Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма
На перекрестке двух переулков стайка малышни играла в какую-то малопонятную игру, крутя бутылку. Разгорелась пылкая ссора, компания, вмиг разделившись на две неравные части и взявшись за палки, камни и комья грязи, принялась забрасывать друг друга привычными дразнилками.
— Жид, жид, плюй в колпак, мамке скажешь, что все так.
— Христ, Христ, g’hört am Mist![43]
Из соседнего дома выглянула женщина и заорала на них, выплеснув ведро грязной воды, после чего шайка смешалась и убралась прочь, толкаясь, сцепившись локтями и хихикая. Сумерки сгущались, из теней проступали ночные созданья. На них были маски из муки, нарумяненные кирпичной пылью, — карикатуры на женщин, позирующие и зовущие из луж горохового супа — света, пролитого фонарями. Беньямин подумал о Лили и припустил бегом, сворачивая то туда, то сюда тропами, какие помнил с детских лет, пока не услышал резкую двойную ноту свистка городового, а за ним — хриплый пых, выдохнутый отбывающим поездом. Он остановился перевести дух, а затем помчался по лестнице через три ступеньки.
В Kneipe[44] было почти битком, обстановка — на грани перемены с дневной клиентуры на разительно иную ночную. Степенные деловые встречи, тихое чтение газет и дискуссии, подогреваемые кофе, уступали более оживленному грохоту и гомону серьезных возлияний, буйному провозглашению радикальных политических теорий, приправленных откровенным подстрекательством. Беньямин отлично понимал, что информацию здесь собирает далеко не только его старый приятель.
Хуго сидел на обычном месте, сгорбившись так опасно близко к ревущему кабацкому очагу, что одежда у него все время оказывалась подпалена. Широченные плечи, нечесаная грива — он напоминал здоровенного паука, хотя байки поглощал, а не плел. Хуго всегда-то был дороден, а ныне его зад едва помещался на лавке, рассчитанной на троих, но все равно ходили слухи, что ни кусочка твердой пищи к нему в рот не попадало. А еще болтали, что он почти не покидал это здание. Ближе к утру он тяжко втаскивал свою тушу наверх; может, и не спал никогда. Задолго до полудня он вновь сидел на своей скамье, поднимал первую высокую кружку пива и отправлял сопливого пацана, злым эльфом скорчившегося в ожидании у очага, отнести редактору пачку. Беньямин ухмыльнулся и двинулся к нему.
— Stittlichkeit und Ernst[45]. — Таково, по обыкновению, было их приветствие.
— Набздеть на нравственность и трезвость. — Хуго скривился, не поднимая головы. Привычный ответ. Хуго казался не пьянее обычного. — И что же за бес срыгнул тебя с благородных бульваров на остров Мацы? Стосковался по вони? В последний раз ты снизошел до визита к нам, когда желал разузнать о ком-то. — Одной рукой он спихнул журнал, который читал тайком, но Беньямин успел разглядеть ярко-красную обложку, ни с чем не перепутаешь.
— «Die Fackel»?[46]
Хуго хмыкнул.
— Пива, — потребовал он, пнув задремавшего мальчишку; тот немедля вскочил на ноги и, распихивая толпу костлявыми локтями, отправился искать официанта.
— Что думаешь про это? — напирал Беньямин, читавший журналы, которые получал доктор.
— Мне по душе этот человек. Говорит, что думает. Даже обо мне, шельмец-наглец! А поскольку Краус дело думает, больше года он не протянет. — Хуго откинулся на спинку скамьи и оглядел Беньямина. — Неплохо выглядишь. Жизнь слуги тебе к лицу.
Спина у Беньямина напряглась.
— Это не навсегда, — сказал он чопорно. — Есть у меня планы.
Хуго пожал плечами.
— Опасное это дело — планы, мой юный друг. Нас несет в бурные воды. По всем приметам так, всюду. В такие времена стоит ценить мелочи. И помни: мелочи — они тогда мелочи, покуда нам не нужно обходиться без них. Ты ешь без перебоев. Большинству и это не удается. У тебя теплая постель. Ну, настолько, насколько она может быть теплой, если спишь один. — Он вскинул буйную черную бровь. — Ты же один спишь, насколько я понимаю? Герр доктор и его фрау все из себя добропорядочные и все такое.
— Пиво! — возопил чумазый эльф Хуго, колотя кулачком по столу.
Тощий официант поставил перед ними шесть высоких кружек. Беньямин огляделся: кто же это к ним собирается подсесть, — но, видимо, замученный малый просто решил лишний раз потом не бегать. Последовало некоторое препирательство о предположительно скверном качестве напитка, а костлявый мальчишка тем временем убрался в свой угол, вытаскивая из рукава ломоть хлеба и недоеденную колбаску. Сутолока избавила Беньямина от объяснений своего распорядка сна, и он закрыл глаза, приберегая буйство пылких фантазий для себя. А когда открыл их, Хуго уже опорожнил одну кружку; несколько капель свисало у него с рыжеватых усов, кои не желали дорасти до солидной бороды, как бы ни побуждали их к тому поглаживанием да дерганьем.
— Огня! — крикнул Хуго. Мальчишка завозился и кинул в очаг еще несколько поленьев. Тощая собака протиснулась между ног Беньямина и попыталась стащить остатки хлеба. В награду получила пинка, от которого кувырком преодолела длину человечьей тени. Мальчишка макнул отнятую у собаки корку в Беньяминову полную кружку, после чего заглотил ее, а затем рухнул у очага, оскалившись на бдительного пса. Хуго недоуменно оглядел Беньямина, отодвинувшего от себя оскверненный напиток.
— Пей давай.
— Спасибо. — Беньямин исподтишка потянул к себе другую емкость и сделал долгий глоток. На непривычное удовольствие отозвались все его мышцы. Ушло все напряжение, накопленное в нескончаемой борьбе с нашествием крыс и гусениц в саду, от проповедей Гудрун, от уныния, навеянного местами, которые его семья так долго и тяжко старалась покинуть. Блаженство. — Ах.
— Панацея, — сказал Хуго, потянувшись за добавкой. Он уставился в зазор между тяжелых кружек, вглядываясь в видавшую виды столешницу, в ее древние шрамы и вырезанные письмена, где лужицами собирались опивки, а затем нахмурился и обратил свирепую мину на дремавшего печного эльфа. Пристально оценив Беньямина и Хуго, мимо прошли три броско одетые девицы. Через несколько ярдов в приступе визгливого хихиканья они развернулись и двинулись вразвалочку обратно, на ходу взбивая груди; приостановились у торца скамьи.
— Женщины, — заметил Беньямин, пытаясь подтолкнуть беседу в желанное русло.
— Не поспоришь, — съязвил Хуго, запрокидывая голову и опорожняя вторую кружку. Рукой он отогнал девиц прочь. Те ощерились, мотнули головами и ушли. Одна обернулась и презрительно плюнула через плечо, красноречиво соединив взглядом Хуго и мальчишку.
— Schwuel![47]
Хуго пожал плечами.
— Kneipenschlampe![48] — Беньямину же он сказал: — Прошмандовки кабацкие. Шлюхи. Некислую долю своих заработков отваливают хозяину заведения.
Беньямин уставился на три удаляющиеся задницы.
— На местных не похожи.
— Чешки, наверное, но поскольку женщины везде рождаются более-менее равно наделенными всем, что потребно в их профессии, зачем им быть местными? У нас в эту выгребную яму города дюжина или больше национальностей сбилось, воистину Вавилон: венгры, турки, галисийцы, моравы, богемцы, буковинцы… — Он принялся было считать, отгибая пальцы, но потом бросил эту затею в пользу следующей кружки. — А селить их негде. — Хуго заговорил громче: — Приличное жилое строительство — вот на что наш сиятельный Франц-Йозеф должен заставлять город тратить деньги, а не на эту чушь — «Сецессион». Дома с совами — скажи на милость. А этот «Майолика-хаус», весь в цветочках и вертлявых птичках. Очень мило, скажу я, но кому из нас по карману тамошние квартиры? А тем временем зимой бездомные замерзнут на улицах насмерть. — Он склонился к Беньямину. — Это безобразие. По мне, так не тот чертов аристократ в Майерлинге вышиб себе чахлые мозги[49].
— Ой. — Беньямин уставился на него в ужасе, после чего быстро покосился на соседние столы — удостовериться, не услышал ли кто эту хулу на монархию. Светловолосый молодой человек по другую сторону от очага, оглаживая подбородок, читал книгу. Брюнет, сидевший в нескольких шагах поодаль, вроде бы смотрел прямо на них, но второй взгляд украдкой — и стало понятно, что брюнет чрезвычайно косоглаз и поэтому никуда в особенности не смотрит. Шум нарастал. Если повезло, их никто не услышал. Беньямин попробовал расслабиться.
— Все к беде, — заключил Хуго. — Ослепительная роскошь бок о бок с отвратительнейшей нищетой. Долго так продолжаться не может.
— Точно, — согласился Беньямин, по-прежнему отклоняя приглашение к крену в политику. — Так ты говоришь, те девчонки могут быть кем угодно и откуда угодно. — Он примолк. — Может, из дома удрали. Или их похитили. Даже, может, память они потеряли.
