Курт Воннегут - Синяя борода
7
Я помню тот день. Мне было лет пятнадцать, я вернулся домой из школы и застал отца на нашей крохотной кухне за столом, покрытым клеенкой, а перед ним стопкой лежали письма Мэрили. Он перечитал их все.
Никакого вторжения в мою личную жизнь тут не было. Письма принадлежали всей семье, если двух человек можно назвать семьей. Они были собственностью, накопленным капиталом, надежными облигациями, которые принесут дивиденды, как только созреют для меня, а я — для них. А когда они выйдут в тираж, я смогу позаботиться и об отце, потому что он в самом деле нуждался в заботе. Все его сбережения сгорели вместе с крахом Сберегательной Кассы Взаимопомощи округа Лума, которую все в поселке, включая и отца, называли теперь «Эль Банко Лопнуто». В те времена государство еще не страховало банковские вклады[26].
«Эль Банко Лопнуто», ко всему прочему, держал закладную на небольшой дом, первый этаж которого занимала мастерская отца, а второй — наша квартира. Отец купил этот дом, взяв в банке ссуду. Но когда банк прогорел, ликвидаторы распродали все активы и отозвали те ссуды, по которым были задержки в выплате — то есть, почти все. Угадайте, почему задерживались выплаты? Потому что жители не придумали ничего лучшего, чем доверить все свои деньги тому же самому «Эль Банко Лопнуто».
Так что отец, которого я застал в тот день за чтением писем Мэрили, стал всего лишь квартиросъемщиком в доме, который раньше ему принадлежал. Что же касается мастерской внизу, то она пустовала, потому что снимать и ее тоже денег у него не было. Кроме того, его станки были давно пущены с молотка, за гроши, в которых мы тогда нуждались — как и все, кто не придумал ничего лучшего, чем доверить свои деньги «Эль Банко Лопнуто».
Обхохочешься!
* * *Когда я вошел в дом со своими учебниками, отец поднял глаза от писем, и вот что он сказал:
— Ты знаешь, кто эта женщина? Она обещает дать тебе все, но ей нечего давать.
И он назвал имя негодяя-армянина, который одурачил его и мать в Каире.
— Она — еще один Вартан Мамиконян, — сказал он.
— В каком смысле? — спросил я.
Он ответил в точности так, как будто письма в самом деле были страховыми полисами или чем там еще:
— Я прочел то, что написано мелким шрифтом.
Самые первые письма Мэрили, продолжал он, пестрят фразами «Господин Грегори говорит», «Господин Грегори считает», «Господин Грегори передает, что», но начиная с третьего письма эти обороты постепенно исчезают.
— Она — никто, и никогда никем не станет, но все равно пытается, и ворует для этого репутацию Григоряна!
Никакого потрясения я не испытал. Где-то внутри себя я и сам отметил эту особенность. И постарался запрятать выводы, которые из нее следовали, еще глубже внутрь себя.
* * *Я спросил у отца, почему он решил вдруг начать расследование. Он указал на стопку из десяти книг, которые были доставлены от Мэрили вскоре после того, как я ушел в школу. Он сложил их в сушку над раковиной, полной грязных тарелок и кастрюль. Я просмотрел их. Это были книги из золотой библиотеки для детей того времени — «Остров сокровищ», «Робинзон Крузо», «Швейцарские робинзоны», «Приключения Робин Гуда», греческие мифы, «Гулливер», адаптированный Шекспир, и так далее. Круг детского чтения перед Второй Мировой находился в совершенно другой вселенной по отношению к нежелательным беременностям, инцесту, каторжной работе за гроши и опасным дружественным связям между старшеклассниками из романов Полли Мэдисон.
Мэрили выслала мне эти книги потому, что они были богато иллюстрированы Дэном Грегори. Они были не только самыми красивыми предметами в нашей квартире. Они были, пожалуй, самыми красивыми предметами во всем городе и окрестностях, и я отнесся к ним соответственно.
— Как мило с ее стороны! — воскликнул я. — Ты посмотри только! Ты только посмотри!
— Я посмотрел, — сказал он.
— Правда ведь, прекрасные книги?
— Да, — отозвался он, — прекрасные. Но объясни мне, пожалуйста, почему господин Григорян, который придерживается о тебе такого высокого мнения, не поставил свою подпись ни на одной из них? Не нацарапал ни одного слова, чтобы подбодрить моего талантливого сына?
Весь разговор происходил на армянском. С тех пор, как прогорел «Эль Банко Лопнуто», дома отец говорил только по-армянски.
* * *Для меня тогда было уже не так уж и важно, от кого исходили советы и похвала в письмах — от Грегори или от Мэрили. Скажу без ложной скромности, что я стал к тому времени уже чертовски приличным художником для своего возраста. Мое будущее рисовалось мне, с помощью из Нью-Йорка или без нее, настолько радужным, что я взялся защищать Мэрили по большей части для того, чтобы сделать отцу приятное.
— Если эта Мэрили, неважно, кто она такая и что о себе думает, считает твои работы такими ценными, — сказал он, — почему она до сих пор не продала ни одной и не выслала тебе вырученные деньги?
— Она и так очень щедро ко мне относится, — возразил я.
И так оно и было: она щедро тратила на меня не только свое время, но и самые наилучшие материалы, которые тогда можно было достать. Я и не подозревал об их стоимости. Она, впрочем, тоже. Она просто брала их, без разрешения, из запасов в подвале особняка Грегори. Через пару лет я сам увидел этот подвал. Там было достаточно материалов, чтобы удовлетворить нужды Грегори, несмотря на его плодовитость, на десять жизней вперед. Она думала, что он не заметит, если она пошлет мне малую их часть. Разрешения она не спросила, потому что боялась его хуже смерти.
Он очень много бил ее, в том числе и ногами.
Возвращаясь к стоимости материалов: краски, которыми я тогда пользовался, уж точно не сравнить с «Атласной Дюра-люкс». Писал я маслом «Муссини» и акварелью «Горадам», из Германии. Мои кисти приехали из Англии, от «Уинзор и Ньютон». Пастель, цветные карандаши и тушь — от «Лефевр-Фуанэ» из Парижа. Холсты были классенсовские, бельгийские. Ни у одного художника к западу от Скалистых гор не было такого набора материалов!
Кстати сказать, Дэн Грегори был единственным из известных мне иллюстраторов, кто ожидал, что его работы займут место среди великих шедевров мировой культуры, и использовал для них материалы, которым и в самом деле могло быть суждено то, что обещала «Атласная Дюра-люкс»: пережить улыбку Джоконды. Прочим было довольно, если их работа не расползалась по пути в типографию. И все они иронично посмеивались, уверяя, что занимаются этой халтурой исключительно из-за денег, что иллюстрация — это искусство для тех, кто не разбирается в искусстве. Все, кроме Дэна Грегори.
* * *— Она с тобой играет, — сказал мой отец.
— Во что? — спросил я.
— В то, что она — важная персона, — ответил он.
* * *Вдовица Берман согласилась, что Мэрили действительно играла со мной, только не в том смысле, в котором говорил отец.
— Ты был ее публикой, — сказала она. — Писатели способны убить за читающую публику.
— Публика в количестве одного человека?
— А ей больше и не нужно было. И никому больше не нужно. Ты только посмотри, как выправился ее почерк, как обогатился словарь. Посмотри, сколько тем для обсуждения она смогла найти, когда осознала, что ты хватаешь на лету каждое ее слово. Этому мерзавцу Грегори ее писательство было без надобности. В письмах домой тоже никакого смысла не было. У нее в семье и читать-то не умели! Ты что, в самом деле верил ей, что она так подробно описывает все увиденное ею в городе только для того, чтобы ты мог это рисовать?
— Да, — сказал я, — пожалуй.
Мэрили присылала мне рассказы об очередях за бесплатным хлебом, в которых стояли те, кто потерял работу из-за Великой Депрессии, о людях в отличных костюмах, явно привыкших иметь деньги, которые торговали яблоками на каждом углу, о безногом на специальной тележке, представлявшемся ветераном Первой Мировой, который продавал карандаши на вокзале, о господах из высшего общества, которые были счастливы водить знакомство с гангстерами по подвалам с нелегальной выпивкой[27] — о такого рода вещах.
— Только так и можно получать удовольствие от писательства и одновременно заставлять себя соответствовать высоким меркам, — сказала мадам Берман. — Писать надо не для всего мира, и не для десяти человек, и даже не для двух. Пишешь всегда для кого-то одного[28].
* * *— И кто же этот один, для которого пишете вы? — спросил я.
Вот что она ответила:
— Возможно, тебе это покажется странным. Естественно было бы, наверное, если бы этот человек был того же возраста, что и мои читатели, но это не так. В этом и состоит, мне кажется, секрет успеха моих книг. Именно поэтому молодежь считает их сильными и заслуживающими доверия — я пишу не так, как разговаривают между собой два тупых подростка. В моих рукописях не появляется ничего, что не показалось бы интересным и правдивым Эйбу Берману.
