Жан-Мари Леклезио - Танец голода
Выйдя от нотариуса, она поцеловала отца: «Спасибо! Спасибо!» Александр молча взглянул на нее, вид у него был растерянный, словно он думал совсем о другом. Он пошел по направлению к Монпарнасу — посмотреть на банки и пообедать «по-холостяцки», как он выражался. Этель побежала на улицу Маргерен. Ей еще не исполнилось пятнадцати, и она потеряла всё.
Светские беседы (продолжение)
После обеда — может, тайком выпив или просто будучи взволнованной чем-то, — Жюстина устроила спектакль. Мод, как всегда шумная, кокетливая, находилась в центре внимания, рассказывая об опереттах, концертах, замыслах, словно все еще была актрисой, отправлявшейся на гастроли, а не одинокой, почти нищей старухой, живущей, как говорили, под самой крышей дома на улице Жакоб в обществе полудюжины кошек. Лоран Фельд сидел на пуфе, чуть в стороне, возле Этель. «В самом воздухе чувствуется театральность, — подумала Этель, — суетность и притворство».
Люди умирали: в Нанкине, Эритрее, Испании; лагеря беженцев около Перпиньяна были переполнены женщинами и детьми, ждавшими от правительства одного-единственного слова, чтобы покинуть эту клоаку и вернуться к нормальному существованию. А здесь, на улице Котантен, в гостиной, купающейся в лучах мягкого весеннего солнца, шум голосов создавал некое убежище, тихую гавань, ощущение легкой амнезии без каких-либо последствий.
Жюстина объявила: «„Божья коровка", стихотворение Виктора Гюго». Тетушка Виллельмина села за фортепиано — с очень гордым видом, словно готовилась исполнить гимн. У Жюстины был чистый голос, она слегка растягивала слова, четко артикулируя звуки, каждый согласный был хорошо слышен. На публике она пела впервые.
Какая чудная уловка —
Вдруг вымолвить: «Ах, по спине
Ползет, пол-зет… так страш-но мне…»
— Да эт-то бо-жи-я ко-роов-ка!
Этель почувствовала, что у нее краснеют щеки, а по телу побежали мурашки. Глядя прямо перед собой, она старалась не замечать происходящего. Беседа стихла. Именно это больше всего ненавидела девушка — сосредоточенный вид публики, чрезмерное внимание, вежливое молчание, утонченную ложь, скрывающую страх и злость.
Вся в черных крапинках о-на,
Смешная, милая, простааа-я.
Умолкла певчих птичек стая,
И наступила ти-ши-наааа.
Песенка была длинной, время тянулось слишком медленно. В конце каждого куплета тетушка Виллельмина тренькала по клавишам, видимо изображая щебет птиц в листве деревьев. Женщины обмахивались веерами — в комнате было душно; генеральша Лемерсье сидела с восхищенным видом, ее морщинистый рот напоминал букву «о». Этель чувствовала, как у нее между лопаток течет пот. Не мигая, она смотрела на Жюстину, ухватившись за нить ее голоса, боясь, что та сфальшивит. И вдруг ее рассмешила нелепость происходящего: она вспомнила, как они с матерью репетировали эту песенку для школьного конкурса, проходившего в конце учебного года. Этот жеманный, бессмысленный, сплошь из намеков стишок — глупая пустяковина на тему любви — звучал как обезумевший колокольчик, торопливо и прерывисто, словно был привязан к шее пони, возящего детишек по манежу.
Я над возлюбленной склонился,
Поцеловать ее хо-тееел,
Но поцелуй мой уле-теел,
И ни-че-гооо я не до-бииил-ся.
Еще одна трель — и Жюстина повторила: «И ниче-гооо я не до-бииил-ся»; раздался смех, послышались похвалы, генеральша Лемерсье аплодировала, постукивая сложенным веером по левой ладони.
Почему же именно во время этой забавной сценки Этель возненавидела Мод, возненавидела так сильно, что сердце едва не выпрыгнуло из груди? Она перестала слушать, хотя Жюстина, подбадриваемая шепотом гостей, повторила четверостишие о красавице, божьей коровке и улетевшем поцелуе.
…Бог сотворил зверей и птичек,
Мужчины глупости творят.
Последняя строчка была произнесена дрожащим голосом. Тетушка Виллельмина еще раз ударила по клавишам, и грянул гром аплодисментов. Чувствуя, что к горлу подступает тошнота, Этель встала, и тут Лоран Фельд, внимательно слушавший песенку от начала до конца, сунул ей в руку торопливо нацарапанную записку. Этель прочла: «Да хранит нас Господь в другой раз от подобной французской глупости!»
Вид у Лорана был самый серьезный. Он постукивал пальцами по коленям, но в его синих глазах Этель увидела искорку шалости — один-единственный раз он открыл ей свои истинные чувства. И тогда ее захлестнула волна безудержного веселья.
Талон: Ситуация нестабильная, никто не думает о том, что нас ждет неминуемый крах и нынешняя власть не в состоянии его предотвратить. Александр: Ладно вам преувеличивать, в конце концов мы сами их выбрали. Талон: Да, и они, эти люди, постепенно теряющие свои позиции, стараются уверить нас в этом. Помяните мое слово…
Тетушка Виллельмина: Не начинайте опять про этот ваш крах!
Женщины, сообща: Да-да, давайте поговорим о другом! Только не о деньгах!
Шемен: Когда к власти придет Блюм, золото исчезнет!
— Он давно уже не у дел!
— В любом случае Фронт[10] долго не просуществует.
Талон: К счастью, Гитлер сейчас занимается чисткой Германии от большевиков, но здесь нечто подобное может начаться слишком поздно. Жюстина: Всё-то вы о своем Гитлёре! (Ее поправляют: «Гитлер, а не Гитлёр».) Все равно, так или этак! Он не внушает доверия! Шемен: Вы читали статью академика Абеля Боннара в «Пти журналь»? Он встречался с немецким канцлером в Берлине, и тот заявил ему: «Жаль, что французы считают меня диктатором». Александр: Вот это да! Он что, вам нравится? Шемен: Мой дорогой, народная власть не может не быть противоречивой! Гитлер сказал: «Народ со мной, поскольку он знает, что я решаю его проблемы, забочусь о нем и мне интересна душа моего народа».
Виллельмина: Их душа! Давайте еще поговорим
О том, что за душа у бошей!
Шемен: Но, мадам, у немецкого народа и в самом деле красивая и большая душа, — конечно, не столь музыкальная, как ваша…
Виллелъмина: Да не смешивайте вы! Моцарт, Шуберт и Гитлер не могут стоять рядом. (Смех) Талон: И тем не менее вы, как и я, наверняка читали о том, как он приветствовал постановку «Мейстерзингеров» в Нюрнберге: канцлер аплодировал — в Париже такого просто не могло бы быть! Шемен: Потому что у нас в музыке полный декаданс: Дебюсси, Равель и так далее.
Этель так и подскочила: «Это неправда, вы ничего не понимаете, Равель — гений, и Дебюсси тоже…» На глаза ей навернулись слезы, и Лоран в знак поддержки сжал ее руку.
Александр: Хорошо, хорошо, музыка лучше спора, но вернемся к политике, это тема более… легкая! (Смех)
Полина: Кстати, что вы скажете о продаже картин, которые ваш канцлер отправил в Швейцарию, сочтя их «дегенеративными»? Вламинка оценили в двести тамошних франков! Генеральша Лемерсье: Ваш Гитлер ведет себя точь - в - точь как наше маскарадное правительство, вы не находите? Оплачиваемые отпуска, процветающие заводы, все это заискивание перед низами, а?
Шемен: Нужно признать, с его приходом к власти страна изменилась. У меня в Берлине есть друг, так вот, он говорит, что при канцлере Германия стала чистой и приятной, повсюду цветы, даже на фермах и в маленьких деревушках… Милу: Вы хотите нас убедить, что там — рай? Талон: Кроме того, он открыл балтийские пляжи для миллиона рабочих, это лучше того, что делают социалисты, не так ли?
Полина: Балтика, какой ужас! (С маврикийским акцентом) Вероятно, это даже хуже вашей Бретани. (Смех)
Александр: Разумеется, Рюген не Ницца. Моя сестра клянется только Ривьерой[11]. Милу: Ничего, подождите, скоро фюрер будет отправлять своих рабочих отдыхать в Ницце! Шемен: А пока он использует в своих выступлениях выражения, которые Блюм никогда не отважится употребить: он говорит со своими избирателями о прогрессе, об уважении к труду… Только представьте себе такого политика у нас! Генеральша: Да что вы! Наш просто призывает их работать меньше, чтобы платить им больше! Покупает их голоса, оплачивая отпуска и отправляя к морю!
Шемен: Он решается говорить о том, чего всегда боялись большевики и социалисты: профессиональный рабочий постоянно думает, тогда как служащий банка трудится машинально. Генеральша: И вы, банковский служащий, тоже так считаете?
Шемен: В конце концов, стоит забыть про личные интересы, смотреть дальше, видеть на расстоянии! К чему отрицать правду? Составлять цифры в строчки и столбцы ерунда по сравнению с тем, что делает автомеханик или краснодеревщик.
