я не хочу рвать колготки, я спешу занять место рядом с водителем.
— Ирина Борисовна, вы домой едете, да? Вы в центре живете? Вашего мужа по телевизору все время видим. А почему из Израиля вернулись?
— Что значит, «почему вернулась»?
— Вы же насовсем уезжали, да? Или в Германию насовсем уезжали?
— С чего вы взяли, я в декрете была… Вы сами–то дома теперь бываете?
— Мой дом теперь здесь, Ирина Борисовна, мне квартиру дал институт. Азербайджан теперь далеко — в Азербайджан летать дорого.
Я вспоминаю давнюю демонстрацию. Солнце, снег, маленькая Маша, флаги республик. Боже мой, сколько воды…
— Что это за плакаты, Малик?
— Даешь бесплатное образование! Очень нужное дело, Ирина Борисовна! Две недели такую акцию готовили. Всероссийская демонстрация против проекта федеральной реформы называется. Ректорат нам поддержку оказал. А вы здесь, в самом центре, живете, да?.. Вам счастливо, мы на площадь поедем.
Дома я долго отмываюсь, грею ноги в горчице, залезаю в носки. Собираюсь вздремнуть, за Лелей еще не скоро… Звонит Леня:
— Здесь сейчас полный кошмар. Ты бы видела, что вытворяют твои студенты.
— Это не мои, мои пошли на площадь.
— Все уже здесь, у Белого дома. Швыряют снег и банки из–под пива…
Тепло и сон куда–то вмиг улетают… Жду недоброго. За ужином Зоя включает телевизор. Я поворачиваюсь и обмираю: милиция разгоняет студентов. Звоню Майорову.
— Андрей, ты видел?! Что сделали со студентами, видел?
— Все правильно с ними сделали, еще мало им дали!
— Андрей…
— Только один мент дубинку поднял, его и показывают все время.
— Как ты можешь?!
— Ирина, это нормальная защита властей! Нельзя митинговать, где захочется, ни в одной нормальной стране нельзя! Им разрешили только на площадь! Ты видела, как болельщиков разгоняют? В Англии? Дубинкой по мышцам, газом в лицо, носом в асфальт, в наручники и по машинам…
— Я не могу этого видеть, Андрей…
— Их оттеснили, и все. К ним выходили, просили, они ж не слушали ничего!
С трудом дожидаюсь Леню, мне жаль студентов, стыдно за власть, Леня в бюджетном комитете, а все–таки…
— Леня, что теперь будет?
— Ну, что будет, что будет… Войцеховский сказал, уйдет в отставку.
— Почему Войцеховский?
— Он курирует вузы. Интеллигент во власти… Очень жалко.
Мне тоже жалко, Войцеховский — галантный кавалер. И доктор философии, профессор.
— Он что, имеет к этому отношение?
— Нет, конечно… Проспали с выборами, а кое–кто сообразил…
Я смотрю новости — на разных каналах разные сведения: нет пострадавших, есть пострадавшие, трое, двое, одна девушка со сломанным ребром, один юноша с вывихнутым предплечьем, милиционеры с разбитыми лицами. Наши новости первым номером в российских выпусках новостей. Ночью перекашивает мой позвоночник, утром я отправляюсь к врачу.
— Ты что изогнулась, как басовый ключ? — сочувствует Толик.
— Скорее, как скрипичный, — выгнув шею, чтобы засунуть голову, я пытаюсь втянуть в машину левую ногу. — Не знаю, промокла вчера… и на нервной почве. Так стыдно, что разогнали студентов…
— Мне стыдно, что я им в лоб не дал самолично! Монтировкой. У меня сейчас голова как угол Бебели и бани. Ты была там, нет?! Не говори так, Ирина, лучше не говори! Не то я сматерюсь сейчас со страшной силой. Ты видела, что они творили? Ну просто караул. Додики дискотечные! Я, б…ь, за машину боялся!
— Толик!!!
— А у меня, может, тоже нервы. Я так и вижу, как будут крутить эти кадры, на всех выборах будут крутить, я бы так им сейчас…
— Толик!!
— Да еще не сказал ничего, а вы, девушка, уж больно интеллигентно воспитаны. Вылезайте, вылезайте, приехали.
Я вдруг понимаю, что Толик прав, я прокручиваю последние события. Объявление на белом ватмане, превратившееся в грозовую тучу. Это из исторических романов, читанных в детстве, — ощущение, что из облачка на горизонте, из неважного происшествия на периферии, вдруг зародится политическая гроза, беда, несчастье — это было мое дежавю. Никакой реальной беды не несла в себе эта демонстрация, но казалось, всех заляпали грязью… И я знала, что большинство будет за студентов, а я уже не смогу.
