Мюриэл Спарк - Избранное - Романы. Повесть. Рассказы
На камнях просторной паперти были разложены цветочные приношения: большей частью со вкусом подобранные букеты, один или два старомодных венка. Их осматривала Лизина родня — пожилой племянник с женою, старшая сестра пергаментного вида, Джанет Джопабоком, бывшая миссионерша в бывшей Индии, брат ее Рональд Джопабоком, коммерсант из Сити, давно удалившийся от дел, и его жена-австралийка, получившая при крещении имя Цунами. Годфри не сразу понял, что это они, ибо глазам его поначалу предстал лишь строй ягодиц: их обладатели склонились, изучая карточки, приложенные к памятным дарам.
— Смотри, Рональд, правда, как мило? Крохотный букетик фиалок — ах, вот карточка: «Спасибо тебе, дорогая Лиза, за каждый незабвенный раз, с любовью от Тони».
— Как это странно звучит. Ты уверена...
— Интересно, что это за Тони.
— Видишь, Джанет, вот громадный венок из желтых роз — это от миссис Петтигру. Должно быть, стоил бешеных денег.
— Как ты сказала? — переспросила туговатая на ухо Джанет.
— Да вот, венок от миссис Петтигру. За бешеные, должно быть, деньги.
— Ш-ш-ш, — предупредила Джанет, оглянувшись. И действительно, миссис Петтигру, с очень давних пор Лизина экономка, приближалась к ним — обычной уверенной поступью, безукоризненно одетая. Согбенная над цветами Джанет мучительно выпрямилась и обернулась навстречу миссис Петтигру. Пусть уж ее, ладно, пожмет руку.
— Благодарю вас за все, что вы сделали для моей сестры, — строго сказала Джанет.
— Я делала это с радостью, — проговорила миссис Петтигру изумительно мягким голосом. Понятно было, что Джанет намекает на завещание. — Я ее, миссис Брук, бедняжку, любила.
Джанет милостиво наклонила голову, жестко высвободила руку и грубо повернулась спиной.
— А как бы увидеть пепел? — во всеуслышание вопросил Перси Мэннеринг, выходя из церкви. — Можно его как-нибудь увидеть?
Он так галдел, что племянник Лизы и его жена встрепенулись и огляделись.
— Хочу видеть ее пепел, если это возможно. — Поэт прижал к стене даму Летти, как бы от нее требуя немедленного исполнения своих несбыточных желаний. Дама Летти чувствовала, что этот мужчина какой-то не такой. Она ускользнула от его хватки.
— Он из этих — из Лизиных поэтов-живописцев, — шепнула она Джону Джопабокому, отнюдь не ожидая, что тот скажет «А-а», поклонится Перси и приподнимет шляпу.
Годфри сделал шаг назад и наступил на россыпь красных гвоздик.
— Ах, извините, — сказал он гвоздикам, спешно выбравшись из них, рассердился собственной глупости и, удостоверившись, что никто его, во всяком случае, не видел, отошел от потоптанных цветов.
— За каким чертом этому типу пепел? — спросил он у Летти.
— Ну как — хочет на него посмотреть. Убедиться, что он действительно стал серый. Вообще гадкий человек.
— Конечно, серый, а как же. Он, по-видимому, утратил все свои физические способности. Если только они у него были.
— Насчет способностей не знаю, — сказала Летти. — Но вот чувств у него никогда никаких не было.
Цунами Джопабоком, увенчанная высокой сиреневой прической, затянутая в корсет, произнесла так, что слова ее раскатились по Поминальному саду:
— Для некоторых нет ничего святого.
— Мадам, — сказал Перси, осклабив зеленые останки былых зубов, — если для меня есть что святое, так это пепел Лизы Брук. И я желаю видеть его. Желаю приложиться к нему губами, если он достаточно остыл. Куда подевался этот клерикал? Пепел наверняка у него.
— Видишь, вон там — Лизина экономка? — спросила Летти у Годфри.
— Да, да, я как раз думал...
— Вот и я как раз подумала, — сказала Летти, которая думала, что если вдруг миссис Петтигру ищет место, то не возьмется ли она присматривать за Чармиан.
— Но по-моему, нам бы нужна женщина помоложе. Эта все-таки, сколько я помню, на восьмом десятке, — сказал Годфри.
— Миссис Петтигру крепче лошади, — сказала дама Летти, окидывая взглядом лошадника стати миссис Петтигру. — И по нынешним временам вряд ли возможно нанять молодую.
— А способности все при ней?
— Разумеется. Лиза у нее ходила по струнке.
— Да, но Чармиан будет против...
— С Чармиан нужна строгость. Ей нужна твердая рука. Да она просто-напросто распадется на части, если ты ее не возьмешь в руки. Нет, Чармиан нужна твердая рука. Иного выхода нет.
— Но как же все-таки миссис Энтони? — колебался Годфри. — Эта голубушка может не поладить с миссис Энтони. Ужасно будет, если мы ее потеряем.
— Если ты безотлагательно не подыщешь кого-нибудь ухаживать за Чармиан, ты миссис Энтони и так потеряешь, Чармиан, знаешь ли, для нее не подарочек. Вот и потеряешь, обязательно потеряешь миссис Энтони. Чармиан все время ее называет Тэйлор — кому это понравится? Ты на кого уставился?
Годфри уставился на скрюченного человечка с двумя клюками, появившегося из-за угла церкви.
— Это кто такой? — спросил он. — Как будто знакомый.
Цунами Джопабоком поспешила к новоприбывшему человечку, свежее личико которого заулыбалось ей из-под широкополой черной шляпы. Послышался его звонкий мальчишеский голос.
— Боюсь, опоздал, — сказал он. — Подоспел к шапочному разбору. Какая у Лизы, однако, пестрая обобратия!
— Да это же Гай Лит, — сказал Годфри, тут же узнав его, потому что Гай всегда говорил вместо «сестры и братья» «пестрая обобратия». — Этот поганец, — продолжал он, — помню, хвостом волочился за Чармиан. Лет тридцать с лишним я его не видел. Ему никак не больше семидесяти пяти, а ты посмотри, во что он превратился.
*
В кафе близ Голдерз-Грин были заказаны столики для поминального чаепития. Годфри вообще-то не собирался чаевничать в этой компании, но, поглядев на Гая Лита, раздумал уезжать. Его заворожил вид умненького человечка на клюках, и он все глядел и глядел, как тот, вдвое согнувшись, пробирается между погребальными букетами.
— Мы, пожалуй, выпьем с ними чаю, — сказал он Летти, — ты как думаешь?
— Чего это ради? — спросила Летти, оглядевшись. — Мы и дома можем чаю попить. Поедем ко мне и попьем чаю.
— А по-моему, надо все-таки с ними, — возразил Годфри. — Может быть, выпадет случай перемолвиться с миссис Петтигру насчет ухода за Чармиан.
Летти заметила, что Годфри провожает взглядом ссутуленную фигурку Гая Лита, который, ловко перебирая клюками, приковылял обратно к дверце своего такси. Гаю помогли усесться, кто-то сел с ним, и, когда машина отъехала, Годфри сказал:
— Вот поганец, а считалось — критик. И лез в любовники ну буквально ко всем писательницам. Потом он стал театральным критиком — и актрисам покою не давал. Да ты его, наверно, помнишь не хуже меня.
— Нет, смутно, — отозвалась Летти. —У меня он успеха не имел.
— А он за тобой никогда и не волочился, — сказал Годфри.
*
Когда дама Летти и Годфри прибыли в кафе, оказалось, что гостей распределяет и рассаживает Цунами Джопабоком, объемистая, плотно упакованная и заряженная, на своем семьдесят шестом году, той благонакопленной энергией, которая вселяет отчаяние в сердца потасканной молодежи и которая нынче вконец запугала двух представителей сравнительно юного поколения, племянника Лизы и его жену, почти совсем недавно перешагнувших за шестой десяток.
— Рональд, сиди здесь и будь начеку, — сказала Цунами своему мужу, который надел очки и сел как вкопанный.
Годфри пробирался к Гаю Литу, но его отвлекли столы и серебряные бутербродницы с тонкими ломтиками намасленного хлеба в нижнем ярусе, фруктовым тортом — в следующем, и поверх всего — грудой охлажденных пирожных в целлофане. Годфри очень и очень захотелось чаю, и он протолкался мимо дамы Летти поближе, явственно поближе к организатору, к Цунами. Она его тут же заметила и устроила за столом.
— Летти, — позвал он, — иди сюда. Мы тут сидим.
— Дама Летти, — сказала Цунами над его головой, — переберитесь, пожалуйста, сюда и садитесь с нами, дорогая. Вот здесь, рядом с Рональдом.
«Снобы чертовы, — подумал Годфри. — Решила небось, что Летти — важная особа».
Кто-то, подавшись к нему, предложил подщелкнутую из пачки сигарету с фильтром. Он таких не курил, но все же сказал: «Спасибо, я приберегу ее на потом». И, подняв глаза, увидел волчий оскал вечной ухмылки на лице соседа, который протягивал ему пачку трясущейся рукой. Годфри извлек сигарету и положил ее у своей тарелки. Он был недоволен, что его усадили рядом с Перси Мэннерингом — нахлебник Лизы, во-первых, а во-вторых, дряхл до безобразия, одни эти осклабленные гнилые зубы чего стоят, да он и чашку-то в руке не удержит.
Действительно, поэт пролил на себя почти весь свой чай. «Самое место ему в богадельне», — думал Годфри. Цунами то и дело поглядывала в их сторону и прицокивала языком, но она хлопотала таким образом обо всех и вся, словно воспитательница на детском празднике. Перси же все было нипочем: и собственное неряшество, и чужое неодобрение. Еще за их столом сидели Джанет Джопабоком и миссис Петтигру. Поэт, естественно, счел, что он из них самый почетный гость и поэтому призван быть душой общества.
