Олег Лукошин - Коммунизм
— Алексей Николаевич Косыгин!
— Правильно! — воскликнул ведущий. — Девушки, официантки, передайте этому молодому человеку пионерский значок. Напоминаю, дорогие друзья, что тот, кто выиграет наибольшее количество значков, получит сегодня приз от нашего заведения — бутылку «Советского шампанского».
Одна из официанток положила передо мной на стол вырезанный из картона, многократно увеличенный и на скорую руку раскрашенный фломастерами значок пионера. Суровый и целеустремлённый Ленин в языках пламени и с надписью «Всегда готов!» даже в таком приблизительном воспроизведении вселял задор и оптимизм, звал в светлое будущее и наставлял на борьбу.
— Конкурс мы продолжим через пару-тройку песен, — объявил ведущий, — а пока ребята из ВИА «Весна на Заречной улице» сыграют нам ещё несколько замечательных ретро-шлягеров.
Он удалился с освещённого пятака, обозначавшего сцену, а запрыгнувшие в него парни с гитарами заиграли старый-престарый хит «Девочка сегодня в баре, девочке пятнадцать лет».
Определённо пьяненький новый знакомый Никиты всё же жаждал представиться и улучил-таки возможность протянуть мне руку.
— Георгий, — объявил он. — Георгий Евгеньевич.
— Виталий, — нехотя ответил я на рукопожатие, а потом подозвал официанку. Заказал бокал «Жигулёвского».
У меня, пока сюда добирался, какие-то подозрения насчёт этого мужика, ни с того ни с сего докопавшегося до Никиты, имелись — я человек стрёмный и в каждом подозреваю агента ФСБ — но сейчас, глядя на него, я видел, что агентом тут и не пахло. Обыкновенный ухарь-выпивоха.
— А вот во мне никакой ностальгии по советскому нет, — объявил он вдруг, да ещё таким безапелляционным тоном, словно мы с Никитой выпытывали у него этот комментарий к действительности две недели.
Я закурил. Усмехнулся.
— Чего же ты тогда сюда припёрся?
— А вот так! — развёл Георгий руками. — Такой я. Нравятся мне картины безумия. Я ведь и сам когда-то рисовал. Но! — выразительно посмотрел он на меня. — Сейчас с этим покончено. Сейчас я просто наблюдатель и отчасти мыслитель, потому что, к некоторому своему сожалению, ещё не потерял способность мыслить.
— А мне кажется, уже потерял.
— Нет, нет, это всё наносное, обман всё. Я крепкий орешек и с двух литров пива не отрубаюсь. Если ваша ирония в эту мишень была направлена.
— Георгий Евгеньевич считает, — вроде бы уважительно, но и с издёвкой молвил Никита, — себя единственным разумным существом во всеобщем дурдоме.
Георгий поморщился и этак многозначительно покачал головой.
— Вы несколько утрируете, но в целом направление мысли верное. Правда, увы и ах, во всеобщем дурдоме никто себя не может считать полностью нормальным. Это невозможно.
Кажись, я понял, что это был за тип. Обыкновенный Фома Неверующий, их много сейчас по улицам ходит, в кабаках сидит и даже на телевидение разглагольствует. Люди, которые не верят в существование СССР. Считают его розыгрышем, фикцией. Заманчивое прибежище, надо сказать, — лечь на илистое, но мягкое дно тотального отрицания и наслаждаться там собственной ядовитой скорбью и наивностью всего остального человечества. К счастью, я сумел избежать подобных ловушек, хотя к ним и тянуло. Потому что это абсолютное аутсайдерство, добровольный уход из игры. А фишка-то в том, что пока игра в разгаре, в неё следует играть. Необходимо играть, как бы глупо это ни выглядело со стороны. Только в движении, в действии смысл жизни.
— Итак, очередной вопрос, — вещал ведущий-стройотрядовец. — Какая музыкальная композиция, зарубежная, обратите внимание, звучала одно время заставкой к передачам центрального телевидения «Время» и «Сельский час»? Очень неожиданная композиция.
И вновь я дал шанс гипотетическим конкурентам завоевать баллы. Конкуренты выдавали полную хрень.
— «Йестедей»! — кричали они. — «Манчестер-Ливерпуль»! «Чао, бамбино, сорри»!
А какой-то чувак — правда, сильно пьяный, может, прикалывался просто? — и вовсе огорошил:
— «Лузин май релиджен»!
Ага, «R.E.M.» написали заставку к программе «Время». Круто!
Пришлось вмешаться:
— «Люцифер», группа «Алан Парсонс Проджект».
— Точно! — обрадовался ведущий. — У нас наметился лидер. Девушки, второй значок молодому человеку. Представляете, главная телевизионная программа Советского Союза, программа «Время», начиналась с композиции под названием «Люцифер»! Разве способны сторонники частной собственности на такие приколы?!
О, верно, брат! Ты прав, как никто другой. Интересно, а с какой музыки она начинается сейчас? Там, в Союзе. Что-то ни разу про это не говорили в репортажах из СССР.
Я стал обладателем второго картонного значка.
— Самое удивительное, — услышал я снова пьяненького Георгия, — что всё население России, ну практически всё, жаждет эмигрировать в этот Союз. Разве это нормально, скажите на милость?
— Особенно потому, что его нет на самом деле, я правильно тебя понял?
— Да есть он, есть, — махнул рукой собеседник. — Как же ему не быть. Так масштабно врать уж не станут.
А, вот так значит. Мы, оказывается, не столь безнадёжны.
— А знаете, в чём главная причина такого всепоглощающего стремления? Знаете?
— Не знаем, не знаем, — выдал риторический ответ Никита.
— Это ведь вовсе не из-за желания пожить в социальной справедливости при благостном коммунизме, нет. И это обстоятельство тянет, слов нет, но не оно главное. Главное здесь в чистой психологии. Точнее, в чистой патологии. Все просто хотят увидеть другой вариант собственной жизни. Увидеть себя в других обстоятельствах, в другом окружении, в других интерьерах и с другими возможностями. Как бы со стороны подглядеть. А им это запрещают! Потому что тамошняя вселенная может не выдержать, взорваться может от присутствия двух одинаковых людей в собственном пространстве.
— Ну, вообще-то на той стороне, — вмешался Никита, — далеко не все имеют своих двойников. Это же не зеркальное отражение нашей реальности. Кто-то из нас там уже умер, а кто-то и вовсе не рождался. Вы знаете, насколько изменились в параллельном СССР варианты судеб после того, как этот исландец Сигурд взорвал себя на саммите в Рейкьявике?! Даже представить невозможно! Не было Карабаха, всех этих среднеазиатских войн, Чечни не было. Сколько людей сохранило себе жизнь!
— Зато сколько её потеряло, — не унимался Георгий. — В Пакистане и Бангладеш, в Европе и Штатах. Хотя не в этом дело.
— Совсем немного, — вставил я. — Советское командование жалело солдат.
Хотя, пожалуй, он не о солдатах.
— Да и потом, — продолжал Костиков, — с чего вы взяли, что присутствие двух одинаковых людей в одной пространственно-временной плоскости может уничтожить вселенную? Присутствуют же близнецы, и ничего подобного.
— Близнецы — разные люди, — горячился, прихлебнув из бокала наш новый знакомый. — А вот если один и тот же. Если вы встретитесь там с самим собой…
— Ерунда! Полная ерунда! Я это вам как физик заявляю. Ничего не произойдёт. Это антинаучная теория. И навеяна она, скорее всего, дешёвыми фантастическими фильмами.
— А почему же тогда нам не говорят, есть ли там наши двойники или нет? Почему мне не говорят, есть вот я такой в Советском Союзе или нет меня там?
— Ну а почему нам должны это говорить? — удивился Никита. — Отношения у Российской Федерации с Советским Союзом дружеские только внешне. Да и то лишь потому, что вроде мы русские, и вы русские, так давайте жить дружно. А так всё сверхсекретно. Никаких вольностей.
— Я знаю, — вставил я зачем-то, — что некоторые люди здесь, в России, узнавали себя в телевизионных репортажах оттуда.
— И что они при этом чувствовали? — тут же встрепенулся Георгий.
— Ну кто же знает, что они чувствовали. Прикольно им это, наверно, было — вот и всё.
— А мне кажется, что они чувствовали горечь, — глаза Георгия увлажнились. — Гнетущую горечь оттого, что не могут быть рядом с самими собой и страстное желание слиться с этим собой, который там, на другой стороне. Пусть даже ценой гибели вселенной, чтобы обрести в себе что-то, что было утеряно безвозвратно. Ведь мы все, признайтесь, чувствуем себя обкраденными. Знаете, в этом что-то настолько величественное, настолько пугающее, что мне иногда даже думать страшно об этом. Я уверен, что в этом ключ ко всем тайнам в мире. Встретиться с самим собой на другом рубеже, слиться в единое целое, а потом встретиться и с третьим, четвёртым, пятым — ведь если обнаружился один мир, то должны быть и другие — и, в конце концов, когда все миры и все инкарнации будут исчерпаны, превратиться во что-то немыслимое. В Бога! Вам не хочется превратиться в Бога? Ну скажите, неужели не хочется?
— Э, да у тебя, дядя, — не выдержал я, — кое-что пострашнее ностальгии. Даже не знаю, как это назвать.
