Крис Клив - Однажды на берегу океана
И вот теперь я сидела и смотрела на простой дубовый гроб, в котором лежал Эндрю («Классический выбор, мэм»), и гроб казался мне таким маленьким в широком церковном нефе. Безмолвный, болезненный сон.
«Мамочка, а где папа?»
Я сидела на передней скамье в церкви, обхватив руками сына, и вдруг почувствовала, что меня знобит. Викарий произносил заупокойную молитву. О моем муже он говорил в прошедшем времени. У него это получалось очень деликатно. Мне пришло в голову, что этот викарий никогда не имел дела с Эндрю в настоящем времени, он не читал его колонку в газете, не просматривал гранки, не чувствовал, как Эндрю скрипит внутри, как сломанные часы.
Чарли заерзал в моих объятиях и снова задал мне вопрос, который задавал по десять раз в день с тех пор, как Эндрю умер.
— Мамочка, а где мой папочка сейчас?
Я наклонилась к Чарли и прошептала:
— Сегодня утром он в раю, Чарли. Там, в раю, есть одна чудесная комната, куда все идут после завтрака. Там много интересных книжек, там можно много чем заняться.
— О! И там можно рисовать?
— Да, там можно рисовать.
— И мой папочка рисует?
— Нет, Чарли. Папочка открывает окно и смотрит на небо.
Я поежилась, гадая, как долго мне придется рассказывать сыну о жизни моего мужа после смерти.
Еще слова. А потом псалмы. Меня кто-то взял под руки и вывел на улицу. Я сама не поняла, как оказалась у вырытой могилы. Шестеро могильщиков в черных костюмах опускали в могилу гроб, лежащий на зеленых толстых шелковых канатах с кистями на концах. Я узнала этот гроб. Он был тот самый, который стоял на помосте перед церковью. Гроб достиг дна могилы. Могильщики ловко выдернули из-под него канаты. Помнится, я подумала, что они это проделывают всякий раз, словно у них впервые получилось так синхронно. Кто-то вложил мне в руку комок глины. Я поняла, что мне предлагают бросить его в яму. И не просто предлагают. Меня торопят. Я подошла к краю могилы. Вокруг нее была разложена аккуратная, чистая оранжерейная трава. Я посмотрела вниз и увидела тускло поблескивающий гроб на дне. Бэтмен обхватил мою ногу и заглянул в могильный мрак вместе со мной.
— Мамочка, почему люди Брюса Уэйна поклали этот ящик в ямку?
— Давай сейчас не будем об этом думать, милый.
Я столько часов потратила, рассказывая Чарли о рае на этой неделе… Мне пришлось подробно описывать, какие там комнаты, какие книжные полки, какие песочницы. Но о том, какова судьба физического тела Эндрю, я с Чарли не говорила. Я решила, что в четыре года он просто не сможет понять, как душа разлучается с телом. Но когда я вспоминаю об этом теперь, я думаю, что недооценила мальчика, который был способен жить одновременно в Кингстоне-на-Темзе и Готэм-сити. Наверное, если бы я могла усадить Чарли рядом с собой и все осторожно и заботливо объяснить ему, он, пожалуй, воспринял бы с восторгом двойственность человеческой природы.
Я опустилась на колени и обняла сына. Мне хотелось проявить заботу, нежность, но у меня кружилась голова, и, наверное, только Чарли помог мне не рухнуть в могилу. Чарли прижался губами к моему уху и прошептал:
— Где сейчас мой папочка?
Я шепнула в ответ:
— Твой папочка гуляет по райским холмам, Чарли. Многие гуляют там в это время года. Я думаю, он там очень счастлив.
— М-м-м… А мой папочка скоро вернется?
— Нет, Чарли. Из рая не возвращаются. Мы с тобой об этом говорили.
Чарли поджал губы.
— Мамочка, — проговорил он, — а зачем туда покла… положили этот ящик?
— Наверное, хотят его сохранить?
— О… А потом они придут и вынимут его?
— Нет, Чарли, я так не думаю.
Чарли часто заморгал и сдвинул брови под маской. Он никак не мог понять.
— А рай где, мамочка?
— Пожалуйста, Чарли. Не сейчас.
— Что в этом ящике?
— Давай поговорим об этом позже, хорошо? У мамочки голова кружится.
Чарли посмотрел на меня в упор.
— Мой папочка в этом ящике?
— Твой папочка в раю, Чарли.
— А ЭТОТ ЯЩИК — РАЙ? — громко спросил Чарли.
Все смотрели на нас. Я не могла выговорить ни слова. Мой сын заглянул в могилу, а потом взглянул на меня с искренним испугом:
— Мамочка! ВЫТАЩИ его! Вытащи моего папочку из рая!
Я судорожно сжала плечики Чарли:
— О, Чарли, пожалуйста, ты не понимаешь!
— ВЫТАЩИ ЕГО! ВЫТАЩИ ЕГО!
Сын вырвался из моих рук. Это случилось очень быстро. Ведь он стоял на самом краю ямы. Он оглянулся, посмотрел на меня, отвернулся и сделал маленький шажок, но поскользнулся на траве и упал в могилу в своем развевающемся бэтменском плаще. В следующее мгновение подошвы его ботинок ударились о крышку гроба Эндрю. Кто-то из пришедших на похороны испуганно вскрикнул. Думаю, с того дня, как Эндрю умер, это был первый звук, по-настоящему разорвавший тишину.
Крик звучал и звучал у меня в сознании. Линия горизонта бешено прыгала у меня перед глазами. Стоя на коленях, я оперлась на край могильной ямы. Внизу, в густой тени, мой сын барабанил кулачками по крышке гроба и кричал:
— Папочка, папочка, ВЫЛЕЗАЙ!
Чарли ухватился за крышку гроба, уперся своими бэтменскими ботинками в стенку ямы и попытался приподнять крышку, привинченную болтами. Я перегнулась через край могильной ямы и вытянула руки. Я умоляла Чарли взять меня за руки, чтобы я смогла его вытащить. Не думаю, чтобы он меня слышал.
Сначала мой сын вел себя абсолютно уверенно. В конце концов, той весной Бэтмен не ведал поражений. Он одолел Пингвина, Паффина и мистера Фриза. Мой сын не допускал мысли о том, что не сумеет справиться с новым вызовом судьбы. Он гневно и яростно кричал. Он не желал сдаваться, но если я хочу быть до конца честной и назвать то мгновение во всей этой истории, когда мое сердце окончательно разорвалось, то это был тот момент, когда слабые ручонки моего сына в десятый раз соскользнули со светлой крышки дубового гроба.
Собравшиеся проводить Эндрю в последний путь сгрудились у края могилы, парализованные ужасом происходящего, этим первым подтверждением смерти, которое было хуже самой смерти. Я рвалась к Чарли, но меня кто-то крепко держал под руки. Я хотела вырваться, я смотрела на искаженные страхом лица людей и думала: «Почему никто ничего не делает?»
Но трудно, очень трудно что-то сделать первым.
Наконец Пчелка спрыгнула в могилу, подняла моего сына, и кто-то другой вытащил его наверх. Чарли брыкался и кусался. Его комбинезон, плащ и маска испачкались в глине. Он во что бы то ни стало хотел снова спрыгнуть в могилу. Но Пчелка, которой помогли выбраться наверх, крепко обняла Чарли и оттащила его назад, крича: «НЕТ, НЕТ, НЕТ, НЕТ, НЕТ!», — а в это время собравшиеся у могилы люди принялись друг за другом бросать в яму маленькие комья глины. Кажется, мой сын кричал невероятно, слишком долго. Помнится, я подумала, не треснет ли мой разум от этого крика, как трескаются бокалы от звучания сопрано. На самом деле несколько дней спустя мне позвонил бывший коллега Эндрю, военный репортер, побывавший в Ираке и Дарфуре[19], и назвал имя врача-консультанта, специалиста по военным психологическим травмам, к которому он сам обращался. «Очень любезно с твоей стороны, — сказала я, — но это была не война».
Когда Чарли перестал кричать, я взяла его на руки, стала гладить по голове. Он обессиленно прижался к моему плечу. Через прорези в маске летучей мыши я видела, что у него слипаются веки. Пришедшие на похороны люди медленно потянулись к автостоянке. Над черными костюмами расцвели яркие зонты. Начался дождь.
Пчелка держалась рядом со мной. Мы стояли возле могилы и смотрели друг на друга.
— Спасибо, — выдохнула я.
— Не за что, — сказала Пчелка. — Я всего лишь сделала то, что сделал бы любой на моем месте.
— Да, — кивнула я. — Вот только больше никто этого не сделал.
Пчелка пожала плечами:
— Это легче, когда ты со стороны.
Я поежилась. Дождь усилился.
— Это никогда не закончится, — проговорила я. — Правда, Пчелка?
— Как бы надолго ни исчезала луна, однажды она засияет вновь. Так говорили у нас в деревне.
— Апрельские ливни приносят майские цветы. Так у нас говорили.
Мы попытались улыбнуться друг другу.
Я так и не бросила комок глины в могилу. Никуда я его не бросила. Два часа спустя, на минуту оставшись одна дома, около кухонного стола, я вдруг осознала, что до сих пор сжимаю в руке этот комок глины. Я положила его на скатерть: маленький кусочек бежевой земли лег на чистый голубой хлопок. Когда я несколько минут спустя вернулась в кухню, кто-то уже убрал глину со стола.
По прошествии нескольких дней вышла Times с некрологом, в котором было упомянуто о том, что на похоронах бывшего автора колонки этой газеты имели место трогательные сцены. Редактор прислал мне вырезку из газеты, вложенную в конверт из плотной кремовой бумаги. К вырезке был приложен белый листок с выражением соболезнований.
