Виктор Ерофеев - Пять рек жизни
ОТ ГАНГА ДО НЕБА БЛИЖЕ, ЧЕМ ОТ БЕРЛИНА ДО МОСКВЫ
БАНАН
Я - человек беспафосный. Я знаю, что мост леденеет первым. Что же тогда я делаю в Индии, если у каждого индуса вместо сердца - пламен-ный Тадж-Махал? - Ищу Тадж-Махал. Всем миром возводим мавзолей любви. Весь кич мира стекается в Тадж-Махал. Есть ряд основных состояний, когда мудрость неотличима от тупости. Не найти Тадж-Махал в Агре, городе Тадж-Махала, все равно, что не увидеть Кремль в Москве. Но индийская не-сознанка - не стиль существования, как у русского придурка, а пожизненная сущность. - Что это у тебя? - спросил я уличного торговца фруктами, тыча в незнакомый мне плод. - Банан. - А это? - Банан! - А вон то? - Банан! - А вон там? -Где? - Над городом! - Банан, сэр! - Какой, блин, банан?! Это же Тадж-Махал!
ЛЮБОВНИК
Индусы - заводные игрушки. Красные жестяные божьи коровки. Жестяные крылья. Пружинки ржавые. Голова - жестяной барабан. - Когда с индусом занимаешься любовью, -смущаясь, рассказывала мне в Дели (я только что прилетел) Нана, старшая сестра моей немецкой переводчицы, - он весь скрипит, его хочется смазать постным маслом. Она подошла ко мне, напоила виски. - Боже, - сказала, - как надоел этот скрип!
СЛАДКАЯ ЛОВУШКА
Индия - сладкая ловушка. В Индии времени нет. Поезда в Индии ходят по звездному календарю, раз в миллион лет. Самолеты летают с точностью метеорита. Можно долго ехать назад, постепенно впадая в детство: там встретится страна слонов, обезьян. Задребезжит на ветру похоронным венком пальма. Из нее вылетит разноцветная птица с кредитной карточки ВИЗА. Встанет верблюд с бессмысленно гордой мордой. Из ребенка вырастет колониалист в английском пробковом шлеме. Индия, скажет он, страна проникающей пыли. Из задницы, скажет он, в Индии хлещет жижа. Вечная жижа из вечной задницы. Вода-отрава. Болезни-неизлечимы. Брезгливость - негласный пароль. Из колониалиста, как из лопуха, произрастает сестра милосердия. Она устроит в Калькутте приют для умирающих на сорок коек. Оденет сорок умирающих в синие пижамы. Попутно получит Нобелевскую премию, и выяснится главное различие. Никто не любит умирать. Но у индусов есть секретное оружие. Реинкарнация мощнее ядерной бомбы. Индусы сбрасывают телесную оболочку, как манекенщицы - платье. Их ждет новая примерка. Смешные люди! Они смотрят на европейцев снизу вверх. Они им завидуют. Хотят быть такими же высокими, мечтают о белой коже. Нет-нет, это не колониальные предрассудки. Они утверждают, что они, арийцы, пришли когда-то в Индию с Севера белыми, а тут безнадежно, навсегда загорели. Расисты микроскопических различий, они ввели не только касты, но и кожное цветоделение. Страна распалась на чуть-чуть более светлых и чуть-чуть более темных, и никогда индус не выдаст дочь замуж за более смуглого жениха без веских на то оснований. А европейцы, проснувшись однажды ночью в холодном поту, бросаются в Индию, в грязь, в нищету с единственной целью. Возьмите мой рост, заберите белую кожу - только лишите страха смерти! Выдайте визу в бессмертие! Как проехать в Индию? Наверх! Дайте лестницу! Пропустите меня на небо! Там начинается святая река Ганг. Туда мне и надо.
ГИМАЛАИ
Дорожные знаки в Гималаях полны назидательности. Полиция делает вид, что реинкарнация ее не касается, и готова спасать жизни сочинительством полицейских куплетов: The road is hilly, Don't drive silly. Однако индийский водитель верит в вечность больше, чем в дорожные знаки, и нет ничего более страшного, чем путешествовать в Гималаях на автомобиле. Дороги узки и неверны. Защитные столбики не предусмотрены. Колеса то и дело срываются в пропасть. Обгоны на повороте - общее место, лобовое столкновение - особый шик. Вдруг вылетает дракон в виде автобуса без тормозов, с выбитыми стеклами, миндалевидными глазами. Промеж глаз надпись: India is great. Индус в полете полон адреналина. В пропасти много автожелеза. Одно утешение: пропасть красива. Скажу даже больше: Гималаи зимой - это и есть выпадение в красоту. Редкая сосна ниже Эйфелевой башни. Горы горят, как петухи. Гималаи зимой - это такая нежность природы к тебе, что невольно оглянешься: не обозналась ли? Но, не найдя в тучах орденоносного близнеца, вступаешь в безмятежное чувство собственного несовершенства и благодарности. До истоков Ганга я не доехал. На повороте стояли солдаты с палками и чайниками вместо ружей. Похожие на обмороженных дровосеков, они объявили, что выше в горах дорога завалена снегом. От скуки горной армейской жизни они сделались гостеприимны и, напоив чаем с молоком, уже были готовы ради меня и забавы отдать по-быстрому свои жизни, но в Гималаях у их гостя нет врагов. Тогда солдаты отвели меня, тоже по-быстрому, в свой походный храм, где барачный Христос с красной точкой на лбу христосовался с барачным Буддой на глазах у всех прочих барачных богов. Дом высокой терпимости. Коммуналка образцового духа. - Подселите? - Давай, - по-простому решили барачные боги. Я пошел подселяться. На ветру трепетали треугольники религиозных флажков. На высоте трех тысяч метров Индия растворяется в воздухе, на фоне снежников и сосулек в страну поднебесья, и местные крестьянки, в полном согласии с этим, надели тибетские наряды, корзины с хворостом, сильные украшения. Я повернул назад в долину, на глазах у дровосеков, превращаясь в паломника с бусами в бледно-розовой рвани, русского сад-ху особого, еще не понятного мне самому назначения.
БОГ СЛАЩЕ ВСЕХ КОНФЕТ
- Сволочь! Путешествие в Индию началось со скандала. Фрау Абер была не допущена на элитный ужин к скрипучему индусу. Впрочем, обычный стареющий мудак с профессорским адюльтером. Сказалось подлое происхождение из lower Middle Europe. Ее забыли в гостинице. - Сволочь! В элитном клубе элитный ужин с артистами и губернаторскими дочками оказался полным говном. Дели - не дело. Дели представился мне Сызранью с пальмами. Мы уехали с Наной на ностальгической тачке Амбассадор сплетничать всю ночь напролет. - Фрау Абер не нужна Индия, - сплетничал я. - Ей нужен я, а я осмеливаюсь отказать ей в реальности. Я намекаю ей, что она - соринка, залетевшая в мое сознание, как в глаз. - Почему немецкая соринка? - Между Москвой и Берлином - груба ментальной интерактивности. В Гималаях фрау Абер решила, что она красивее Гималаев. Она бросила Гималаям вызов, дерзко выставив в горах напоказ всю свою германскую красоту. - Ауч! - поскользнулась старшая сестра и пошла пятнами, разглядывая снимок. - Искусство фотографии - свиное рыло, -непутанно объяснился я. - Столкновение всмятку вуаризма с эксгибиционизмом. - Вы утром не встанете, - поднялась хозяйка, вместо халата хватаясь за фотоаппарат. Фрау Абер плюхнулась ей на колени. Девчонки расцеловались. Фотография - эффект ненасытности. Ей всего мало. Ее всегда мало. Извернувшись, она желает быть малым. - Крымского шампанского! Blow up, сволочи! Мы были вместе как три Рембрандта. Фрау Абер считала, что Гималаи примут вызов. От напряжения из нее потекла в снег моча. Природа замерла. Горы безмолвствовали. Она почувствовала себя униженной. Я лежал и читал путеводитель по Индии, а она горько плакала. Я понял: жалость к ней будет доказательством ее реальности. Я читал о Ришикеше, в котором мы с ней вяло боролись. Это один из тех вегетарианских, безалкогольных городков северо-восточной Индии, которые славятся своей святостью. В Ришикеше не продаются даже яйца. Воздух здесь, у подножья Гималаев, чист и пылен одновременно. Длительное пребывание Битлз в городе совсем не чувствуется. От предчувствий у фрау Абер потеют подмышки, от воспоминаний - янтарного цвета штаны. Я предлагаю ей дружбу, но фрау Абер упрямится и в угоду своим feelings упрекает меня в неискренности. Приехав в Индию, она стала называть индусов братьями, призывать к социальной активности. Она упрекнула меня в колониализме, когда портье тащил мой тяжелый чемодан. Но прошло несколько дней, и она уже кричала нищим: "Пошли вон!". Она ловко научилась передразнивать индо-английский воляпюк шоферов. - ФАРРР Ю, СЭРРР! - хохотала она. -ФАРРР Ю! Наконец, она мне призналась, что индусы похожи на арийцев с грязными лицами, но потом страшно смутилась и просила, чтобы я забыл ее слова, чтобы не погубить ее социальный образ. - Все-таки у тебя душа - фашистка, - сказал я. - Яволь!- принялась кривляться фрау Абер. Тогда я отправился в один из отдаленных ашрамов Ришикеша, чтобы обсудить свое положение с гуру. Но я тоже человек! - увязалась она за мной. Я тайно звал ее фрау Абер. Она любила бунтарское слово НО. Боже! Фрау Абер начала размножаться! Помимо индийских паломников, в ашрамах много полукрасивых западных женщин, вроде нее, которые с постными лицами внедряются в святую жизнь. В полукрасивых женщинах есть извечная неадекватность: они считают себя красавицами, разбивают себе жизнь высокими претензиями и в результате - койка психоаналитика (n'est-ce pas, фрау Абер?) или ашрам с молитвами, песнопениями, со звоночками. Дзынь-дзынь! Проснись к духовной жизни! - Все мы лампочки! - сказал мне гуру без всякого предисловия. -Лампочки, по которым бежит ток божественной энергии. Мы умираем, как перегораем. В самом деле, он был похож на лампочку, которую включили в интуристских целях, и она стала ярко и честно светить. - У вас тут красиво, - сказал я недоверчиво, глядя из окна его опрятной бедной комнаты на закат солнца над Гангом. - А что такое красота? Она - наше внутреннее состояние. Все в мире - наше внутреннее состояние. Как-то мне в руки попалась брошюра "Философия всего". В ней было тринадцать страниц. Автора я не помню. Гуру с ходу брался за любую неподъемную тему. У него было отполированное чистой жизнью лицо человека без возраста с живыми глазами. Когда-то он был государственным чиновником. Выезжал служить в Лондон и выглядел на берегах Темзы доподлинным англичанином, как молодой Неру. Когда-то в Калькутте у гуру были жена и сын. Он бросил их, уехал в Ришикеш, и я подумал, что, верно, жена и сын проклинают его за святой эгоизм. - Сын - ваше внутреннее состояние? - спросил я. - Красавец офицер, сын год назад погиб в Кашмире. Я неотрывно смотрел на рот гуру. Он тяжело сглотнул, отрыгнул, и я увидел вспышку зеленого цвета, сорвавшуюся у него с губ. Вслед за ней изо рта выскочил предмет, который он поймал руками, сложенными снизу. Немедля он высоко его поднял, чтобы нам было видно. Это был прекрасный зеленый лингам, куда значительнее любого предмета, который нормальный человек мог бы извлечь из горла. Но полагать, что поклонение лингаму происходит из примитивного фаллического культа -глубокое заблуждение. Будучи амальгамой мужского и женского органа, священный эллипсоид, который в переводе с санскрита значит эмблема, предстал нам сущностным принципом, энергией творения. - Елы-палы. Извините, - сказал я, пораженный супериллюзией отцовского чувства. Он закивал головой по-индийски, и это утвердительное движение находится на грани европейского отрицательного жеста, что, должно быть, имеет под собой основание. - Надо отказаться от всего, чтобы обрести себя. Не переделывать мир, а переделывать себя, - опять загорелась "лампочка". - Вы тоже - мое внутреннее состояние? -спросил я. Он кивнул. Но глаз дернулся. Мне не надо было его ловить. - И она? - спросил я с тайной надеждой. - Ваше представление. - Светопреставление. Кому мне сказать спасибо за такое внутреннее состояние? показал я головой на фрау Абер. - Себе, - молвил гуру. Я понял, что изведу ее только упорным самоусовершенствованием. - Соблюдайте режим питания, но без особой аскезы. Не ешьте то, что сексуально возбуждает. Be good. Do good. Спите отдельно! Фрау Абер сильно перекосило, но она смолчала. - В чем главный грех? - спросил я. - В ненависти. Ненавидеть другого - значит ненавидеть себя. Я миролюбиво улыбнулся фрау Абер и даже похлопал ее по коленке. - Нам пора, - сказал я. Гуру скромно отказался от денег. - Бог слаще всех конфет, - сказал он мне на прощанье. Индийская святость прямолинейна, как американские доктора, в которых не верят лишь невежественные люди. - В свои семьдесят пять лет он выглядит моложе тебя, - не без злорадства сказала мне фрау Абер, садясь в машину. Обезьяны совсем по-людски оглядывались на проезжающие грузовики, чеша у себя в затылке. - Он спит отдельно, - строго ответил я. -Постой! Вдруг осенило. Я выскочил из машины и побежал по ступенькам вниз к скромной хижине на берегу Ганга. Районный аватар сидел в позе лотоса и ел палочками спагетти в томатном соусе. - Гуру, - сказал я. - Поменяйте поля фрау Абер! - Хау? - спросил гуру, откидывая палочки. -Уот фор? Я жарко зашептал ему что-то на ухо. Вместо ответа гуру положил мне в карман зеленый лингам.
