Игорь Голосовский - Алый камень
Егорышев взглянул на него с интересом. На работе Долгов был тихим, старательным и незаметным. Здесь его словно подменили.
Он острил, пил коньяк с шампанским и рассказывал довольно рискованные анекдоты. Егорышев краснел, а Таня хохотала, и ни тени смущения не было заметно на ее красивом, гладком, напудренном лице.
Когда Егорышев стал с беспокойством поглядывать на часы, она сказала:
— Юра, перестань морочить голову человеку. Видишь, ему некогда.
Егорышев был благодарен ей за помощь. Сам он никак не мог решиться перебить Долгова и встать из-за стола.
Долгов вышел его проводить.
— Таня твоя невеста? — спросил Егорышев.
— Чудак! — засмеялся Долгов. — Сразу так тебе прямо и невеста!
—До свиданья, — сказал Егорышев. Ему стало обидно, он сам не знал отчего.
— Приезжай ко мне на дачу, — предложил Долгов. — Я теперь каждый вечер там бываю. Здорово там сейчас… Не зря я пять лет на Севере протрубил, деньжонок подсобрал… Чувствуешь себя, понимаешь, форменным помещиком! Воздух — закачаешься. Не то, что этот бензин. Приедешь?
— Может быть…
Егорышев взял у швейцара свою «Тетру» и вышел на улицу.
Наташа стояла на балконе и смотрела вниз, на улицу. Увидев Егорышева, она тотчас же ушла в комнату.
Егорышев разделся и вручил Наташе орехи и «Тетру». На столе стояла кастрюля, завернутая в газету.
— Где ты был так долго?—спросила Наташа. — Ты пил?
— Я выпил рюмку коньяку с Долговым, — ответил Егорышев. — Случайно встретил его после милиции…
— Что же тебе сказали в милиции?
— Я оставил им заявление. Они сказали, что выяснят, но это будет не скоро. Велели позвонить через четыре месяца.
— Через четыре месяца?
— Конечно, это долго, но быстрее они не могут, — виновато ответил Егорышев. — Что ж, все правильно, — кивнула Наташа. — Садись ужинать.
Егорышеву показалось, что она усмехается.Онположил в тарелку немного картошки и котлету. Есть ему не хотелось.
Наташа убрала со стола и направилась в спальню. На пороге она обернулась и сказала:
— Мы потерпим. Отчего же не потерпеть? Какая разница, жив или нет Матвей? Зачем нам его адрес?
— Наташа! — сказал Егорышев.
— Зачем нам адрес! — повторила она, повысив голос. — Кем он нам приходится, этот Строганов? Он нам не нужен. Слишком много от него беспокойства!
— Перестань! — с тоской сказал Егорышев.
— Я перестану, — ответила Наташа. — Но и ты перестань притворяться, что хочешь его найти!
— Я… Притворяюсь?!
— Да!—сказала она.—Разве ты хочешь, чтоб он нашелся? Смешно было бы ждать этого от тебя! На ее щеках зажглись багровые пятна.
Круто повернувшись, Егорышев вышел из комнаты.
— Это ты, ты во всем виноват! — крикнула Наташа ему вслед. — Зачем ты унес меня с берега Юлы? Если бы я осталась там, Матвей нашел бы меня!
Егорышев сел на стул в прихожей и стиснул голову руками. Но слова, которые произносила Наташа, продолжали падать на него, как камни:
— Я больше ни о чем тебя не прошу, слышишь? Ни о чем! Я твоя жена, я дала тебе слово и не нарушу его, пока ты сам захочешь быть со мной! Я все равно потеряла Матвея, сама потеряла, потеряла навсегда! Он жив, я знаю, и я благодарна судьбе за то, что она подарила мне такое счастье!.. И все. Все! Больше мне ничего не нужно… На большее я не имею права. Я хотела только еще раз взглянуть на него. Только взглянуть. Но это невозможно, теперь я поняла… Почему же ты ушел, Степан? Это твой дом, вернись, и можешь больше не насиловать себя, не притворяться. Я обещаю тебе, что ты никогда не услышишь его имени.
Егорышев вбежал в комнату. Наташа дрожала и расплывалась у него перед глазами. Он хотел обнять ее. Она отшатнулась и захлопнула перед ним дверь. Несколько минут он стоял посреди комнаты, потом принялся собирать вещи. Он положил в чемодан пару белья, рубашку, носки и оглянулся, соображая, что еще нужно взять. Больше ему ничего не было нужно. Он запер чемодан, надел пальто, кепку и подошел к запертой двери.
—Я ухожу, Наташа,—сказал он.—Ты только не волнуйся, я пока буду жить у Долгова на даче. Так нужно. Так тебе будет легче… Тебе сейчас тяжело со мной, я же понимаю… Не мучай себя, Наташа… Никто не виноват в том, что случилось. А Матвея я найду… Если он жив, я обязательно найду его. До свиданья, Наташа…
Он постоял возле двери, послушал. В спальне было тихо.
Перед тем как уйти, он вынул из вазы цветы и выбросил их в мусоропровод. Он не любил увядших цветов. Лучше уж пусть не будет никаких.
Еще издали он увидел, что на даче Долговане горит свет. Поселок уже спал. Прогрохотала электричка, и стало так тихо, что Егорышев придержал дыхание. Он подумал, что Долгов, наверно, задержался в «Национале» или заночевал в Москве. Придется поискать другое пристанище. Жаль, что нельзя поехать к матери. Мать ни о чем не должна знать…
Просунув руку сквозь забор, Егорышев открыл калитку и поднялся на крыльцо. Дверь на веранду оказалась открытой. Значит, Долгов был здесь;нопочему же не горел свет? Егорышев постучал.
В одной из комнат вспыхнула лампа. Долгов не выходил так долго, что Егорышев успел выкурить папиросу. Наконец он открыл дверь и, щурясь, вгляделся в темноту.
— Это я, — сказал Егорышев.
— Степан?!—помолчав, изумленно спросил Долгов. — Ты как сюда попал?
— Можно у тебя переночевать?
— Можно-то можно… Ладно, входи.
В комнате был беспорядок. На столе громоздилась грязная посуда. В тарелках с остатками еды валялись окурки. На диване, накрывшись одеялом до подбородка, сидела Таня. Ее высокая прическа сбилась набок.
— Извини, брат,—сказал Долгов.—Мы тебя не ждали.
— Я лучше пойду, — смущенно сказал Егорышев.
— Ерунда! — весело сказала Таня. — Оставайтесь. Вы ляжете на диване, а мы с Юркой сейчас пойдем в лес. Мы хотели всю ночь гулять в лесу, а он меня заманил на дачу! Но сначала мы выпьем.
— Я не хочу пить, — отказался Егорышев, но Долгов силой усадил его за стол и налил ему полный стакан коньяку. Егорышев выпил коньяк, как воду.
— Неплохо, — сказала Таня. — А я только что хотела произнести тост. Я хотела выпить за то, чтобы всегда светила луна. За то, чтобы умереть молодыми! За то, чтобы всем было легко! За любовь!
— Слишком много тостов, — усмехнулся Долгов. — Степан сделал правильно, что не стал тебя ждать.
— Любить не всегда легко, — тихо сказал Егорышев.
— Люди сами придумывают себе трудности, — снисходительно ответил Долгов. — А жизнь и так коротка. Таня хорошо сказала, надо умирать молодыми.
— Если все будут умирать молодыми, кто же будет рожать детей? — спросил Егорышев, ощущая странную пустоту во всем теле. — Вас страшно слушать!
— А на вас скучно смотреть! — запальчиво ответила Таня. — Я знаю, вы меня осуждаете. Но права я, а не вы. Это во времена Шекспира люди вешались и стрелялись из-за любви… Причем даже не из-за любви вовсе, это им только так казалось, а из-за того, что было оскорблено их чувство собственников!
— Правильно! — одобрительно вставил Долгов.
— Вы не подумайте, я не за распущенность! — покачала головой Таня. — Но просто сейчас время другое. Каждый век имеет свою мораль. То, что Шекспиру показалось бы ужаснейшим легкомыслием, в наш век стало нормой поведения. Еще Энгельс предсказал, что любовь станет непритязательной, как дружба, ревность исчезнет, а детей будет воспитывать государство.
— Правильно! — опять сказал Долгов и подмигнул Егорышеву.
Таня торжествующе засмеялась и заглянула в рюмку.
— Я так не могу, — медленно сказал Егорышев.
— Ты просто пережиток, — ответил Долгов. — Ты осколок прошлого. Тебе нужно было родиться во времена Тургенева. Не веришь? Ну, ничего, жизнь тебя научит. Она тебя, по-моему, уже начала учить. Я, конечно, о чужой жизни судить не берусь, но по-моему, чем расходиться, лучше вообще не связываться.
— Двадцатый век — это век потерь, — сказала Таня заплетающимся языком. — Люди привыкли все терять… Но они боятся терять и предпочитают ничего не иметь.
Она накинула на плечи платок, всунула босые ноги в туфли и вышла на веранду.
— Ложись спи, — сказал Долгов. — Свет потушить?
— А вы? — сказал Егорышев.
— В лес пойдем… Луной любоваться.С Танькой не соскучишься. Она умная.
— Умная, — согласился Егорышев и сел на кровать. — Любит она тебя?
Долгов усмехнулся и потушил свет.
6
В Институте цветных металлов и золота имени Калинина Егорышеву ничего не удалось узнать. Строганова там помнили, но, где он, не знали. На всякий случай Егорышев еще сходил в студенческое общежитие. Комендант, пожилая спокойная женщина в очках, услышав фамилию Строганова, улыбнулась и сказала:
— Как же, помню. Чернявый такой, цыган. Карикатуры все рисовал. Меня раз нарисовал… А под Первое мая уборщица заболела, он за тридцатку все полы на этаже вымыл. Прилично вымыл, без дураков.
