Жан-Мишель Генассия - Удивительная жизнь Эрнесто Че
– Любите рыбу? – спросил Морис.
Йозеф интуитивно понял, какого ответа от него ждут, и сказал: «Не просто люблю – обожаю!» Морис пришел в восторг. Обед у Падовани был всегда простой: рыба на гриле или жареная рыба. Выбор зависел от дневного улова: сардины, дорада, барабулька. Два-три раза в год, когда рыбачьи суда не выходили в море, Падовани готовил на ужин жаренное на гриле мясо, бараньи отбивные и колбаски мергез[43].
– Мер… что?
Морис был уверен, что Йозеф придуривается. Ну скажите на милость, разве может человек быть таким невеждой? Йозеф объяснил, что прибыл в Алжир два месяца назад и живет относительно уединенно, чем совершенно покорил Мориса Делоне. Он проявил сердечность, как и подобает в отношениях с новым клиентом, и выразил восхищение выдающимся талантом танцора, но к человеку, способному «заливать» с таким серьезным видом, в Алжире относятся с величайшим пиететом.
– Слушайте все! – призвал он аудиторию. – Йозеф Каплан не знает, что такое мергез! Каково?
Раздался оглушительный взрыв хохота. У Падовани давно не слышали лучшей шутки. К столику подошел хозяин, протянул руку и сказал:
– Друзья зовут меня Падо.
Йозеф скорчил хитрую рожу – улыбнулся до ушей, вздернул брови и прищурился, подтверждая: как я вас всех провел?! За несколько секунд у него появилось больше друзей, чем за всю предыдущую жизнь, да еще и репутация гениального насмешника. Шутовство в Алжире заменяет людям паспорт. Падовани подал отбивные и колбаски, Йозеф попробовал и чуть не задохнулся – еда была чертовски острой. Ощущение счастья для Йозефа будет теперь неразрывно связано с ароматом жаренного на открытом огне мяса, хотя поймет он это много позже, вернувшись в Чехословакию. А еще он будет гордиться тем, что первым открыл для сограждан Кафки острые алжирские колбаски мергез.
– Перейдем на «ты», не возражаешь? Мне так проще.
– Согласен, – не задумываясь ответил Йозеф.
Морис никогда ничему толком не учился: считал, что, с одной стороны, ему не повезло с наставниками, а с другой – мнил себя достаточно сообразительным, чтобы преуспеть в жизни и без всяческих наук. Йозеф слушал, завороженный убежденностью Мориса и его железной логикой, тот был свято уверен, что в школе должны учить читать, писать и считать, а все остальное – полная фигня и пустая дребедень.
– Такие, как я, не нуждаются во всяких там склонениях-спряжениях, – заявлял он. – Лучше бы жизни учили, а не крестикам-ноликам!
– И как же ты намерен преуспеть?
– Осталось урегулировать пару-тройку моментов. Нынешние волнения неблагоприятны для делового климата, так что я пока обдумываю план, изучаю мельчайшие детали, встречаюсь с важными людьми, завожу полезные знакомства. В нужный момент я буду готов, и все получится, как пить дать получится. Пойми, Йозеф, все люди делятся на два типа – «локомотивы» и «вагоны».
– У меня другой подход. Сомнение – неотъемлемая часть моей профессии. Я хочу раздвинуть границы и совершить какое-нибудь открытие.
Морис полагал, что институт занимается только разработкой вакцины против бешенства, и Йозеф коротко ввел его в курс дела.
– Не знал, что в мире осталось так много неизвестных болезней, – сказал Морис. – Доходное, должно быть, дело…
– Доход – не наша забота. Мы не извлекаем выгоду. Вакцины продаются по себестоимости. Так хотел Пастер.
Когда Йозеф вернулся к описанию работы над сывороткой против овечьей оспы, Морис пришел в ужас и спросил, покосившись на свой шашлык из баранины:
– Ты уверен, что это не опасно?
Морис отвез Йозефа на улицу Жерико и показал ему квартиру в красивом «османовском» доме с аркадами. Они поднялись на плунжерном лифте[44] на шестой этаж, вошли, и Йозеф увидел анфиладу из трех комнат с белыми стенами и видом из окон на огромный сквер Нельсона. Кухня была отделана глазурованной плиткой в марокканском стиле, рядом находились большая кладовка и ванная с великолепной сантехникой. В коридоре имелись глубокие стенные шкафы, а с балкона можно было увидеть узкую полоску моря.
– У меня нет денег, чтобы оплачивать подобную роскошь.
– Это служебное жилье.
– Квартира слишком далеко от института.
– Всего четверть часа на троллейбусе.
– Я не умею готовить, а мадам Морено кормит меня сытно и вкусно.
– В ресторане выйдет дешевле, кроме того, мы станем соседями.
Слева, на величественном фасаде соседнего дома, крупными буквами на белом фоне было написано название кинотеатра – «Мажестик».
– Я живу на другой стороне улицы, напротив буквы «е». Любишь кино?
– Давно не бывал.
– Ничего, наверстаешь. У них идет американский фильм с Эрролом Флинном «Приключения Робин Гуда»[45]. Обожаю американское кино! Сходим завтра вечером?
– У меня куча работы.
– В котором часу ты заканчиваешь?
– Мой рабочий день ненормирован, так что останавливаюсь, когда совсем устаю.
Йозеф разрывался между чувством долга и симпатией к Морису, который искушал его, как лукавый бесенок, тянул назад, в парижскую жизнь. Он стоял на балконе, облокотясь на перила и подставив лицо жаркому белому солнцу, слушал крики игравших в сквере ребятишек, любовался пальмами, вдыхал вечерние ароматы и вдруг подумал: «В конце концов, тут нет никакого противоречия…» Выбор сделан, нет нужды ни сопротивляться, ни бороться, Морис не сможет отвлечь его от институтских обязанностей, он, Йозеф, непременно совершит что-нибудь значительное в этой стране, а по вечерам в субботу и воскресенье будет развлекаться… по мере возможностей. Морис протянул Йозефу сине-золотую пачку сигарет «Бастос», оба закурили, и он сказал:
– Может, все-таки переедешь? Не понравится, вернешься в свой захудалый пансион.
Морис помог Йозефу перевезти вещи – все уместилось в два чемодана, а мадам Морено пообещала оставить за ним комнату до конца оплаченного месяца.
– Ты хорошо знаешь город, скажи, где мне купить почтовые открытки? – спросил Йозеф. – Хочу написать отцу.
У Мориса вошло в привычку заезжать за другом по утрам и забирать его после работы. Он останавливался под окнами, бибикал, и Йозеф, не глядя на часы, понимал, что уже девять, снимал халат, выключал свет и покидал лабораторию, а поскольку он все равно уходил последним, никто знать не знал, что новичок поумерил пыл.
Иногда Морис забывал заехать. В первый раз Йозеф немного подождал на улице, решил, что у приятеля нашлись дела поинтересней, но в лабораторию не вернулся, а отправился домой пешком, поскольку троллейбусы уже не ходили.
Йозеф и Морис подружились, что было странно само по себе, ибо они исповедовали диаметрально противоположные политические взгляды. В Париже им было бы суждено стать непримиримыми противниками, но дивный алжирский климат и яркая синева моря и неба смягчали нравы и характеры, и оба подумали: «Плевать на „правых“, „левых“ и классовую борьбу, мы сами решим, что и как нам делать!» Они ошибались. Алжирские красóты никоим образом не меняют человеческую природу, ведь на свете нет моря кровавей Средиземного.
Йозеф часто писал в Прагу. Он послал отцу три открытки с видом городских статуй (Эдуард обожал скульптуру) – в Алжире их было немного, и все на редкость помпезные и тяжеловесные. Йозефа угнетало, что их с отцом связь становится все тоньше.
– Ты бывал в Праге? – спросил он однажды Мориса. – Мы съездим туда вместе, и я покажу тебе самые прекрасные статуи в мире. Я должен был вернуться, убедить отца покинуть Чехословакию и увезти его в Париж.
– Да не терзайся ты так, все обойдется.
Они всегда ужинали у Падовани, и Йозеф уже на второй вечер понял, как нужно себя вести: искренняя улыбка, вопрос: «Ну как сегодня дела?» – и вот ты уже член семьи. У них теперь был свой столик у окна, и никому не приходило в голову занять его. Официантка Мишель сразу приносила анисовку, закуски и предлагала блюдо дня, а они заказывали бутылку маскары.
К ним подходили, жали руки, хлопали по плечу, чокались, шутили и задавали один и тот же вопрос: «Что заказал? Жареную рыбу?! Да брось ты!»
– Красотка, с которой ты тогда танцевал, твоя подружка? – спросил как-то раз Морис.
Йозеф кивнул:
– У нас был… короткий роман.
– Ты ее любил?
Йозеф не нашелся что сказать.
В десять вечера, как обычно, зажегся зеленоватый свет, и на эстраду вышел оркестрик – два аккордеониста и ударник. Играли они хорошо. Аккордеонист, что постарше, обожал пасодобль[46] и часто исполнял «España cañi». Йозеф снова окунулся в любимые волшебные мелодии, музыка проникала в душу, согревала его.
– У нас вышло странное расставание.
– Ты, наверное, ужасно страдал?
Йозеф пожал плечами и повысил голос, чтобы Морис лучше его слышал:
– У Вивиан… была… шелковая кожа… не атласная, а еще более гладкая и нежная… как… как лепестки пиона… Ты когда-нибудь ласкал пальцами этот цветок? Меня бросало в дрожь, когда я касался ее тела. – Йозеф покачал головой. Переливы аккордеона, ладонь Вивиан у него на спине, аромат жасмина и мимозы, голос Гарделя. Пожалела ли она хоть раз о тех волшебных мгновениях?
