Евгений Дубровин - Грибы на асфальте
Сегодня завхоз поехал на нашем мерине за дровами, и мы решили посвятить весь день расчетам. Я достал со шкафа кипу чертежей и папок. Заметив на наших лицах каменную решимость, Вацлав Кобзиков заволновался.
– Опять расселись, мумии египетских фараонов! Сегодня комната нужна мне! Понятно? Я тоже плачу десятку! Проваливайте в читальный зал!
Ким ответил на нервные выкрики презрительным молчанием. У них с Кобзиковым с самого начала установилось что-то наподобие взаимной любви с минусом. Вацлав никогда не упускал случая поиздеваться над капитаном.
– Хотя бы рубашки надели, фараоны! – кричал ветврач. – Будут девушки приходить, а они устроили здесь физкультурный парад! У Кима пятно сзади масляное на майке!
– Что ты говоришь? – елейным голосом спросил Ким Придется снять. Неудобно перед дочерью министра.
Он стащил майку и бросил ее на кровать.
– Ну хорошо же! Я вас все равно выкурю! – пообещал грек. – Я вам создам условия!
И началось. Вацлав стал свистать, пытался петь, двигал мебель с места на место и вообще вел себя безобразно.
– Это мы еще посмотрим: кто – кого! – сказал Ким. – Как, ребята?
Мы с Тиной выразили согласие. В самом деле безобразие: люди изобретают сеялку, а тут будут девицы шляться.
Мы стали выкрикивать вслух расчеты, бить рейсшиной мух, подражать петуху.
Сражение было в полном разгаре, когда раздался стук в дверь. Грек погрозил нам кулаком, сдунул с рукава пушинку и на цыпочках подкрался к двери. Стук повторился. Похоже, стучала женщина.
Кобзиков отскочил к кровати.
– Войдите, пожалуйста, – пропел он голосом змия-искусителя.
Мы невольно затаили дыхание. Даже Ким перестал щелкать рейсшиной и уставился на дверь.
– Разрешите? – прозвучал голосок, и на пороге возникло нечто кисейное. Этакая игрушечная фея (только не производства Центрально-Черноземного совнархоза).
Первым встретился взглядом с феей я – по Причине своей экстравагантной внешности (у меня в волосах после стычки с Кимом торчал пух, а на носу сочилась крупная царапина).
– Простите. Вацлав Кобзиков здесь живет?
В глазах девушки я не заметил иронии, но это, наверное, было делом чертовски трудным: Смотреть без иронии на мою рожу.
– Здесь.
Фея улыбнулась мне. Я улыбнулся ей. Потом она улыбнулась Киму, и я стал свидетелем, как у капитана полезли вверх уши. Такого никогда еще я не видел. Затем девушка повернулась к Тине, отпустила ей не менее обворожительную улыбку, на что древняя богиня ответила такой гримасой, какая бывает разве только у человека, укусившего зеленый лимон. Увы, при всех своих достоинствах Тина всего-навсего женщина, а женщина не любит, когда другим что-то удается больше, чем ей. Улыбка у этой девчушки, безусловно, получалась лучше.
Следующая улыбка предназначалась Вацлаву Кобзикову. Но грека в комнате не оказалось. Чрезвычайно удивленный, я принялся вертеть головой и, наконец, обнаружил ветврача за шкафом.
– Вацлав, – сказал я, – к тебе пришли. Хмурый Кобзиков нехотя появился.
– Здрасте! – буркнул он.
Мы были удивлены. Только что грек сиял, как кастрюля из нержавеющей стали. Сейчас он смахивал на председателя профкома, озабоченного отчетным докладом.
– Увидев Кобзикова, девушка обрадовалась.
– Я вас не узнала! Вы сегодня такой…
«Ага, вот оно что! Любовный конфликтик! Сейчас будет сентиментальная сцена с уклоном в трагедию».
– Как поживаете?
– Ничего.
«Поигрался, негодяй, а теперь „ничего“?! Такую симпатичную девчушку бросил!»
– А я иду, смотрю – объявление: «Обращаться к Кобзикову». Дай, думаю, проведаю… Вылечились от лунатизма?
«Что?!»
Гладко выбритые щеки Кобзикова стали вишневыми.
– Встречаю недавно Ивана Ивановича и спрашиваю о вас. Оказывается, у вас редкая форма. Он долго расписывал. Что-то там связано с боязнью высоты. Лунатики обычно ведь не боятся высоты?
Кобзиков уже пылал, как настольная лампа, и старался на нас не смотреть. Мы слушали, разинув рты. Неужели в довершение ко всему вечный жених еще и лунатик? О боги!
Мне никогда еще не приходилось наблюдать Вацлава Кобзикова смущенным. И Киму, разумеется. Я видел, что капитан колеблется. Подложить греку свинью или нет? Соблазн был слишком велик. Наверно, перед глазами Кима в это время проходили вереницей все обиды, насмешки, издевательства, на которые Вацлав Кобзиков отнюдь не был скуп. В то же время месть была слишком жестокой. Капитан заерзал на стуле. Капитана одолевали мучительные раздумья. Жажда крови, наконец, победила.
– Вы не знаете, лунатикам разрешают жениться? – выпалил он.
– Жениться? Право, не знаю… А что, разве Кобзиков до сих пор…
– Да.
Мы уставились на девчушку. Как она воспримет этот удар?
– Глаза у феи заблестели. Но увы, в них было лишь одно любопытство. Или это игра?
Лицо капитана стало жестким. Наступила минута, которой мой начальник ожидал долго. Стало ясно, что Ким расскажет все, ибо он уже догадался: сегодняшняя гостья играет в жизни Кобзикова какую-то немалую роль. Может, это одна из «невест»? Тем лучше!
Ким был простым малым, и мысли легко читались на его высоком челе. Кобзиков, видно, тоже все прочитал, потому что, забыв про самолюбие, пискнул:
– Не надо!..
– Конкретной невесты пока нет, – медленно и обстоятельно, как и все, «то он делал, сказал капитан. – Есть цель абстрактная – дочь министра.
– Вот как!
– Да. Во имя этого приносятся жертвы, одна из которых – вы. Найденный предмет дамского туалета не был потерян.
– Это правда, Кобзиков? – спросила голубоглазая фея.
– Кобзиков встал и вытянул руки по швам.
– Нет, – соврал он нагло. – Они треплются. Они изобретают сеялку и немного того…
– А то смотрите, у меня есть подружка. Правда, не дочь, а племянница министра. Могу познакомить.
– Нет, нет! – испугался грек. – У меня и в мыслях не было…
Вид у Вацлава был пришибленный и жалкий. Фея взяла его под руку.
– До свидания. Вацлав меня немного проводит. Они ушли.
– Наглая особа! – сказала Тина, когда захлопнулась дверь. – Туда же, в любовь играет!
– Ах, Тиночка, Тиночка, никак не можешь простить улыбки!
– Натворил, наверно, что-нибудь, а теперь…И чего они в нем находят? Как можно преуспевать с такими вульгарными манерами?!
– Эрудиция, талия, интеллект.
– У меня тоже все это есть, – обиделся Ким. – Однако меня никто не любит!
Мы с Тиной переглянулись. Нашего капитана потянуло на лирику! Вот так, не мсти другим.
– А я, Кимочка?
– И ты. Я же вижу. Bсe с Рыковым да с Рыковым.
– Ах ты, дурачок лысый! Начались нежности.
– Пусти! – ворчал Ким, отбиваясь от Тины. – Я не ревную, я предупреждаю!..
Распахнулась дверь. В комнату быстро вошел Вацлав. Я ожидал скандала, но грек, остановившись у окна, принялся барабанить пальцами по стеклу.
– Ты-ры-ры-ры! – запел он мерзким голосом, задумчиво вертя банку с суриком.
Бывают такие моменты, когда к человеку вдруг приходит прозрение.
– Берегись! – крикнул я Киму, бросаясь грудью на чертеж.
В ту же секунду мимо моего уха просвистела банка, распространяя противный запах краски…
Вацлав рыскал по комнате.
Это уже был не Кобзиков, а вождь племени краснокожих, вступивший на тропу войны. В нас летели щетки, помидоры, хлеб, книги. Сначала мы, ошарашенные бурным и непонятным натиском, лишь подставляли бока и спины предметам, защищая чертежи, а потом сами перешли в наступление. Через десять минут отчаянной борьбы жених был запеленат в одеяло, связан бельевой веревкой и уложен на кровать.
– Гады! Крокодилы! Паразиты! – изрыгал обезвреженный ветврач. – Остригу ночью, как овец!
Лишь после того как Ким пообещал заткнуть ему рот тряпкой, грек замолчал. С полчаса он зло сопел и бубнил себе под нос, но скоро отошел: Кобзиков был не злопамятным человеком.
– Ладно, – сказал он. – Развязывай. Не буду рвать вашу кретиническую сеялку.
Мы распутали вечного жениха и сели за расчеты. Наступила тишина. Только Вацлав нервно расхаживал из угла в угол. Всем было немного неловко. Я не выдержал первый.
– Слышь, брось мотаться! Расскажи лучше, кто была она?
– Секретарь горкома комсомола, вот кто!
– Кончай!.. Кобзиков взвился.
– «Кончай», «кончай»! Раньше вам, харям, кончать надо было. Натрепались! Я сгореть могу за милую душу. Ты знаешь этого человека? Нет? А я знаю! Бантики, челочки, ямочка, кисочка!.. Под маменькину дочку работает. А у самой рука, как у тигра. Цапнет – не пикнешь!
Я невольно рассмеялся. У этой-то девчурки – рука тигра?1
– Во-во, смейся! Все сначала смеются. И я смеялся. Рассказать, как она меня от лунатизма вылечила?
– Валяй!
Грек присел на кровать.
– Откуда она взялась, эта болезнь, не знаю. Может, заразил кто. В общем обнаружил я ее еще на третьем курсе. Выпили мы один раз бутылочку с приятелем, бутербродиками закусили, культурненько этак, по-хорошему. Проводил я его, потом лег спать. Просыпаюсь от холода. Стою я в майке и трусах (дело зимой было) на крыше общежития и держусь за печную трубу. Ветер воет, звезды мерцают, псы от стужи за рекой вопят, Жутко мне стало, начал пробираться к чердачному окну – глядь, вся крыша босыми ногами истоптана, а некоторые аж по самому краю… Да… А дом, учти, шестиэтажный. Оборвалось у меня сердце. Ну, думаю, Ваца, пропал ты вконец. Лунатик! Пить вроде бросать надо, а разве удержишься? То экзамен сдал, то стипендию получил, то дружок хороший пришел. Сделал себе ремни специальные к кровати привязываться: как упаду на койку – они сами меня запутывают…
