Дмитрий Разумов - Индийский бегун
Дмитрий Разумов - Индийский бегун краткое содержание
Дмитрий Разумов
ИНДИЙСКИЙ БЕГУН
Разрешите представиться, меня зовут… Вот тут–то и возникает первая и самая важная из моих жизненных проблем. Дело в том, что я не знаю, как меня зовут. Точнее будет сказать, что я не знаю, какое из тех имен, которыми меня называют другие, правильное. Вот, например, Триша Мэй обращалась ко мне не иначе, как по имени Мартин. Откуда она взяла, что меня зовут именно так, я не знаю. Знаю лишь одно — это имя мне не по душе. Обычно, когда она пыталась заговорить со мной и называла Мартином, я делал вид, что ничего не слышу. А вот Теренс, который что–то знал о моих индийских предках, называл меня Кумаром Брахмапутрой. В шутку, конечно. Но я на него не обижаюсь. Я и в Индии то никогда не был. Кстати, насчет Теренса, это тот самый Теренс Джойс, звезда Голливудских сериалов, красавчик и, как водится, любимец женщин. Помните такого? А еще вы, наверное, вспомнили историю его таинственной гибели на одном из тропических островов Карибского моря. Да, моя история и об этом. Но, давайте обо всем по порядку.
Итак, Триша звала меня Мартином, Теренс звал меня Кумаром, а мама звала меня Ашотом (она родилась в Грузии). Имя это, скажу вам сразу, мне тоже никогда не нравилось. Я бы предпочел быть Биллом или Джоном, или Диком на худой конец. Думаю, что мне, как рожденному в Соединенных Штатах Америки — гражданину этой страны — подошло бы одно из этих имен. Но, увы, так меня никто никогда не называл.
Если быть кратким в своей биографии, то рассказать могу следующее. Какие–то из моих дальних предков действительно происходили из Индии (откуда Теренс знал об этом ума не приложу), но связь с ними была потеряна уже столько поколений назад, что ничего кроме этого факта о моих пращурах мне ничего более и не известно. Моя мать (впрочем, и отец тоже), как я уже упоминал, родилась в Грузии. Она не любила вспоминать те времена, но из ее отрывочных рассказов я понял, что когда–то, вместе с сотнями таких же как и они беженцами поневоле, родители прибыли на пароходе в Тампу, штат Флорида. В порту их погрузили на грязные грузовики и несколько часов трясли по каким–то проселочным дорогам до самого восточного побережья. Потом был долгий, изматывающий период карантина (таков закон в Соединенных штатах) и, наконец, им удалось таки осесть на одной из местных ферм, кормясь тем, что помогали местному толстосуму наживать барыши. Именно здесь родился я.
Сейчас, когда ни отца, ни матери рядом со мной нет, я с теплом вспоминаю те благословенные времена. И это не смотря на то, что когда я был там, они казались мне совсем иными. А ведь с тех пор не прошло еще и года. Дело было в том, что мое происхождение полностью исключало любую возможность получения образования. Да, этого в Америке еще не добились. Моя мать была безграмотна, отец, дай бог, знал как пишутся несколько букв грузинского алфавита. Я же в этом деле проявил феноменальную, даже для меня самого, сообразительность. Утверждаю, я самостоятельно научился писать и читать по–английски. Правда знатоки говорили мне, что пишу я, как курица лапой, но для меня и это был огромный успех. Родители мной гордились. Чего греха таить, местная шпана восприняла мои успехи в учебе с некоторым скепсисом. Я говорю «с некоторым скепсисом» специально, чтобы смягчить эффект, который собираюсь произвести следующим сообщением. Так вот, меня бесконечно били. Я получал от них на орехи каждый божий день, иногда возвращался домой весь в крови. Мать только вздыхала, а бросающий укоризненные взгляды отец говорил: «Что, опять пощипали? Ну, так терпи, коли ответить не можешь» И я терпел.
Вот теперь, пожалуй, настал момент рассказать вам о второй самой важной проблеме в моей жизни. Я — немой. Немой с рождения и это генетика. Строение моей глотки с самого того дня, когда я увидел свет не давало мне ни одного шанса на вербальное общение с людьми. Вести диалог с ними, я мог, только писав им записки, которые, из–за корявого почерка, никто толком не мог разобрать. За пару недель до того, как со мной, Теренсом и Тришей Мэй случилась вся эта история, я решил, во что бы то ни стало, изучить язык глухонемых, но так и не смог достать нужной для этого книги.
Да, чуть не забыл! Возможно, вам весьма любопытно узнать, сколько же мне лет. В каких годах, так сказать, пребывает тот, кто занимает ваше время этой бессмысленной писаниной. И, вы, конечно, будете смеяться, но и этого мне доподлинно неизвестно. Могу лишь назвать примерные, исключительно для вашего удобства, временные рамки. Скажем так, мне пятнадцать… нет, нет, нет… семнадцать лет. Это больше похоже на правду. Да, так вам будет удобнее.
А история, которую я вознамерился вам поведать в своих записках, началась как раз с появления на нашей ферме самого Теренса Джойса. Он приехал на ослепительно сверкающем в лучах восходящего Флоридского солнца джипе, лихо соскочил с высокой подножки, звякнул золочеными, элегантно пригнанными к его сапогам, шпорами и, повернувшись в нашу сторону, надел на голову настоящую ковбойскую шляпу. Он был настолько великолепен, что по женской части населения в окружении пяти миль, пронесся стон умиления. Отец же, смотрящий на происходящее с глубоким недоверием, как то крякнул и вдруг сказал: «Ох, не к добру этот хлыщ тут нарисовался» И действительно, следующие действия Теренса Джойса были весьма не однозначны. Вместе с хозяином фермы они подошли ближе и уставились на нас с какими–то идиотскими улыбочками. «Смешные», — наконец сказал Теренс. — «Эти подойдут» Хозяин покачал в знак одобрения головой. «Прекрасный выбор, мистер Джойс», — он по своей всегдашней привычке прищелкнул пальцами. — «Забирайте всех»
До этого я и не знал, что нас держат на ферме за бесправный скот. Чуть ли не пинками всю нашу ватагу загнали в огромные клетки, клацнули засовами и погрузили на грузовики. Я умоляюще смотрел то на мать, то на отца, но не в силах был вымолвить и слова. В глазах окружающих, я видел только ужас. Кто–то кричал о скорой гибели, кто–то проклинал тот день, когда появился на свет. Кажется, тогда я впервые в жизни потерял сознание.
Очнулся я уже в аэропорту. Мы все так же сидели в клетках, но никто уже не причитал и не сетовал на судьбу. Лишь отец, которому в толпе, или может быть в то время, как нас загоняли в клетки, вывихнули плечо, тихо пробурчал: «Богатеи в этой стране позволят себе слишком многое» У мамы из глаз тихо катились слезы. И тут снова появился Теренс. «Эй вы», — крикнул он кому–то, кто был внутри стоящего с раскрытым багажным отделением частного самолета. — «Принимайте бегунов» Все разом зашевелились, послышались возгласы: «Почему он назвал нас бегунами? Мы что будем бегать? У меня слабое сердце! Что это еще за дела?! Я не беговая лошадь!» В это время огромные руки грузчиков закатили клетки по специальным полозьям в самолет и крышка багажного отделения закрылась. Перед тем, как погрузиться в кромешную тьму, я, поскольку находился в ближней к выходу клетке, успел заметить поднимающуюся по трапу в салон толстую, пыхтящую под нещадно палящим солнцем негритянку. Это была Триша Мэй.
Катастрофа случилась через несколько часов после взлета. Ни у кого из нас не было часов, поэтому мне сложно сказать, сколько продолжалось наше заточение. Точно могу сказать только одно, сначала нас здорово начало трясти, потом я услышал хлопок (много позже я догадался, что это взорвался правый двигатель) и в следующий момент чудовищный порыв сорвал крышку багажного отделения. Взглядам десятка томящихся в клетках душ, предстала стремительно приближающаяся, с пробегающими по ней белыми барашками, поверхность моря. Самолет накренило так, что клетки поползли навстречу бездне. Началась паника. Еще один мощный толчок отбросил наши темницы обратно к стене. На меня навалилось десятка два товарищей по несчастью. Упершись спиной в дверь клетки, я тщетно пытался выдавить из своего немого рта хоть звук, все было тщетно. Я чувствовал, что задыхаюсь, в глазах начало темнеть. И вот, когда сознание уже готово было покинуть меня, почувствовал неожиданное облегчение. Меня как будто выдавило наружу, хотя причиной тому, конечно, было чудовищное давление тел, согнувшее дверную решетку снизу. Оказавшись на свободе, я плюхнулся на ходящий ходуном пол и с недоумением уставился на болтающиеся по всему багажному отделению клетки, в которых были валом навалены тела моих товарищей. Тут в проеме погнутой двери, той самой, посредством которой я выбрался из плена, показалось лицо Шоты. Шоты, который причинил мне столько зла и боли, когда избивал меня за то, что я был просто умнее его. В его глазах, я прочел нестерпимое желание жить, желание столь сильное, что для его выполнения, он готов был убивать. Он отчаянно работал локтями, распихивая своих соотечественников, хватался за последнюю возможность выжить. Я остолбенело, будто все это происходило в каком–то немом, черно–белом, замедленном кино, смотрел на него и ничего не предпринимал. Шота что–то кричал, но я его не слышал.
