Ален Роб-Грийе - Проект революции в Нью-Йорке
Один из мужчин, которому никак не удается избавиться от заемного лица, намертво прилипшего к подлинному, торопится и нервничает, поскольку в округе в любой момент может появиться полиция нравов, совершающая рейд в поисках малолетних гомосексуалистов; он изо всех сил тянет за те места, что можно захватить пальцами, отрывая кусками уши, шею, виски, веки и не замечая, как сдирает в спешке лоскуты собственной кожи. И когда через несколько минут он входит в залу «Старого Джо» с целью отчитаться перед Фрэнком и подкрепиться двойной порцией сухого бурбона, оркестр неожиданно прекращает играть, а внезапно онемевший тромбонист, не выпуская из рук ставший бесполезным инструмент, лишь медленно отводит его ото рта, и тот застывает в десяти сантиметрах от губ, вытянутых вперед в положении для фортиссимо; все же сидящие в зале единым движением поворачивают голову к входной двери, желая, в свою очередь, посмотреть на то, что первыми увидели музыканты с возвышения на эстраде: явление окровавленного лица в прямоугольной раме проема, зияющего на черном фоне сгустившейся ночи.
Я же говорю себе, что достаточно долго созерцал витрину, где ровные ряды мертвых президентов окружают афишу, сулящую исполнение всех планов и желаний. Вновь осторожно скосив глаза на другую сторону улицы, я пытаюсь разглядеть удаляющиеся фигуры Фрэнка и Бен Саида. Но этот быстрый взгляд, возможно, чересчур беглый, позволяет мне увидеть лишь череду домов: их неровные фасады уходят вдаль по пустынной улице, которую я затем долго изучаю через послужившую мне убежищем витрину магазина, где прямо передо мной блистает во всем своем великолепии роскошная рыжая шевелюра.
Наконец, я решаюсь обернуться: опровергнув все мои расчеты, исчезли оба как тот, так и другой. Они еще не могли — разве что припустились бегом добраться до перекрестка, а это означает только одно: им пришлось скрыться в доме по соседству со «Старым Джо». Итак, мне остается направиться на станцию метрополитена, через которую я затем возвращаюсь к себе домой.
Но в вагоне — абсолютно пустом, как часто случается в этот поздний час поезда-экспресса, который уносит меня в грохоте вибрирующих металлических частей и скрежете их при неритмичных сбоях, я вновь начинаю думать о ДР. Все это время она по-прежнему находится у маленькой Лоры, в квартире на Парк-Авеню. Девочка, наконец, согласилась показать своей новой няне, откуда исходят подозрительные шумы, звучавшие в соседней комнате — из кассеты с магнитной лентой, заключенной в прозрачную пластмассовую коробочку, которая лежит на одноногом китайском столике. Сцена насилия, видимо, завершается: слышится только неравномерное дыхание, все еще сдавленное и хриплое, но мало-помалу затихающее в тишине большого дома.
ДР спрашивает у девочки, зачем ей понадобились забавные записи такого рода. Но Лора, продолжая безмолвно слушать кассету, откуда доносятся вздохи, пристально наблюдает за тем, как узкая коричневая лента равномерно крутится под плексиглазовой крышкой; и молодая женщина тоже не может оторвать от нее глаз, с еле уловимой тревогой ожидая, что последует дальше.
Наконец девочка, по-прежнему не сводя взгляда с катушек, из которых одна постепенно утрачивает толщину, тогда как диаметр другой увеличивается, решается нарушить молчание и произносит доброжелательно-равнодушным тоном, словно комментатор, целиком поглощенный работой интересного механизма:
— Это он включил перед тем, как уйти.
— Но почему вы не остановите кассету?
— Невозможно: она запирается.
— Твой отец забыл выключить ее перед уходом?
— Он мне вовсе не отец. И ничего он не забыл — это делается нарочно.
— Зачем же?
— Чтобы мне не было скучно одной.
— Когда я пришла, ничего не было слышно.
— Потому что вы пришли во время паузы.
— Там есть паузы?
— Да… Иногда очень долгие… И она добавляет шепотом, продолжая неотрывно смотреть на маленький магнитофон:
— Именно в эти минуты страшнее всего…
— Но… Разве нельзя ему сказать?
— Нет. Это бесполезно… Он делает нарочно. Внезапно действие возобновляется без предупреждения, и это вновь стремительные мужские шаги на металлической лестнице, перебегающие с площадки на площадку, все более быстрые, все более близкие, так что возникает впечатление, будто кто-то уже здесь, в этой самой комнате, и тут мы обе вздрагиваем от громкого звона разбитого стекла и инстинктивным движением поворачиваем голову к окну… Но это всего лишь продолжает медленно и равномерно крутиться коричневая магнитная лента… звяканье осколков стекла, упавших на плиточный пол; затем гораздо более тихий скрип кусочков, осторожно вынимаемых из пазов, затем скрежет шпингалета, звук открываемого окна, шаги, приближающиеся по плиткам очень длинного коридора, грубый толчок в дверь, крик молодой женщины, тут же вязнущий в шелесте скомканной ткани, а затем хриплый шепот: «Заткнись, идиотка, или тебе будет больно».
Тогда Лора неторопливо поднимает руку, снимает легкую крышку прозрачной коробочки, безошибочным жестом находит крошечную красную кнопку, нажимает на нее пальцем, и все прекращается.
— Ну, хватит уже, — говорит она, — всегда одно и то же: шаги, крики, разбитое стекло, и слова никогда не меняются.
— Откуда она взялась?
— Что? Кассета?
— Нет, лента с записью.
— Из магазина. Откуда же еще?
— Но… Кто ее сделал?
— Разумеется, хозяин студии!
— И это можно купить?
— Конечно! Эту запись я купила сегодня утром, на станции метро Таймс-Сквер… Это история про лейтенанта пожарной команды, который поднимается на небоскреб, чтобы спасти девочку, когда та хотела броситься вниз.
— Вот как… Она пыталась покончить с собой?
— Да.
— Почему?
— Потому что ей было скучно дома.
— А почему она сказала, что ее отец, поставив кассету, запер коробочку на ключ?
— Во-первых, она не говорила, что это ее отец. А во-вторых, она все время лжет.
— Ей так нравится лгать?
— Да нет, не очень. Но на одну маленькую правду всегда наваливается многотонная ложь, и одно тянет за собой другое, вы же понимаете… Точно так же она могла бы сказать, что ее заставляет слушать эту запись лейтенант пожарной команды, желая как следует припугнуть; или что это вы, или я, или Авраам Линкольн.
ДР смотрит на часы. Уже почти полночь. Ей надоело ждать, и она спрашивает:
— Когда же возвращается ваш отчим?
— Отчим? Ах, да! Мой дядя, вы хотите сказать… Сегодня он не придет. Если вам хочется уйти, не стесняйтесь. В вестибюле висят часы со счетчиком, жалованье будет выдано автоматически: я отметила ваш приход, когда вы позвонили и одновременно включила магнитофон.
Юная Лора провожает свою гостью до дверей квартиры и резко захлопывает ее, прокричав: «До скорого!», а вслед за этими словами раздается сухой щелчок замка, вызывающий глубинное содрогание во всей массе деревянной створки.
На губах девочки появляется ангельская улыбка — она вслушивается в отзвук, растущий и быстро замирающий вплоть до наступления полной тишины… Затем Лора возвращается, кружась в медленном вальсе, в китайскую гостиную, снова открывает плексиглассовую коробочку, переворачивает кассету, не давая себе труда перемотать пленку, нажимает на красную кнопку и ложится на ковер, чтобы спокойно прослушать другую сторону записи:
«…убийственная рыжая шевелюра, которая блистает во всем своем великолепии прямо передо мной. Тут же меня пронзает мысль, что это западня: слишком уж заученная, профессионально чувственная и заговорщицкая улыбка у этой молодой женщины, свалившейся с неба в ответ на самое обыкновенное маленькое объявление и сообщившей только свое имя: Джоан; очень уж короткое и чересчур декольтированное платье из тонкого шелка изумрудного цвета слишком хорошо демонстрирует прелести нежного, гибкого, упругого, нервного тела, словно бы лишь на время укрытого зелеными травинками с пляшущими на них бликами — тонкими неосязаемыми пластинками, которые медленно колышутся по воле скрытых течений в прозрачной массе воды, будто глубоководная рыба застыла, наполовину спрятавшись в зарослях морской капусты, чуть шевеля плавниками, готовая внезапно сжаться в резких конвульсиях, открыв дряблую алчную пасть с бесчисленными замысловатыми отчетливыми складками, что бесконечно меняются в результате новых инвагинаций, но сохраняют, несмотря на изменчивость изгибов, идеальную билатеральную симметрию.
„Так уж и сохраняют…“ — говорит Лора громко, дабы выразить скептическое отношение к этой детали, подкрепляя свое суждение презрительной улыбкой, искривившей надутые губы. Затем она поднимается на ноги невероятным по акробатической сложности прыжком и хватает толстый словарь, который, видимо, всегда лежит у нее под рукой. Она находит слово „морская капуста“ и читает: „Род водорослей с пластинчатыми лепестками, чьи края более или менее завиваются вовнутрь; произрастают в соленой воде, на небольшой глубине“. Девочка смотрит на резной карниз, бегущий под потолком прямо над пурпурно-красными обоями, и думает, что глубоководная рыба, следовательно, не может укрываться в этих зарослях морского салата. Затем произносит вполголоса, четко выделяя слоги: „неизбежная инвагинация“, а через несколько секунд: „потонувший собор“.
