Максим Яковлев - Вознесение
Обзор книги Максим Яковлев - Вознесение
Максим Леонидович Яковлев
Вознесение
Капитан областного РУБОП Виктор Кутепов молился и не мог унять раздражения. Раздражало всё, но более всего то, что он совершенно ничего не чувствовал, ничего не имел в себе, кроме разве что некой, почти служебной обязанности, быть в известное время здесь, в этом храме, на литургии, поскольку он тоже, как-никак, входит в число православных христиан. Раздражала бесчувственность и непонимание, раздражало даже само это безудержное раздражение, распространявшееся на всё и вся…
Он стоял как всегда справа от аналоя, у большого расписного распятия, за которым голосил и переругивался их неизменный деревенский хор, причиняя слуху невыносимые муки. Начинали они ещё более-менее сносно, но потом бабка Варвара властно уманивала бабу Таню и бабу Веру в свою заунывную колею и уводила в такие извилистые переливы, в такие страдательные окончания, что хоть святых выноси, ей Богу! Сегодня её особенно заносило, и баба Таня пыталась как-то перетянуть на своё, но куда там. И несколько раз было слышно как сноровистый батюшка, подбегая к ним, бранил её без подобающей сдержанности, на что бабка Варвара отвечала, что сегодня «не хватает духа», чему в свою очередь отец Сергий не придумал, чем возразить, и больше уж не подходил к ним до конца Литургии, видно махнув на неё рукой…
Капитан смотрел на иконостас. На месте его висел когда-то латаный-перелатанный экран сельского клуба, глядя на который из темноты, пропахшей детскими их одежонками, обмерали они от стоявших перед ними «Кащея Бессмертного» и «Фантомаса», и как бывало бились сердца их, за «наших» разведчиков и солдат, падавших к ним в разрывах и комьях земли, и какая стояла тишина в этих стенах, когда поминали тут лётчиков из «первой поющей эскадрильи», и как вскакивали они со скамеек, как орали от восторга, когда влетал сюда крылатый Чапаев и Александр Невский, с гусарами и ковбоями! О, сколько крови дымилось здесь, сколько свалено трупов и тел! Сколько было огня и пыли! обжигающей белой пустыни! сколько штормов! сколько индийской любви!.. Вспомнилось как рыдали они над Гаврошем и над Мухтаром, как расплывались от мокрых глаз умиравшие тут Ромео с Джульеттой, и конечно: «Генералы песчаных карьеров»… и сочились из этой тьмы тысячи мерцающих детских слёз… Но были, правда, и другие слёзы — от удушающего, заливистого гогота, до стона и колик, и ржали от комедий так, что дрожали старые побитые стёкла, и где-то под куполом начинался гул…
Что они делают здесь? Сейчас? Глядя теперь на этот резной цветастый иконостас, — взрослые, пожилые, с побитыми судьбами люди, выросшие из тех деревенских пацанов и девчонок? На что они смотрят тут? На Спаса? На Богородицу? На Царские врата? Зачем? Что им тут надо? Слушать это жалкое пение? А что же тогда? Что ещё? Зачем они здесь стоят, согнувшись под терпким дымом кадила? Молятся?..
Вот бабка Варвара, живёт одна, любительница советы давать, да поговорить, ей только попадись, не отвяжешься. Сейчас потащится к себе да начнёт по соседкам ходить, рассказывать, кто как пел сегодня, да как отец Сергий ругался. Вот стоят с ней баба Таня с баб Верой, неразлучные как две ивы в пруду, обеих мужья лупили по пьяни, да оба и померли. Сериалы вместе смотрят, одна у другой, а на свадьбах частушки поют хулиганские. Скоро завезут им внуков на лето, начнут бегать за ними по дискотекам… Или вот Власиха стоит — «крутой Уокер», деда своего и зятя держит как в цирке — на задних лапках ходят, вон, стоят за нею, не шелохнутся. Сама на джипе ездит, курила, как самовар… сейчас вроде бросила, шпана, и та от неё шарахается — ненормальная! Вон Анатолий стоит в углу, три года назад жену убил, говорят не нарочно… как напьётся, идёт к ней на могилку, «помирать», зимой чуть не замёрз, да вовремя спохватились. Кто там ещё? Катерина в брюках стоит, муж наркоман, от чужого мужика родила, да ещё племянницу к себе взяла, туберкулёзную, козьим молоком отпаивает. Похоже опять беременная. Вот дядь Паша, отсидел своё, приехал к матери погостить, да так и остался. Жену бросил, на местной женился. Сын приезжал с дружками, избили его до полусмерти. Да кого ни возьми: тот больной, тот чудной, тот измаянный… Калека на калеке… Бабки ходят, огарки гасят на свещнице, свечки переставляют — придут домой, станут косточки перемывать.
Все разойдутся по грехам своим, до следующей службы, придут и опять будут стоять и кланяться…
Так что им тут надо всем? Тут храм Божий. Тут Небо на земле! А кто на этом Небе стоит то? Бабки Варвары, да Власихи, да Анатолии с Катеринами?.. Что они делают тут? Кто они? Может быть они христиане? Может быть они идут за Господом? Радуются? По-своему, как умеют, где-то непроглядно глубоко, внутри… совсем крохотно радуются, несмотря ни на что, о Нём? Ковыляя и падая и разбиваясь? Ползут, карабкаются, цепляясь за трещинки, сдирая ногти и кожу?.. Может они и жизнь за Него отдадут? Бабка варвара, отдаст? Неужели отдаст? И пойдёт на смерть и на муку? И дядь Паша? И баба Таня с баб Верой? И Катерина?
Вот это-то и странно. Ведь им ничего не ясно, ничто не открыто, не явлено, не гарантировано! Вот что непонятно мне. Необъяснимо.
Кто-то икнул, кто-то вышел… Нет, люди, как люди. Притворяются…
Ну где ж тут Небо, Господи? Не чувствуется, хоть убей! Все стоят, все — грешные, и ничего больше нет!
Наконец настала пора «Символа веры», который, как впрочем и «Отче наш», все односельчане пели строго за голосом капитана. Это были его минуты. Виктор пел размеренно и громко, и все держались за ним, не вылезая и не обгоняя его, как караван за своим ледоколом. Побаивались. Но сегодня и он запнулся в середине «Символа» и перепутал слова, а в «Отче наш» вместо «лукавого» почему-то пропел «лукававо», и расстроился окончательно.
После службы народ, бестолково толкаясь, ринулся целовать крест и руку священника, и Виктор еле сдержался, чтобы не двинуть кому-нибудь локтем. На душе было пусто и гадко.
Выйдя из храма, все увидели стоящую у самых дверей чёрную «Волгу» и несколько дорогих иномарок, а за ними и новоизбранного главу района, в окружении чем-то похожих на него людей. Виктор обошёл машину и остановился. Он видел как послали за священником, но тот вышел не сразу, и глава района нетерпеливо оборачивался, глядя на паперть, и те, которые были с ним, тоже поворачивались в ту же сторону. Батюшка вышел, поправил крест и деловито направился к ожидающим. А Виктор, нагнувшись к водителю, сказал ему, чтобы отъехал подальше, но водитель не пошевелился. И капитан решил не усугублять неприятностей, перекрестился с поклоном храму и пошёл домой.
Глава района, показывая округу, поводил руками и корпусом, и все похожие на него, тоже, как один, поводили своими корпусами вслед за ним и кивали улыбающимся и розовыми головами.
— А?! — ликующе вскрикнул глава района, — каков пейзаж! Что я говорил? Смотрите, какие у меня места тут! Какое небо! Какие дали отсюда! Посмотрите мои поля… А роща, а? Куинджи! А луг? А река? А храм? Шестнадцатый век! — он кинул взгляд на деревню, — … и народ неплохой, так что…
— Да-а, — гудели солидно вокруг него, — повезло, Виталий Никитич, красотища…
Дальше Виктор слушать не стал. Он с ходу развернулся и шагнул прямо к ним. Отец Сергий рванулся остановить его, но было поздно, капитан стоял уже вплотную к телу главы района, ухватив его левой рукой за лацкан распахнутого пиджака, а указательным пальцем правой, твёрдым как ствол нагана, размеренно стучал в это тело, приговаривая:
— Храм — не твой! Небо — не твоё! Поля — не твои! Роща — не твоя! Речка — не твоя! И народ — не твой, понял? И пиджак на тебе — не твой, и штаны на тебе — не твои!.. Нету тут твоего!
Батюшке удалось-таки оттащить его от главы и увести от греха подальше с пригорка, вниз, через дядь Пашин прогон, к остановке.
Дальше Виктор пошёл один, не оборачиваясь и матерясь на себя и на всё земное начальство…
Дома ждал его завтрак. Он умылся и сел за стол. Жена поставила перед ним яичницу и картошку.
— Достань-ка мне это… — сказал он.
Она открыла холодильник и достала бутылку.
Он вздохнул, налил полный стакан и выпил.
— Почему с «херувимской» ушла? — спросил он.
— Прихватила что-то, — поморщилась она.
— Опять?
— Отпустило уж маленько. Пройдёт.
Аппетита не было, он тыкал вилкой в яичницу. Шрам на щеке вздулся и покраснел.
Она смотрела на него.
И он не выдержал, рассказал ей про всё, что было у церкви.
— Отец, ну что с тобой? — сказала она, улыбнувшись. — Тебе отпуск нужен, ей Богу.
— Да причём тут отпуск!
— Да при том. Ну что он такого сказал? И мы также говорим: моя деревня, мой дом, моя страна… Ну? В отпуск тебе надо, отец, отдохнуть, а то ты совсем там чокнешься со своими бандитами.
Он отодвинул тарелку.
— Вот смотри, Алён, сколько уж лет вместе живём, а не чувствуешь ты меня… нет.
