Стефан Дени - Сестры
Я обыскала комнату Тини и всех остальных детей. С детских лет они ночевали вместе, мальчики и девочки. И даже если бы в их распоряжении было по пятнадцать спален на каждого, они поступали бы также. Утром их никогда нельзя было найти в той кровати, в которой вы поправляли им одеяло вечером. Мы узнавали их по разметавшимся по подушке волосам. Тем не менее свои вещи они раскладывали по местам — каждый в свой комод, шкаф, этажерку, это было решено раз и навсегда. Я обшарила все комнаты, пока дети были на пляже. Особняк в Монтауке находился на берегу океана.
Каждый раз, приезжая в какой-нибудь дом, я обходила все комнаты. Я прохаживалась, именно прохаживалась, и так же делали все остальные, сталкиваясь друг с другом в дверях. Кажется, никто даже не разговаривал. Было необходимо возобновить знакомство с домом, прикоснуться к тому, что осталось с прошлых каникул. Повсюду были тайники, полные всякой всячины, которую удалось стащить детям, — их сокровища: ракушки; тюбик помады без колпачка; кусочек бретельки от купальника; поводок Мартины, первой собаки Влада; столовый серебряный тесак, который мы тщетно искали, так как он принадлежал владельцам другой виллы, снятой нами в 1962 году в Равелло; четыре неиспользованных входных билета на «Остров Пиратов» Ойстера Бэя; пара очков Джеки с дужками, украшенными позолоченными «У.»; листок, сложенный вчетверо, на котором написано «С Джона потеха, не пловец, а неумеха», а также другие стишки, которые не опубликовал бы даже «Уотерхауз», если бы писал о чем-то еще, кроме биографии Джеки или Новом Расследовании Убийства в Далласе. Если хотите знать мое мнение, то его убил какой-то ревнивый муж.
Я обследовала все комнаты, но ничего не нашла. Даже писем Джеки Тини. Думаю, что она хранила их в своем несессере или в чем-то вроде него. То, что не хочешь забыть, всегда носишь с собой. В противном случае обязательно забудешь. А может быть, и в своем нижнем белье, откуда я знаю. В конце концов я начала испытывать отвращение к этим проклятым письмам. Я даже не знаю, сколько их было. Возможно, после смерти Джеки Тини в Порыве Покаяния пустила их по волнам Гудзонова залива во имя Америки, напевая при этом песню Джоан Баэз, которая так нравилась Джеки и в которой рефреном звучало: Николас и Барт…
Если не брать в расчет того, что мой сын умер от рака, когда ему не было еще и тридцати пяти, и того, что моя дочь была украдена Джеки, то можете написать, что дети не приносили мне особых огорчений.
Каждый раз, когда Тини уезжала на каникулы в Америку, я понимала, что теряю еще одну ее частичку. Она утрачивала целые грани своей личности, именно те, которые я любила. Тини больше не желала заниматься живописью — Джеки бросила рисовать. Она больше не мечтала стать журналисткой — Джеки с насмешкой рассказывала о том, как пыталась работать в «Вашингтон Таймс», где должна была вести светскую хронику, а она даже понятия не имела, о чем писать, не считая новостей о Барбаре Уотсон, которая вышла замуж за одного малого из Филадельфии. Тини больше не любила собак — Джеки говорила, что единственная польза от солдат морской пехоты в том, что они могут их выгуливать. Что касается меня, то я всегда держала собак.
Так-так, вот снова Монтаук, дом Энди[11]. Ох, знаете, он ненавидел свежий воздух. Энди говорил, что от воздуха у него возникает ощущение утраты какой бы то ни было целостности. По его мнению, когда он слишком долго оставался снаружи, то терял частицы, которые скрупулезно собирал, чтобы стать Энди Уорхоллом. К тому же он считал, что на улице его могут узнать, тогда как на пляже это сделать сложнее. Когда в Монтауке мы ходили на пляж, он всегда надевал панаму, черные очки, рубашку с длинными рукавами и брюки. Он говорил, что если бы остался без одежды, его индивидуальность была бы растаскана по кусочкам; однако с моей точки зрения, Энди находил себя тщедушным или, как вы говорите, хилым и, кроме того, не умел плавать.
Слева — Винс Фрамон, друг Энди, мечтающий снять фильм. А справа — Тэд Джонсон, пропавший во время катастрофы TWA 800. В середине — Влад, в правом нижнем углу — Тини. У нее всегда были широкие бедра.
Энди обожал, когда мы гостили в его доме. Я сняла его на год; я всегда брала дома в аренду. Когда место мне по душе, я снимаю дом, даже если потом не приезжаю туда. На дома я потратила намного больше денег, чем кто-либо другой, а сегодня у меня нет ничего, кроме этой парижской квартирки, которая даже не принадлежит мне.
Поездки Энди в Монтаук не стоили ему ни гроша: он был моим гостем, как и сопровождавшие его друзья; а Дик Кавет и вовсе проводил с нами каждое лето.
Дом в Монтауке находился на самом берегу океана. Я приказала повесить знамя, точнее, установить шест для него. По моей задумке Энди должен был смастерить для меня флаг. Однако, когда мы его подняли, это вызвало столько возражений у соседей (он представлял собой американский флаг с бутылками кетчупа «Хейнз» вместо звездочек), что мы были вынуждены сдаться и водрузить Проклятое Звездное Знамя, как всякий чертов американец на побережье Потомака.
Здесь, в шляпе Энди — Бьянка Джагер. Конечно, вы бы ее не узнали. У нее было самое красивое округлое личико, которое я когда-либо видела. Я, будучи скорее угловатой, сходила с ума от ее лица и тела. Мне до безумия нравился этот детский лобик, эти пухлые щечки и ушки.
В Монтауке все они были счастливы и беззаботны, но тем не менее неумолимо, держась за руки, разом приближались к своему крушению, и в конце концов им пришлось расстаться, чтобы попытаться спасти самих себя.
На этом снимке Энди зарывает Влада в песок. На поверхности осталась только одна голова. Он убедил Влада в том, что мы все уйдем и оставим его под песчаным покровом, словно произведение искусства. На песке рядом с головой Влада он поставил свою подпись: «Энди Уорхолл». Именно Олег Кассини, друг Поланда, который был в тысячу раз красивее Олега, пришел тогда на помощь Владу, обозвав Энди старой дурой. Влад был наполовину мертв от жажды и наполовину от страха. Тем же вечером Энди уехал, ему не нравилось, когда его застигали на месте преступления, то есть в моменты, когда у него что-то не получалось.
Я не стала продлевать аренду Монтаука на следующий год. Энди решил, что я буду платить за него и за дом до конца дней своих, однако я купила свой собственный дом, намного более просторный и удобный, в Южном Хэмптоне, напротив Восточного Хэмптона. Вы с того яйца или с этого (Восточный и Южный Хэмптон называли «двумя яйцами»)? И единственное, что я сделала в жизни, так это перебралась с одного на другое. Поланд заплатил без разговоров, но вскоре мне стало известно, что он не купил дом в Южном Хэмптоне, а только подписал арендный договор на пять лет. У него больше не было денег.
Именно журналистам пришло в голову записать клички собак. Зум и Зак.
Поланд не сказал мне абсолютно ничего. Я получила договор в его отсутствие — он вернулся в Англию, так как по-настоящему ненавидел Америку; нет, причиной тому была не ревность, он знал, что у меня есть любовники, но дело не в том, что ему не нравился Питер, Питер Бирд, именно тот самый, которого прозвали Белым Охотником; Поланд был старый, понимаете, на двадцать лет старше меня и предпочитал своих друзей моим, — о, этот договор, словно камень, брошенный в колодец, у которого нет дна.
Мне показалось, что я лечу вслед за ним.
В то время у меня была квартира под номером 969. Можно сказать, что Поланд сам себе поставил подножку. И именно Бобби сыграл в этом решающую роль. Поланду очень нравился Бобби, или, скорее, он его впечатлял. Поланд не сумел устоять перед его обаянием. Никто не мог устоять перед Бобби, даже Джеки. У нее была с ним интрижка, после смерти мужа. Бобби желал ее давным-давно, что до нее, то ей необходимо было прийти в себя: о, вовсе не проливая слезы над фотографиями Арлингтона[12], а, напротив, развлекаясь. С Бобби она была часа два или три, пока он не нашел себе другую, тем не менее все то время, что провел с ней, он был искренен и уж точно имел право нанести ей визит, так как был ее деверем, Покровительственным Плечом и Гением Клана. Джеки не имела права уединиться с любовником в отеле или выпить пару бокалов на приеме в Вашингтоне. С нее не спускали глаз. Она была самой Знаменитой в Мире Вдовой, а Бобби был готов собственными руками отправить в ад первого же газетчика, который заикнулся бы об их встречах.
Именно в квартире № 969 на Пятой авеню Поланд сжег то, что еще у него оставалось.
Джеки покинула Вашингтон, чтобы избежать газетных сплетен и слежки. Она поселилась в 1040-й квартире. Джеки свистнула — и я примчалась. «Ох, Скейт, ты так нужна мне», и я примчалась. Я заперла свой «Букингемский Дворец» и дом в Турвиле, забрала Тини и Влада из школы и вернулась в Америку. Джеки нуждалась во мне. Она была так уязвима.
Джеки нуждалась во мне, чтобы, несмотря на все несчастья, сохранить саму себя. Она ни с кем и ничем не могла поделиться. Ничем. Особенно по телефону. НАС ВСЕ ВРЕМЯ ПРОСЛУШИВАЛИ! Я села в самолет, оставив Лондон позади. Никогда больше мне не вернуться к той жизни, которую я покидала. Джеки не намеревалась жить в Европе. Она желала оставаться американской королевой — она хотела быть с Бобби. Я прилетела, и мы пошли на прогулку; это был наш обычай — гулять при встрече. Фотографий наших прогулок, которые вы встретите в этих альбомах, больше, чем счастливых моментов в наших жизнях, ведь мы прогуливались не только в радости, но и в горести.
