Маргарет Этвуд - Пенелопиада
Теперь я одна управляла всеми обширными владениями Одиссея. В детстве, при спартанском дворе, меня никто не готовил к такому будущему. Считалось, что царевне работать не пристало. Мать, хотя и была царицей, ничему не могла меня научить. Она не жаловала блюда, подававшиеся на стол во дворце, — главным образом здоровенные ломти мяса; самое большее, что она могла съесть, — это рыбешку-другую с гарниром из морских водорослей. Она ела рыбу сырой, сперва откусывая голову, и я всякий раз завороженно смотрела, как она это делает. Я вам не говорила, что зубы у нее были мелкие и острые?
Раздавать приказы рабам и назначать наказания она не любила, хотя могла попросту убить без предупреждения того, кто ее раздражал: она никак не могла понять, что невольники — это ценное имущество. Прясть и ткать она даже не пыталась. «Слишком много узелков, — говорила она. — Паучья работа. Пускай этим Арахна занимается». Что же до надзора за кладовыми, винными погребами и, по ее выражению, «золотыми игрушками смертных», хранившимися в огромных сокровищницах дворца, то ей становилось смешно от одной этой мысли. «Наяды умеют считать только до трех, — говорила она. — Рыба ходит косяками, а не по спискам. Одна рыба, две рыбы, три рыбы, еще рыба, много рыб! Вот как мы их считаем! — И разражалась зыбким серебристым смехом. — Мы, бессмертные, не такие скупердяи. Мы не копим сокровища. Это же бессмысленно!» И шла окунуться в дворцовый фонтан или исчезала на много дней — уходила в море шутить с дельфинами и разыгрывать устриц.
Поэтому на Итаке мне пришлось учиться с азов. Поначалу мне мешала Эвриклея, которая хотела сама всем распоряжаться, но в конце концов поняла, что работы по хозяйству невпроворот даже для такой хлопотливой наседки, как она. С годами я начала составлять описи имущества (где рабы, там и воровство, за ними всегда нужен глаз да глаз) и раздавать указания кухаркам, а также пряхам и ткачихам — одежда для рабов была грубая, но и она со временем ветшала. Помолом зерна занимались рабы, стоящие на самой низкой ступени невольничьей иерархии. Их держали под замком в особой пристройке, куда обычно отправляли за какие-нибудь проступки; нередко между ними вспыхивали ссоры, так что мне приходилось бдительно следить за малейшими признаками вражды и предотвращать беспорядки.
Мужчинам-рабам не полагалось спать с рабынями без разрешения. Из-за этого тоже случались неприятности. Иногда кто-нибудь влюблялся и начинал ревновать — ну точь-в-точь, как знатные господа, — и всякий раз возникала опасность, что добром это не кончится. Если доходило до крайностей, я, разумеется, продавала смутьянов. Но если от подобной связи рождалась здоровая, красивая девочка, я обычно оставляла ее себе и воспитывала сама, чтобы из нее выросла изысканная и приятная служанка. Наверное, я слишком баловала этих детей. По крайней мере, Эвриклея так говорила.
Одной из них была Меланфо Нежные Щечки.
С помощью дворцового управляющего я закупала припасы и вскоре прослыла рачительной хозяйкой, искусной в торговом деле. С помощью надсмотрщика я следила за тем, как обстоят дела на пашнях и пастбищах, и старалась учиться, особое внимание уделяя науке разведения скота и ее всевозможным тонкостям — например, как не позволить свинье сожрать свой приплод. Набравшись опыта, я стала находить удовольствие в разговорах на эти неблагородные и грязные темы. Мне очень льстило, когда свинопас приходил ко мне за советом.
Моя стратегия заключалась в том, чтобы приумножить имущество Одиссея: вернувшись, он увидит, что у него всего стало больше, чем было, — больше овец, больше коров, больше свиней, больше засеянных полей, больше рабов. Мне явственно рисовалась картина, как Одиссей возвращается, а я — с приличествующей женщине скромностью — показываю ему, как хорошо я справлялась с делами, которые обычно считаются по плечу только мужчине. Как я разумно всем управляла. От его имени, конечно. Только ради него. Как он просияет от радости! Как он будет мною доволен! «Ты стоишь тысячи Елен!» — скажет он. Наверняка так и скажет. И заключит меня в нежные объятия.
Несмотря на все эти хлопоты и обязанности, я чувствовала себя очень одинокой. Где мне было взять мудрых советчиков? На кого я могла положиться, кроме себя самой? Я не раз засыпала в слезах или проводила ночи в молитвах к богам: или верните мне моего любимого мужа, или даруйте мне быструю смерть! Эвриклея готовила для меня успокаивающие ванны и снотворные напитки, но сама при этом ухитрялась раздражать меня еще больше. У нее была докучная манера повторять пословицы и присказки, призванные поддержать во мне бодрость духа и усердие в трудах:
Та, что день-деньской рыдает,
За обедом голодает.
Или:
Та, что плачет без конца,
Не отведает мясца.
Или вот еще:
Хозяйка ленится — рабы обнаглели:
Приказов не слышат, гуляют без дела,
Воруют, плутуют, блудят и грубят.
Плетей пожалеешь — испортишь раба!
Ну и все в том же духе. Будь я помоложе, я бы ее отшлепала.
Однако ее увещевания не пропали втуне: по крайней мере днем мне удавалось казаться бодрой и полной надежд — если не для себя самой, то хотя бы для Телемаха. Я рассказывала ему об Одиссее: какой он могучий воин, как он умен и красив и как все будет замечательно, когда он наконец вернется домой.
Как жена (или вдова?) столь знаменитого человека, я привлекала к себе все больше любопытства: чужеземные суда приходили все чаще и чаще и приносили новые слухи. Кое-кто пытался прощупать почву: если выяснится, что Одиссей, не приведи боги, все-таки умер, не окажусь ли я снова на выданье? Со всеми моими сокровищами. Я пропускала эти намеки мимо ушей, поскольку вести о моем муже по-прежнему приходили — хоть и сомнительные, но все же вести.
Одиссей побывал в Стране Мертвых, где совещался с духами, говорили одни. Нет, он всего-навсего переночевал в какой-то старой мрачной пещере, полной летучих мышей, возражали другие. Он велел матросам запечатать уши воском, рассказывал кто-то, и так сумел проплыть мимо Сирен — полуптиц-полуженщин, что заманивали мореходов к себе на остров и пожирали; сам же Одиссей приказал привязать себя к мачте, чтобы услышать их неотразимое пение, но не поддаться соблазну прыгнуть за борт. Нет, утверждали другие, он всего лишь посетил публичный дом на Сицилии: тамошние куртизанки славятся своими музыкальными талантами и причудливыми нарядами из перьев.
Я не знала, чему верить. Иногда мне казалось, что рассказчик просто сочиняет байки, чтобы меня напугать и увидеть, как мои глаза наполнятся слезами. Кое-кто находит особое удовольствие в том, чтобы мучить беззащитных.
Впрочем, любые сплетни был и лучше, чем ничего, — так что я жадно выслушивала всех, кто являлся с новостями. Но еще через несколько лет прекратились и сплетни: Одиссей словно бесследно исчез с лица земли.
XIII. Партия хора
Лукавый капитан[2]
Матросская песня, исполняется двенадцатью служанками в матросских костюмчиках
И вот лукавый Одиссей
домой из дальних стран
Пустился в путь, добычей горд,
удачей сыт и пьян:
Самой Афины как-никак
любимый мальчуган —
За плутовство, за воровство,
за все свои уловки.
Сперва пришел он к берегам,
где лотосы цвели,
И нам казалось — не найти
прекраснее земли,
Но капитан велел опять
взойти на корабли,
А кто упрямился, того
втащили на веревке.
Достался кое-кто из нас
циклопу на обед,
И был в отместку ослеплен
ужасный людоед.
«Никем» назвался наш герой,
но во хмелю побед
Не утерпел: «Я — Одиссей!
Я в мире самый ловкий!»
И ополчился на него
свирепый бог морей
И вспять погнал его суда
десницею своей.
Ну что ж ты ветры не сдержал,
речистый Одиссей?
А говорят — не видел свет
искусней морехода!
Так будь здоров, наш капитан!
Тебе не занемочь
Ни в штиль, ни в шторм, ни в тихий день,
ни в грозовую ночь,
Ни на груди морских наяд,
куда б и мы не прочь
Прилечь, как ты, наш удалец,
отважный и свободный!
И только ветер поутих —
уж новая беда:
Для лестригонов-дикарей
что гости — то еда,
И многих спутников своих
оставил навсегда
В гостях на этом берегу
наш воин благородный.
Нам остров чудный хлевом стал
по прихоти Борея,
Там превратила нас в свиней
волшебница Цирцея.
Но хитроумный Одиссей
стократ ее мудрее:
Он пил, он мял ее постель
и ел ее еду.
Так будь здоров, наш Одиссей,
наш мудрый капитан!
Куда бы ни занес тебя
безбрежный океан,
Не дом родной тебя манит,
а бури и туман.
Чудак? Пожалуй! Но хитрец —
злодеям на беду.
На Остров Мертвых он приплыл
и к берегу пристал,
Наполнив яму кровью, ждал
и духов отгонял,
Пока Тиресий, вещий муж
ответ ему не дал.
Как знать, меня он навестит,
когда в Аид сойду?
Затем побаловать свой слух
задумал Одиссей —
Едва в могилу не попал
из перьев и костей.
Да, только чудом избежал
он птичкиных когтей,
Но голос сладостный Сирен
услышал он один.
Герой наш Сциллу обошел,
Харибду миновал, Преодолел водоворот
меж смертоносных скал,
Начхал на Посейдона он,
как тот ни бушевал, —
Наш хитроумный Одиссей,
Лаэрта блудный сын.
Хоть говорил нам капитан,
что Гелиос гневлив,
Сожрали мы чужих быков,
о страхе позабыв,
И наказал нас вздорный бог,
в пучине утопив.
До острова Калипсо
доплыл лишь Одиссей.
Семь долгих лет наш капитан
богиню ублажал,
Покуда не построил плот
и в море не сбежал.
Проснулся он на берегу,
где пыл его восстал
При виде Навсикаи
и легконогих дев.
Потом о странствиях своих рассказывал герой.
Кто знает, правду говорил
иль привирал порой?
Никто не ведает, что нам
припасено Судьбой, —
Никто, и даже Одиссей, лукавый лицедей!
Так будь здоров, наш капитан,
куда бы ты ни плыл!
Земель ты много исходил,
морей избороздил,
Но все ж, в отличие от нас,
Аид не угодил.
Теперь прощайте! Будем ждать
хороших новостей.
XIV. Женихи набивают брюхо
