Юрий Беликов - Игрушки взрослого мужчины (повесть-матрёшка)
Обзор книги Юрий Беликов - Игрушки взрослого мужчины (повесть-матрёшка)
Юрий Беликов
Игрушки взрослого мужчины (повесть-матрёшка)
«Я любил одну женщину в разных изданьях…»
Геннадий Кононов
1
На сорок восьмом году жизни Шрамова матушка купила ему детскую игрушку. И не одну, а сразу двух близнецов-сенбернаров, мягких, пушистых, лобастых щенков. Потому — двух, чтобы не было скучно одному. А ещё — оттого, что рождён Шрамов под созвездием Близнецов. Теперь он не мог шагнуть в бездну: обхватили и держат его за обе ноги Тишка и Лапик — так назвал он матушкину причуду.
А вы помните свои детские игрушки? Не пожимайте плечами, ибо от вашего ответа зависит зарождение другого вопроса: уместно ли вам жить дальше? Что значит — «уместно»?! Всё — в Божьей воле! А вот и не всё. Есть ещё воля детских игрушек. Бог-то на вас — сколько можно искушать Его покаянием? — быть может, давно уже крест поставил. А вот игрушки…
Поэтому вспоминайте-вспоминайте своих плюшевых мишек, своих алёшек-матрёшек, оловянных гвардейцев и пластмассовых всадников! Разве не сочилась сукровица золотых опилок из их прохудившихся швов-ссадин, разве не вынимали вы серьги для мишек из отцовского набора рыбацких блёсен с тройничками, не отчекрыживали ножницами от рукава его свитера — только лапы сквозь дырки продёрнуть — сначала одну долю (рыжему), потом — другую (чёрному), затем — третью (белому мишке Толика Михалицына), и, когда отец, собираясь на рыбалку, брал на запаску снасти и надевал этот самый свитер, разве не обнаруживалось, что волшебный шагреневый рукав сжался наполовину, а в запасном наборе не хватает самых лучших блёсен?..
Попробуйте-ка выдрать рыболовные крючки из плюшевых ушей! Терпения не хватит. И — мата. И потому спрашиваю: разве не извивались вы под всплесками отцовского ремня? И всё равно — выманивали потом рифмой у мира новую игрушку:
— Бабушка, скажи: «мак»!
— «Мак»…
— Пойдём в культмаг!
А культмаг — это магазин культтоваров. И в нём — столько русских воинов времён Александра Невского и рыцарей-тевтонцев, что, пополненные в несколько заходов с бабушкой и без бабушки, они тучей сгущались у вас дома в огромной картонной коробке, опрокидывались из неё, как ливень, подчиняя себе всё — горные перевалы шкафов, холмы дивана и седловины кресел, долины половиков и равнину вытершегося ковра. Всемирный потоп, где болтался Ноев Ковчег отцовского тапка…
Скажите: разве не были вы завоевателями мира? Ну, хотя бы — до 8-го класса, когда отец, раздосадованный, что переросток запустил учёбу, точно Бог, озабоченный расширением державы заигравшегося Сына, в одночасье хватает ту самую картонную коробку и по первому снежку выворачивает её содержимое на мусорной свалке… Не так ли рассыпались империи Чингисхана и Македонского?
И разве вы не пытались собрать их в школьный портфель, опасливо озираясь по сторонам? Однако перепоручали командовать своими армиями какому-нибудь Серёге Марамзину, живущему на два этажа ниже. Не вы отреклись от игрушек, но вас от них отлучили: пора, мол, и девочек драть.
И Шрамов начал. Сперва — жену своего старшего товарища (тут вспоминается анекдотический случай: ранним утречком бежит по главной улице тихого городка татарин, мотает сокрушённо башкой и приговаривает: «Ой, бяда-бяда, бяда-бяда, бяда-бяда!» Навстречу — знакомый. Что стряслось? «Бяда! — восклицает татарин. — Жену начальника вы…л!»); затем — однокашницу (она любила заниматься этим в лесопарке, в котором её изнасиловали); потом — подругу однокашницы (но только тогда, когда умер её отец, а до той поры, как вчерашний завоеватель мира ни брал осадой вставшую на пути крепостушку, ему выливали на голову кипящую смолу). Опять — отец? Как и в истории с игрушками? То-то и оно. Кажется, Иисус однажды уже продемонстрировал, как Бог-Отец влияет на Сына. Он-то продемонстрировал. А Шрамов?
2
А Шрамов поразил Инессу своими штанами. Она потом ему в этом призналась. Штаны были серо-синими ближе к фиолетовому, с карманными вытачками, на карманах — мелкая, более светлая, чем основной цвет, сеточка, разные кнопки-клёпки, а по бёдрам ещё болтались завязки, продёрнутые через металлические пряжечки… В общем, не штаны, а бредень, утяжелённый свинчаткой. Инессе сразу же захотелось в эти штаны залезть. Вернее, облачиться. Вот и попалась, щучка. Или попался Шрамов?
Представляете: какую роль в отдельно взятой человеческой истории могут играть штаны? Маяковский знал в этом толк и подобрал штаны даже облаку, чем обеспечил себе место за облаками. Если же говорить о Шрамове, то надень он тогда, допустим, джинсы или обычные брюки-стрелочки, возможно, не произошло бы того, что приключилось после.
В сравнении с щучкой, её подруга Света, та самая, из притаившегося лесопарка, на которую Шрамов поначалу и ставил прикорм в баре, выглядела абакшей — этакая волоокая, обременённая метанием икры голавлиха. А у Инессы — талия змейки, глаза — действительно, щучьи: жёлтые, хищновато-лукавые, чуть рассечённые к вискам лезвием киргизских песков (при близком изучении он даже рассмотрел эти песчинки в глубине зрачков), походка только что спрыгнувшей с седла кочевницы и голос — певучий, как колодезный ворот.
Не приехав к Свете, Шрамов ждал в Коломенском Инессу. Он присел на пустую, набухшую талой влагой скамью, и чертил на земле какие-то руны металлическим остриём длинного чёрного зонта, с некоторых пор, как лапа страуса, сопровождавшего его в качестве трости. Когда шёл дождь, страусиная лапа превращалась в распластанные крылья коршуна, и зонт становился таким огромным, что все остальные зонты и зонтики невольно притормаживали, уступая ему дорогу. Это всё равно что в улицу въехал бы лимузин, оттесняя на обочины разную автомобильную челядь.
Надо мною — чёрный огромный зонт.
Над тобою — маленький яркий зонтик.
У тебя — зонтик и горизонт.
У меня — зонт и горизонтик.
Подошедшая к скамье Инесса сравнила его глаза, которые он прятал от мира, с камушками на Иссык-куле. Такие же переливчатые, когда на них играет солнечными сотами чуть колеблемая вода. Слепой щенок, он впервые тогда взглянул на мир, не отводя взгляда. И увидел эти самые песчинки в Инессиных зрачках, потом — проржавевшие латы на дубах, помнящих Дмитрия Донского, испаряющиеся горьковато-сизой дымкой весенние овраги и ложащиеся чайными примочками на воспалённые веки потомков синие со звёздами купола…
Лет через пять, когда он приведёт сюда очередную пассию, в которую попытается влюбиться, и они присядут на ту же самую по-апрельски влажную скамью, а потом пойдут через те же овраги, мимо тех же дубов, любуясь теми же куполами, но не отыщет знакомых, засорённых песчинками зрачков, то, преследуемый фантомами своего изначального Коломенского, снова отведёт взгляд и поймёт, что мир прячет его глаза обратно — в пустую, выпотрошенную на мусорной свалке коробку из-под игрушек.
К моменту знакомства с Инессой Шрамов полностью соответствовал своей страшноватой фамилии. Калмыцкие степи щёк, испятнанные следами от копыт бушующей плоти, под правым глазом — штопка от рассечения бутылочным стеклом, на верхней губе — красноватый зигзаг от наскока на проволоку, на правом бедре ближе к паху — уже побледневшая памятка о разливании водки в кузове мчащегося на скорости 100 км/ч грузовика, вдруг ударившего по тормозам и удержавшего отброшенного к переднему борту человека наградой ржавого болта… А рубец с симметричными швами по бокам в районе мечевидного, как гласило медицинское заключение, отростка, чуть выше солнечного сплетения?..
Когда в своих путешествиях по лесам Подмосковья они спрятались от дождя под тем самым зонтом, куполом траурного парашюта повисшим меж лапами двух сопредельных елей, и сбросили мокрую одежду, чтобы обсушиться, озёрно-степная Инесса, осваивая дуновением пальчиков на карте его тела ещё неоткрытый ею архипелаг опасного шрама, сказала, будто любуясь:
— Он похож на краба!
Подумав, добавила:
— Но сначала он напоминал осенний листок рябины?! Ведь правда?
Шрамов вздрогнул: неужели любовь — как матрёшка: первая скрывает в себе все будущие любови, а последняя умещается во все предыдущие? Через своего приручённого краба Инесса заглянула в замочную скважину угаданного рябинового листка, где вольно или невольно разглядела Наташу.
3
Если бы к окну, устроенному так, что выше снующих за ним ног он всё равно бы ничего не увидел, поставили тогда для опознания десять пар женских ножек в одинаковых туфельках, он безошибочно присягнул бы ногам Наташи, приближения которых его, переросший в зренье украдчивый слух, ждал вот уже два часа. Не очень тонкие в щиколотках, когда выпирают яблоки лодыжек, и не очень толстые в икрах, когда ноги становятся опрокинутыми горлышком вниз бутылками из-под шампанского, не очень широкие, но и не очень узкие в бёдрах, особенно с их внутренней стороны, когда они превращаются в мосластые клешни топ-моделей, ноги Наташи вдобавок ко всему были облагорожены маленьким изъяном, придающим образцу силу смутного притяжения: в одной из подколенных впадинок виднелась чуть просвечивающая сквозь капрон синеватая венозная кисточка, виноградины с которой словно были кем-то сцелованы.
