Константин Семёнов - Блики на сунже
Обзор книги Константин Семёнов - Блики на сунже
Константин Семёнов
Блики на Сунже
Грозненские рассказы
Сегодня 31 декабря. Завтра Новый 1995 год.
Меркулов проковылял к окну в детской. Нога болела значительно меньше — еще день, два и можно будет идти. Надо же было так не вовремя подвернуть ногу. Неделю назад Меркулов отправил семью подальше отсюда, а сам задержался — надо было что-то делать с родителями. Отец, прошедший всю войну до Берлина, уезжать отказывался категорически. Не тронут наши, видите ли. Меркулов уговаривал и так и эдак — без толку.
«Это моя земля, у меня на кладбище ещё дед похоронен. А бомбежки — это так, пугают. Наши своих не тронут».
Старый упрямый ишак. И мать туда же. Впрочем, мать всю жизнь отцу потакала.
Несколько дней назад, Меркулов не помнил точно, мать позвонила. Было очень странно слышать в звенящей тишине квартиры телефонный звонок. Работает ещё.
Отец сдался. Сам он, конечно, этого не признает ни за что. Договорились, что Меркулов зайдет за родителями в Микрорайон, как только перестанет болеть нога. Сколько же после этого прошло? Вроде дней пять.
Телефон больше не работал. Потом отключили газ. Свет давали все реже. Воды не было уже давно.
Меркулов глянул в окно сквозь крест на крест наклеенные полоски бумаги. За Сунжей как на ладони Президентский дворец, Совмин. Огромная площадь пуста, только две кучки вооруженных людей по пять-шесть человек. Дежурят. При звуках самолетов они куда-то мгновенно исчезают. Впрочем, уже пару дней почти не бомбят. По телевизору с гневной речью выступал президент — сделал вид, что только что узнал о бомбежках. Узнал, возмутился и запретил.
Врет. Все они врут. Всегда.
Почти не бомбят, зато обстреливать стали откуда-то издалека, что еще хуже. Самолет хоть издали слышно.
Меркулов сел на стул, поставил на подоконник стакан и бутылку водки. Водки еще много — выдали вместо зарплаты. А вот денег почти нет — все отдал жене с детьми. Ничего, родители в ноябре ездили на Ставрополье за пенсией — выбраться хватит.
Меркулов налил водки на треть стакана и выпил мелкими глотками. Сразу закурил трубку с дешевым табаком, сигарет он не видел уже давно. Через минуту тепло разлилось по желудку, притупив привычный уже голод. Еще чуть-чуть и ослабнет постоянная тревога за семью, за родителей, за себя. Тревога и чувство собственного бессилия грызли мозг не останавливаясь, как крысы. Не давали спать, сводили с ума.
Ну вот, теперь полегче. Меркулов, глубоко затягиваясь, вновь оглядел площадь. От Совмина шли какие-то люди, штатские, без оружия и с сумками. Перешли мост, скрылись за Музучилищем. Взгляд уперся в знакомое с детства здание, и сразу вспомнилось.
«Ура! Ура! Я шишечку нашел, её я погрызу и дальше поползу.»
Сколько ж ему тогда было? Двадцать? Двадцать пять? Встречались уже редко — семья. Но на тот «капустник» Кот достал пропуска всем. Или Ерша уже не было? Не было, точно. Как там ещё?
«Отрезали Мересьеву ногу, — и хор, — Обе!»
Сразу дернуло в ноге. Нет, про это не надо.
Вспомнился перочинный ножик — два лезвия, шило, штопор, открывалка — целое сокровище. Меркулов, тогда просто Славка, выиграл его на спор у Маги. Мага тогда только появился и не верил, что на Музучилище есть надпись «ХРАМЪ БОЖИЙ» и шестиконечная звезда
Сейчас Магомед у родственников в селе, где-то адрес написал. Может, надо было с ним? Звал ведь. Нет, нельзя. Родителям самим не выбраться.
А вот пляжа отсюда теперь не видно, деревья сильно разрослись. В детстве увидеть можно было, если знать, куда смотреть.
Погасла трубка. Не вставая со стула, Меркулов выбил её на пол и снова наполнил табаком. Налил еще водки, выпил.
Солнце понемногу клонилось к закату, окрашивая Сунжу в грязно-кровавый в цвет; отражалось от поверхности миллиардами бликов.
А тогда было лето. Ярко светило солнце, сверкали на Сунже нефтяные пятна. Все были в сборе и никак не могли сдержать восторг от того необычного, что должно было сейчас произойти.
Как быстро все прошло. Вся жизнь как те два часа. Школа, армия, ранняя неудачная женитьба, развод, однообразная, тупая работа. Друзей больше не было. Какие на работе друзья? Так, выпить вместе.
До чего же всё-таки холодно.
Меркулов сидел, одевшись, как на северном полюсе — газа не было дня три, и влажный грозненский холод забрался во все уголки квартиры.
Заходящее солнце на миг прострелило грязный серый туман. Кровавым светом вспыхнул Президентский дворец; где-то бабахнуло.
Меркулов вздрогнул. Захотелось воды. Пришлось вставать, ковылять на кухню. Вода ещё есть, полтора ведра. Ведро дали соседи, и позавчера заходил Костя с сыном — принесли ведро воды и валидол. Меркулов долго следил, как уходили они в окружении десятка собак. Так что вода есть — должно хватить, если не тратить на канализацию.
Меркулов не тратил.
Во всем доме осталось человек пятнадцать. Во время налетов и обстрелов все они бегали в бомбоубежище, некоторые сидели там почти постоянно. Меркулов бегать не мог — сидел дома, стараясь не двигать лишний раз ногой, и ждал. Ничего, опухоль почти прошла, еще два — три дня и всё. Можно будет идти в Микрорайон за родителями. Потом, или через Старую Сунжу, или через Минутку, посмотрим. Лишь бы подальше отсюда.
Меркулов съел один из пяти оставшихся пирожков, выскреб полбанки тушенки, запил водкой. Все, пора ложиться — еще один день прошел.
Лечь на диван Меркулов не успел. Зловещую тишину вспорол грохот — застучали автоматы, завизжали выстрелы гранатометов и, заглушая все, ударили танки. Комната осветилась всполохами взрывов, небо прорезали смертоносные пунктиры. Меркулов присел на диван, ожидая. Звуки боя раздавались все ближе, скоро зазвенели стекла, в воздухе потянуло гарью.
На четвереньках Меркулов прополз в детскую и, ругая себя, выглянул в окно. Весь левый берег пылал огнем. Похоже, бой шел по всему проспекту Орджоникедзе, от вокзала до Президентского дворца. Меркулов несколько минут, как завороженный, смотрел на это фантастическое зрелище, забыв об опасности. Вспыхнул и расцвел огненным цветком старый престижный дом на углу Августовской. Прощай «Красная шапочка». В районе вокзала сверкало, как при электросварке. Трассирующие очереди расчерчивали небо метеоритным дождем, отражаясь яркими бликами от Сунжи. Казалось, гигантская огненная змея ползет по проспекту, плюясь смертью.
Больно ударило по барабанным перепонкам, подпрыгнул пол, в большой комнате что-то упало. За окном стало светло, как днем.
Тяжелым басом гремит фугас
Ударил фонтан огня…
Меркулов отпрянул от окна, на четвереньках дополз до дивана, посидел, уронив голову на подушку. Ад продолжался, вылетели стекла в детской. Тогда Меркулов, так же на четвереньках, притащил одеяло и подушку в коридор, подальше от окон. Туда же поставил ящик с водкой, хлебнул прямо из горлышка и свернулся на полу в позе зародыша.
Так он и провел эти новогодние тридцать два часа — на полу, в коридоре двухкомнатной квартиры дома на улице В. Терешковой, в трехстах метрах от Президентского дворца.
Временами Меркулов проваливался в спасительное алкогольное забвение, и тогда было хорошо. Ласково светило солнце, ноги проваливались во влажный песок, камеры были готовы и мутная гладь реки, сверкая нефтяными бликами, манила в неизвестность.
Дальше досмотреть не удавалось. Очередной разрыв бесцеремонно вытряхивал Меркулова в реальность. И становилось страшно.
Очень страшно.
Дом, казалось, подпрыгивал на полметра, тряслись стены, сыпалась штукатурка. Давным-давно повылетали стекла, в комнатах грохотала мебель, заботливо сделанная своими руками. Огненные сполохи озаряли коридор всеми оттенками смерти, грохот рвал барабанные перепонки. Ошеломленный Меркулов, никогда ни у кого не просивший помощи, пробовал молиться. Подсознание услужливо подсказало никогда не произносимые слова.
— Отче Наш, иеже си на небеси.
Пулеметная очередь.
— Да святиться имя твое, да будет воля твоя…
Гранатометный выстрел. Визг. Разрыв.
— …яко на небеси и на земли.
Грохот танковых залпов.
— Хлеб наш насущный дашь нам днесь и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.
Взрыв, взрыв, огненная вспышка, очередь, бьются стекла, подпрыгивает пол.
Да что же это такое? За Что? Что он такого сделал? Нет, видимо, никто не поможет. Нет никому никакого дела до маленького человека! Каждый за себя!
