Кнут Фалдбаккен - E-18. Летние каникулы
Вдруг он заговорил. Он парил в облаках дыма. Слушая его, она парила среди этих же облаков, хотя и сознавая себя, пытаясь понять, находится ли она внутри самой себя или уже за пределами своего тела. После нескольких затяжек у него развязался язык. Она сосредоточилась на ощущениях своего тела, волна пробегала по пальцам рук, потом вплоть до кончиков пальцев, не касаясь губ, живота, приятно пульсировала на каждом сантиметре кожи. Теперь уже все части тела при малейшем движении трепетали в чувственном экстазе. «Опьянение тела», — сказал он тогда, теперь она знала, что это означает. Голова была такой легкой, что казалось, отделилась от тела и могла парить среди этого ароматного дыма и смотреть сверху на них обоих, лежащих внизу.
Он стал рассказывать о своей матери, и по его голосу она поняла, что он был маленьким мальчиком, который хныкал и капризничал, требуя внимания к себе. Этот детский тон легко было различить в его обычном голосе, который доносился до нее сквозь завесу ароматного дыма.
— После ухода отца она снова быстро вышла замуж. Тут же подцепила директора фирмы, где работала секретаршей. Мне было тринадцать, и я держал сторону отца, но что толку, у него в жизни ничего не ладилось, и я был вынужден оставаться с матерью. Потом переехали сюда, мать прямо-таки преобразилась, за неделю из конторской служащей превратилась в важную даму. Единственной ложкой дегтя в этой ее новой жизни был я, который «не смог», по выражению учителей, «приспособиться к новым условиям». А это означало, что меня вышибли из новой школы, и я, что называется, пошел вразнос. Стал главарем шайки, у меня уже был опыт, я ведь вырос как уличный мальчишка, «дитя каменных джунглей своего родного Сагена…» Ха-ха-ха. Все шло не так уж плохо, друзей было много, время проводили классно. Ясное дело, что с оценками и успеваемостью стало не очень, но это только мамашу беспокоило. Директор на все смотрел сквозь пальцы… Но потом у нас в школе было баловство с гашишем, и я, естественно, оказался замешанным, и после этого — тю-тю — выперли меня из гимназии… И отсюда тоже — тю-тю… Ха-ха-ха-ха. Вдруг Директор, видите ли, стал замечать окурки от моих сигареток в каждом углу дома. Мне уже исполнилось семнадцать, и я смог так ему ответить, что он это на всю жизнь запомнил. После этого мне пришлось пойти работать и снимать комнату в городе.
Он полусидел, обняв колени и прижавшись к ним лицом. Хотя она не была рядом с ним, ей казалось, что ее нежные руки целиком обнимают его согнутую фигуру. Чувственная аура, которая охватила ее тело, была такого диапазона, что делала объятия на расстоянии вполне возможными. Эта чувственность не признавала границ тела. Казалось, что она становится все больше и больше, а он все меньше и меньше. Наконец, она уже могла взять его и держать на руках, как маленького котенка. Раньше она никогда не замечала в себе подобных чувств по отношению к мужчине: обладать им целиком — шеей, плечами, углублением позвоночника, небольшими плоскими ягодицами, коленями, волосами на ногах. Это не было похоже на обычное желание, это было нечто гораздо большее, чем желание лечь с ним в постель, она хотела, чтобы он принадлежал ей весь целиком: от головы, предплечий, бедер и так до кончиков пальцев на ногах!
Она лежала неподвижно, в то же время ощущая соприкосновение со всем его худощавым мальчишеским телом, настолько сильное и полное, что никакая часть его тела не могла быть важнее другой. Она вбирала его в себя всеми своими чувствами, в то время как ее состояние дремотного погружения в себя не давало ей возможности приблизиться к нему. Она лежала полностью поглощенная чувством блаженства, охватившим ее. Она только созерцала и наслаждалась…
— Я всегда держал сторону отца, — говорил он, затягиваясь и пуская струю дыма в сияющее пространство, которое сказочным шатром раскинулось над ними. — Я был на стороне отца, когда он ушел: я понимал, что он не может переносить мамашу дольше, весь этот ее базар. Ясное дело, я был на его стороне: ведь кто угодно стал бы прикладываться к бутылке, когда дома постоянно скандалы. Своим друзьям я сказал, что отец ушел в плавание, на самом же деле его определили в одно лечебное заведение, на ферму для исправления алкоголиков, в одной деревне, далеко отсюда. Там он и повесился в сарае. Вот так. Я и тогда был на его стороне, ведь он нашел выход как полностью выбраться из всего этого дерьма. Я фактически восхищался им за то, что он смог решиться на такое. Даже завидовал. На такой мужественный поступок я не способен. Я тоже пробыл здесь не так долго… Я знал, черт возьми…
Наконец она смогла двигаться, подползла к нему и прислонилась к нему головой, испытывая к нему бесконечную теплоту и сочувствие в связи с той грустной историей, которую она только что услышала. Ее тело переполняло желание быть с ним, быть близкой ему всеми возможными способами одновременно. Они катались по полу, оказываясь попеременно один на другом. Она заливалась смехом, пытаясь схватить самую важную часть его тела, то, к чему она так давно стремилась, одновременно ощущая его острые ногти, когда он хватал ее за разные места, пока, наконец, не схватил ее запястье и крепко-крепко сжал. Сжал сильно. Слишком сильно. Она с трудом пыталась заглянуть ему в глаза на этой ужасной физиономии, которая оказалась вдруг вплотную с ее лицом, и напрягла слух, пытаясь различить слова, которые он оглушительно хрипел ей прямо в лицо:
— Ну, что, ты уже на небесах? Быстро пошло?
Она только хмыкнула. Что на это можно было ответить? Она пробормотала: «Come to me my melancholy baby», — пытаясь прижаться к нему, но он с силой отстранил ее, приблизил к ней лицо и посмотрел прямо в глаза:
— Ну, что, хорошо тебе? Тебе нравится здесь? Ты не против, если мы с тобой проделаем тут один номер прямо на дорогом ковре Директора? Ты не против, если мы с тобой прямо на ковре?
Он отпихнул ее от себя. Она даже не почувствовала падения. До нее дошло, что он почему-то сердится, но не могла понять, почему. Она увидела, как яростным пинком он поддал стул. Падающий стул увлек за собой торшер. Теперь он лежал на полу, а его широкий белый абажур катался из стороны в сторону. Что выделывает. Вот дает. Все стало вдруг таким забавным. Особенно то, как он бегал по комнате и с размаху крушил все вокруг, в том числе и подвернувшуюся ему под руку пальму в кадке, повсюду летали, шелестя страницами, книги и газеты, которые он смахивал с полок…
Она встала на четвереньки, ее тоже заразила его комическая ярость. Ей тоже хочется в этом участвовать! Ближе всего к ней был сервант. Три блестящих стакана, вставленных один в другой, упали на пол, как только она рванула дверцу. Стаканы так и сверкали чистотой. У нее в доме стеклянные предметы никогда не были такими сверкающими, как бы она их ни мыла, интересно, почему? Она схватила один стакан и швырнула его об массивный камин. Звон разбитого стекла возбудил ее. Она швырнула второй стакан, и тут ей попалась на глаза фотография в рамке на каминной полке: эту еще интересней бросить! Эти чертовы сверкающие стаканы с матовым рисунком! Эти чертовы безделушки на каминной полке. А у нее ведь нет ни камина, ни каминной полки, а почему, собственно говоря, у нее нет ни камина, ни каминной полки? Она швырнула третий стакан. Потом запустила руки в бар, заполненный разными бутылками, как обычными, так и фирменными пузатыми с коньяком. Виски и коньяк. Каждая бутылка крон по двести. Она жадно сорвала несколько пробок, попыталась отхлебнуть из одной бутылки, но тут же закашлялась и выплюнула содержимое: какой отвратительный вкус. Сладкая жизнь встала поперек горла и готова была задушить ее. Спиртное разлилось по ковру темными пахучими лужицами. Запах был тошнотворный.
Ее внимание привлекла маленькая настольная лампа, стоявшая на столике у дивана. Очень изящная лампа с фарфоровым основанием в виде скульптурной группы: женщина сидела, положив голову на колени молодому человеку, а тот играл на гитаре. Вот она, настоящая сладкая жизнь!
И тут ее охватила ярость от сознания, что эта лампа принадлежит не ей. А ведь эти фигурки изображали ее жизнь, вернее, давнюю ее мечту. Она смела лампу со стола, так что та покатилась по ковру. Абажур упал, она бросилась, чтобы подхватить его, но споткнулась и упала носом прямо в груду книг, газет, журналов, альбомов, которые он смахнул с книжных полок и разбросал по комнате. Мгновенно были забыты всякие там лампы и абажуры — ведь здесь перед ней была сама жизнь, распахнутая и раскрытая в шикарных цветных фотографиях приглушенных тонов, помещенных в толстых альбомах. Она просто обалдела ото всей этой красоты. Перед глазами плыл туман, но в то же время все зрительные ощущения обострились. Она пожирала глазами все эти удивительные детали: загорелая полуобнаженная женщина сидела на краю бассейна и тянула через соломинку какой-то напиток. Солнечный свет как бы сконцентрировался у нее в бокале. На пупке как бриллианты сверкали капли воды, гибкая загорелая спина не была обезображена светлыми полосками — очертаниями бретелек бюстгальтера — и даже слипшиеся мокрые волосы лежали так, что невольно подчеркивали изысканную форму ее головы. Алиса застонала от ощущения счастья и возбуждения и попыталась еще глубже зарыться в стопку книг и журналов.
