Джеймс Данливи - Волшебная сказка Нью-Йорка
— Мадам.
— Спасибо. Что за любезный молодой человек. Большое спасибо.
— Всегда рад служить вам, мадам.
— Я миссис Соурпюсс. Вы, наверное, читали о нас в газетах.
— Сожалею, но по-моему не читал.
— Все это так ужасно. А вы не из Нью-Йорка, верно.
— В настоящий момент нет.
— Мне сразу так показалось. Вы говорите, как англичанин.
— Спасибо.
— Как это милого молодого человека вроде вас занесло в подобное место.
— Как вам сказать, мадам, пожалуй, это можно назвать моим призванием.
— Вы что же, призыв услышали. Исходящий отсюда.
— Именно. Такова моя миссия. Надеюсь, что усердный труд позволит мне добиться заметного положения. Быть может даже открыть со временем собственное дело.
— На редкость неромантическое стремление.
— Я хочу помогать людям. И моя профессия предоставляет такую возможность.
— Вы говорите совершенно как мистер Вайн.
— Мне очень лестно это слышать.
— А вас от всего этого не тошнит.
— Мадам, утешать осиротевших, скорбящих о своей потере, есть необходимая предпосылка моего душевного мира.
— Да ну вас, вы меня разыгрываете. Но произношение у вас великолепное. Хотите сигарету.
— Нет, благодарю вас. Вы позволите.
Кристиан вытягивает зажигалку миссис Соурпюсс из ее туго обтянутой черной перчаткой руки. По которой каскадом спадают золотые браслеты. У нее твердая и сильная линия челюсти. Светлая, гладкая кожа. Зеленовато-синие глаза. Наклонись чуть ближе. К ее духам. Глаза скорее синие, чем зеленые. А я, когда входил сюда этим утром, ожидал, что на меня пахнет формалином. Кабы позавтракал, могло бы и вырвать. Прямо на Вайновский канареечный ковер. Тяжелая зажигалка. Должно быть, литое золото. Вот, значит, валится на тебя с небес дерьмо чуть ли не водопадом. Особенно с потолка спальни, которую ты снимаешь. И вдруг замираешь с эрекцией, норовящей высадить тебе нижнюю челюсть. Оттого, что углядел бедра скорбящей вдовицы. Есть от чего офигеть.
— Скажите, мистер Кристиан. Господи, какие у вас чудные, изящные руки. Вы на кладбище поедете.
— Да, поеду.
— Я была бы вам очень признательна, если бы вы поехали в моей машине. Мне бы хотелось иметь в дороге собеседника.
— Я спрошу у мистера Вайна. Уверен, что он согласится. Мы стараемся помочь нашим клиентам всем, чем только можем.
Брови Кристиана удивленно приподнимаются в изумрудной, будто в ночном клубе, полутьме. Скромно ретируюсь. Останавливаюсь посреди коридора, чтобы в льющемся с потолка свете осмотреть свои руки. Да. Пожалуй, и впрямь великолепны. Надо обождать, придумать как опустить мой налившийся кровью перпендикуляр, а то Кларенс подумает, будто я пытался уделать им скорбящую вдовушку. Он прав. Жизнь прекрасна. Для тех, кто посвятил ее избавленью от мертвых. Единственное, что меня теперь остановит, это полный провал.
Или
Помирать
Вдруг станет
Немодно
6
Автомобиль у мадам серый. С крохотными круглыми боковыми окошками сзади. Вроде иллюминаторов на корабле. Длинная антенна торчит над заснеженной крышей. Внутри меховая полость с темным отливом. В последний раз окинул взглядом мистера Соурпюсса. Чье спокойствие и лысина представляются безграничными. Нарумяненные полные щеки. Денег, наверное, целую кучу огреб. Печать молчания на устах. Иначе я бы спросил у него, как это ему удалось.
Пока мы едем по Пятьдесят Седьмой улице, миссис Соурпюсс мурлычет неторопливую польскую польку. Порой поворачиваясь, чтобы оглядеть витрину очередного модного ателье. Улыбается, встречаясь со мной глазами. Малый, вначале торчавший у термостата, стоял, из конца в конец озирая улицу, а двое других наблюдали, как я влезаю в ее лимузин. И жевавший резинку шофер миссис Соурпюсс, пророкотал нечто неразличимо неласковое и захлопнул за мной дверцу.
Снег, ставший глубже, замедляет движение. Белые холмики брошенных автомобилей. В небе темные тучи. Буксир волочет вокруг пирса океанский лайнер с красной трубой. В увеселительном парке за темными холодными водами Гудзона торчат над отвесными скалами вагончики русских рельсовых горок. Школьником заехал туда однажды, после ежегодной июньской лодочной прогулки. Тогда это был мой город. Теперь принадлежит Вайну. Который молча уставился на меня, когда я сообщил. О требовании миссис Соурпюсс, чтобы я ее сопровождал. Я стоял, ожидая. Вайн сидел. За столом, сплошь покрытым листами архитектурных планов. Прижатых с одного угла черной книжицей, на который красным выведено «Нью-Йоркский Светский Календарь». Теперь он уже выяснил, что я там не значусь, и вправе спросить, какого, собственно, дьявола ты пытаешься втереться в знакомство к скорбящим. Но он опустил глаза на чертежи. О'кей, Кристиан. И добавил, сию минуту по радио сообщили, будто надвигается настоящая снежная буря, убедитесь, что Чарли надел цепи на колеса всех машин. У Чарли, когда я к нему подошел, приятным образом вылезли на лоб глаза. И он сказал, мистер Кристиан, а вы-то что здесь делаете. Я сказал, работаю. И он сказал, господи-иисусе.
Миссис Соурпюсс курит сигарету за сигаретой. Я раз за разом щелкаю ее зажигалкой. Клубы дыма из-под черной широкополой шляпы. Наклоняется, стряхивая пепел в выдвинутую из ореховой спинки водительского сидения пепельницу. Общается с ним через микрофон, похожий на чайное ситечко. Его зовут Глен. Он все бросал на меня нехорошие взгляды в зеркальце заднего вида и в конце концов до того увлекся сооруженьем глумливой гримасы, что врезался в зад катафалка. Из которого, ругаясь и размахивая кулаками, выскочил Чарли.
— Черт тебя подери, ты что, тупорылый, не видишь, что я впереди, ты же мог усопшего покалечить или еще что.
Миссис Соурпюсс, смеясь, прикрывает ладонью рот. И оборачивается, уставясь прямо на мое укрытое мехом лоно. Поверх которого я со страшной скоростью вращаю большими пальцами.
— Вы увлекаетесь спортом, мистер Кристиан.
— Порой надеваю перчатки. Я занимался боксом.
— Вот как.
— И очень хорошо умею за себя постоять.
— Но будет просто ужасно, если что-нибудь случится с вашими руками. Вы любите хорошие книги, музыку.
— Да, люблю.
— Я тоже. По-настоящему хорошие книги. Очень люблю хорошие книги.
— И я.
— Я так и знала. Это у вас на лице написано.
Высоким мостом проезжаем над водами, там, где Ист-Ривер впадает в Гудзон и тут же из него выпадает. Покидаем остров Манхэттен. Приземляемся в Бронксе. Миссис Соурпюсс снимает шляпу и откидывает голову назад. Приоткрывает рот, проводя внутри языком по каждой щеке. Стряхивает с сигареты пепел и основательно затягивается. Впереди нас везут ее мужа. На белом атласе гроба, покрытого венками и цветами. Горе людское снашивается быстро. Думаешь, оно не пройдет никогда. Тут-то оно и проходит.
— Как ваше имя. Не могу же я все время называть вас мистером Кристианом.
— Корнелиус.
— У вас наверное были старомодные родители, раз они так вас назвали.
— Они были иммигранты и рано оставили меня сиротой.
— Как грустно.
Машины на шоссе стараются держаться подальше от похоронной процессии. Метель, все спешат по домам. На каменистых пригорках притулились дома, где живут люди, которые, кажется, надежно защитились от жизни. За этими уютными окнами. В комнатах, по которым можно прогуливаться. С холодильниками, набитыми мороженым, оливками, острым сыром. Кружками болонской колбасы и кусками ростбифа, уже готовыми лечь между намазанными майонезом ломтями ржаного хлеба. Садишься на большой диван посреди просторной гостиной. Впиваешься зубами в еду и смываешь ее содовой вниз. В большом камине полыхает пламя. Батареи дюжинами тренькают по всему дому.
— Где это мы, Корнелиус. Далеко еще.
— Недалеко, мадам.
— Сделайте одолжение, бросьте вы эту мадам. Я от нее я ощущаю себя старухой.
— Простите.
— Меня зовут Фанни. Так где мы.
— В Бронксе.
— Что-то не похоже на Бронкс.
— И все-таки это Бронкс. В нем есть и леса, где водятся олени, рыба, ондатры, опоссумы, совы, змеи.
— Вот не ждала от этакой дыры. Интересно, скоро сюда доберется цивилизация. Эй, похоже мои слова задели ваши чувства.
— О нет.
— Чего уж там нет.
— Я вырос в Бронксе.
— Шутите. Смотрите-ка. Снова лес. В точности как вы сказали.
— А на кладбище имеется озеро с утками.
— Шутите.
Вьющейся по лесу дорогой кортеж взбирается по холму. Лишенный цепей серый лимузин оскальзывается на льду. Сзади идут еще две машины. Белые клубы выхлопных газов вырываются из-под катафалка. В котором Элен и я, в котором мы ожидали на перекрестках зеленого света. Посреди моего родного, романтического Бронкса. Я был мальчишкой только что из Бруклина, новичком в этих местах, оказавшимся вдруг на улице. Подружился с пареньком по имени Билли, у которого только что умерла мать. Он все упрашивал меня. Опробовать боксерские перчатки, которые ему подарили на Рождество. Его отец, сидя в последнем ряду, наблюдал, как мы скачем по рингу. Я думал, горе не позволит ему драться по-настоящему, а он отмутузил меня до икоты.
