Яшар Кемаль - Разбойник
— Сколько у нас денег?
— Четыре тысячи, мой эфе.
— Не много ли?
Хаджи был скуповат, жалел каждый куруш и, само собой, не одобрял раздачи денег крестьянам.
— Может быть, — пробормотал он дрожащими губами.
— Поди раздай две тысячи беднякам из той деревни, что под нами.
— Но ведь мы скоро спустимся на равнину, — осмелился возразить Хаджи. — На что же мы будем жить?
— Как-нибудь проживем, — вспыхнул Чакырджалы. — Сделаем пару набегов, раздобудем деньги. Отправляйся!
Радость по-прежнему кружила ему голову. Не чудесно ли — зажить мирной жизнью на равнине! Возможно ли это? Если Кямиль-паша примет их условия, то да. Это было бы поистине чудесно! Обычно спокойное, не выдающее никаких чувств лицо Чакырджалы так и лучилось радостью. Эту радость, казалось, можно было даже потрогать руками.
Нукеры, однако, не разделяли его ликования. На равнине их не ждало ничего хорошего. Снова надо было трудиться в поте лица в поле, снова платить налоги, терпеть поборы и притеснения правительственных чиновников. Но если эфе так решил, оставалось лишь подчиниться. В горах без него не жизнь. Все равно что в тюрьме. А возражать опасно — чего доброго, пулю схлопочешь.
Мистер Уитол через своего человека передал Чакырджалы послание Кямиля-паши. Для обсуждения условий ему предлагалось принять особую комиссию в составе самого мистера Уитола, одемишского каймакама[10] и представителя знати Арифа-ага.
Первым из условий, выставленных Чакырджалы, являлось требование, чтобы его поручителем был мистер Уитол. Последний тут же изъявил согласие. Среди остальных условий заслуживают упоминания следующие: Чакырджалы и его товарищам даруется полное прощение, за ними сохраняется право ношения оружия, жить они будут в деревне Акчаова уезда Чине — и ни один жандарм, ни один сборщик налогов, ни один правительственный чиновник не имеют права туда заходить. Сбор налогов возлагался на самого Чакырджалы. Спуститься на равнину он должен был в Бирги. Обусловливалось, что указ о помиловании будет подписан самим падишахом.
Переговоры с комиссией продолжались довольно долго. Кямиль-паша запросил согласия Стамбула. Все условия были приняты. Сверх всего Чакырджалы пожаловали титул кырсердара[11] и обещали выплачивать по пять золотых в месяц ему самому и по три — его нукерам.
И вот однажды утром Чакырджалы, во главе своей шайки, верхами спустился в Бирги. Окружил со всех сторон правительственный дом и лишь после этого спешился и вошел внутрь. Хасан-паша зачитал указ о помиловании. Выйдя, Чакырджалы снял своих людей и уехал из Бирги. Был он в превосходном настроении, вместе со всеми распевал зейбекские песни.
Заночевали они в Одемише. На другой день поехали в Енипазар — город, который Чакырджалы помнил с детства. Радостное волнение не схлынуло. Не сдерживай Чакырджалы осторожность, он изъездил бы все побережье Эгейского моря. Побывал бы в Измире, Айдыне, Бергаме, Манисе. Сел бы на своего коня в серебряной сбруе, положил бы свое инкрустированное ружье на колени — и в путь. Все улицы были бы, верно, запружены народом. Еще бы! Кому не охота взглянуть на знаменитого разбойника! Ехал бы себе что твой великий визирь. Да только нельзя полагаться на слово правительства. В Измире, Айдыне и других городах было уже убито множество эфе, которым хотелось вот так покрасоваться перед людьми…
В Бирги и Одемише его встречало все население, включая стариков и малых детей. Из самых дальних селений съехались крестьяне, юрюки спустились с гор. И все ради него. Только чтобы его повидать.
Теперь оставалось побывать в Енипазаре, гнездовье смелых людей, йигитов. Сюда он часто заезжал, будучи разбойником. Многих здешних девушек одарил приданым, многих бедняков спас от голодной смерти. Уж тут-то его примут лучше, чем где бы то ни было. Уж тут-то порадуются: приехал наш эфе!
Они уже около Енипазара, но никто их не встречает, никто не приветствует громкими криками. В самом городе — беспокойство, тревога, сумятица. Чакырджалы в полном недоумении. Дело разъяснилось лишь впоследствии.
Оказалось, что какой-то пастух видел их по дороге и, добравшись кратчайшим горным путем до города, предупредил всех его обитателей:
— Едет Чакырджалы. Берегитесь. Сдается мне, он замыслил что-то недоброе.
Горожане поверили, всполошились. Если эфе среди бела дня въезжает на коне в касаба, и впрямь добра ждать не приходится! Все собрались на площади перед жандармским участком. Увидев, однако, что жандармы отнюдь не собираются их защищать, а думают лишь о спасении собственных шкур, горожане разбежались по домам, заперлись на засовы. И жандармы забаррикадировались в своем участке. Позднее выяснилось, что измирское управление забыло их предупредить о помиловании разбойника.
— Хаджи! Что это? Все померли, что ли?
— Не понимаю, в чем дело.
Остановились на центральной площади. И тут никого нет. Только, обнюхивая землю, бродят несколько собак да какая-то кошка сидит на дувале, собирается спрыгнуть в сад.
— Что случилось, Хаджи?
— Ума не приложу.
— Поехали в жандармский участок.
Чобан Мехмед соскочил с коня, постучался. Никакого ответа. Подождали-подождали, поехали дальше.
Дверь правительственного дома тоже была заперта. И никто не открыл на стук.
Чакырджалы забеспокоился, даже слегка оробел. Статочное ли дело — ни одной души во всем городе!
Объездили еще несколько улиц. И нигде никого!
— Скажи-ка мне, Хаджи… — начал было Чакырджалы, но тут же осекся.
— Что сказать, мой эфе?
Чакырджалы ничего не ответил. Некоторое время раздумывал, потом поднял голову:
— Ну что, поехали, Хаджи?
— Поехали. Хотелось бы мне знать, что все это значит.
Тут на другом конце улицы показался один из их друзей и пособников — Мустафа Али.
Посуровевшее лицо эфе сразу просияло.
— А ну-ка иди сюда, Мустафа Али, — закричал он, — объясни нам, в чем дело, куда подевались все люди.
Мустафа стоял бледный как смерть и ничего не отвечал. Даже не поздоровался.
— Что с тобой, Мустафа? Ты болен?
— Нет.
— В чем же дело?
— Прошел…
— Да говори же, черноверец!
— Прошел…
— Говори же!
— Прошел слух, что ты едешь сюда с недобрыми намерениями. Вот все и попрятались.
— Где же?
— Кто у себя дома, а кто и бежал из города.
— А ты?
— Мы, чиновники, сидели у себя в канцелярии.
— А где жандармы?
— В своем участке.
Эти слова доставили эфе большое удовольствие.
— Слышишь, Хаджи, какого страху мы на них нагнали?
Хаджи молча посмеивался.
— Поди скажи жандармам, Мустафа, что мы приехали как гости. Так ли принимают гостей?
Мустафа Али отправился в участок. Как раз в это время был получен ответ на запрос о Чакырджалы. Жандармы, чиновники, народ — все в один миг высыпали на улицы. Сильный испуг сменился столь же сильной радостью.
Ночь Чакырджалы провел в этом городе, а наутро выехал к себе в деревню.
9Вот так Чакырджалы сумел не только прославиться и отомстить за вероломно убитого отца, но и свалить с плеч не любимое им занятие — разбойничество. Мало того, он еще стал кырсердаром его величества падишаха и сохранил весь свой отряд, который был готов идти за него в огонь и в воду.
Чакырджалы был человек умный, чуждый кичливости и спеси. И, спустясь на равнину, жил как рядовой гражданин. От других жителей деревни его отличала только привычка ежедневно упражняться в стрельбе. Меткости он добился поразительной — с первого выстрела попадал в любую, самую крохотную цель, лишь бы глаз видел. У него не было ни малейшего желания возвращаться в горы. Но он знал, что обстоятельства могут оказаться сильнее его. А эфе, разучившийся своему ремеслу, — легкая добыча для жандармов.
Эфе разбил садик перед своим домом. Женился на достойнейшей из женщин — Ыраз. «Ей бы разбойницей быть, такая она смелая, — говорили о ней крестьяне. — Самая подходящая жена для Чакырджалы». Ыраз и вправду была мужественная женщина. И очень трудолюбивая: обрабатывала сад и баштан, хлопотала по дому, всякая работа спорилась у нее в руках. Своего эфе она очень любила, прямо, можно сказать, дрожала над ним.
Хотя Чакырджалы не хотел ни во что вмешиваться, его не оставляли в покое. Каждый день его осаждали жалобщики. И начиналось!.. Такой-то ага забрал у меня поле… Он не отдает за меня дочь, потому что я бедняк… Жандармы сделали то-то и то-то… Я человек бедный, несчастный, а этот негодяй убил моего сына. Без всякого повода, просто так…
Какое-то время Чакырджалы удавалось держаться в стороне. Но это стоило ему больших усилий. К тому же его с таким трудом завоеванная слава стала терпеть урон.
— Или ты уже не эфе? Или не наш? — возмущались люди. — Настоящий эфе, где бы он ни был, в горах ли, на равнине, всегда борется против притеснений и несправедливости. А ты…
