Уилл Селф - Инсектопия
Обзор книги Уилл Селф - Инсектопия
Уилл Селф
Инсектопия
На закате ее жизни, когда она уже угасала и, как и я теперь, была окружена животными и алкоголем, одним из последних ее друзей стала муха, которую я никогда не видел, но о которой она много говорила, и также говорила с нею. Создание с большими, исполненными меланхолии желтыми глазами и длинными ресницами, своим обиталищем оно избрало ванную комнату; она относилась к этому с юмором, однако ей доставало серьезности, чтобы каждое утро оставлять хлебные крошки, рассыпая их по краю деревянной ванны, – это крайне раздражало тетю Банни, которой приходилось убирать за нею.
Экерли Д. Р. Мой отец и яВ Инвардли – маленьком суффолкском городке, забытом географией, практически не замеченном демографией, полузадушенном разваливающейся экономикой и обдуваемом вечно меняющимися общественными поветриями, владельцы трех пабов, расположенных на главной улице («Огненный путь», «Доброволец» и «Бомбардир») наливали себе по пинте, оглядывая свои прохладные, коричневые, вечерние угодья. Распластавшись по стойке, каждый из них нажимал ладонью на рукоятку пивного крана и подносил стакан к губам, не дав еще осесть желтой пене, не дав голове быть отделенной от сердца.
В «Добровольце» одинокий парень, отлынивающий от сбора урожая, играл сам с собой на бильярде. Он делал рискованные удары, бил от бортов, заставлял шары пролетать под опасными углами. Он был уверен в своей победе.
Джонатан Пристли, зарабатывающий на жизнь составлением указателей, пружинящей походкой вынырнул из пасти Хогг-Лейн в небольшой район муниципальной застройки, находившийся на окраине городка. Он наслаждался анонимностью этого квартала: невыразительными цементными фасадами, побитыми щебнем фонарями, нагретыми иссиня-черными комками асфальта в пыльных, плесневелых канавах. Наслаждался, думая о том, что некоторые места, будучи оторванными от мира, обретают индивидуальность, а Инвардли обрел только анонимность.
За витриной «Унисекса Беллы» Джонатан заметил молодую женщину. На ней был синий нейлоновый комбинезон, замысловато, но беспорядочно покрытый волосами, принадлежавшими части местного населения. Она сидела в одном из видавших лучшие дни кресел, отбросив голову на красный виниловый подголовник, и, проходя мимо, Джонатан заметил, как она подняла руку, ухватила собственный локон и, щелкнув ножницами, ловко его отсекла. Он вздохнул, перекинул рюкзак с одного плеча на другое, попытался просвистеть пару нот опухшими губами, плюнул на эту затею и направился дальше.
На главной улице Джонатан споткнулся. Его носки уже превратились в мягкие, потные внутренности ботинок. Он прошел мимо каменных домов, пригнувшихся за низкими заборами, с отстающей краской на притолоках, оконных рамах и дверях. Жалюзи на витринах магазинов были в большинстве своем опущены. Была среда, и магазины в Инвардли закрывались раньше. «Придется все покупать у Хана», – подумал Джонатан.
Он миновал агентство недвижимости. Фотографии продающихся или сдающихся в аренду домов уже начали загибаться по краям, словно крыша пагоды. Джонатан вздохнул. Цены за некоторые дома были фантастически низкими и могли сравниться со стоимостью шоколадки. Но, с другой стороны, никому не хотелось жить в Инвардли и окрестностях, где народ активно спивался, а ветеринар кололся лошадиным транквилизатором из своих запасов.
К северо-востоку от Инвардли, на грани между дюной и побережьем Северного моря, расположилась ядерная электростанция. Она гудела на инфра– и ультразвуке. Парадоксально, но огромные размеры делали ее невидимой, как если бы ее присутствие было слишком монументальным для восприятия.
Почти каждый день Джонатан приезжал сюда и прогуливался по пляжу, под стенами электростанции. Она была огромной настолько, что казалось – человеку такое создать не под силу, да и незачем. Здание реактора – огромный купол, покрытый каким-то керамическим материалом, – было разбито на множество ячеек-панелей и казалось составным оком Молоха. Оно покоилось на мутно-радужном постаменте. Большую часть времени все здание было окутано паром, морским туманом, даже низкими облаками. Ночью его заливали оранжевые огни, и в любое время можно было услышать хриплое эхо передаваемых через громкоговорители объявлений. Кому они предназначались? Кто наговаривал их? Он никогда не видел на станции работников. Возможно, их там и не было, и станция разговаривала сама с собой, произносила монологи в пустоту, бурые волны бились о берег, сиреневые бабочки порхали над дюнами, а в небе протяжно гундели гуси.
С двух сторон Инвардли окружали две огромные башни электропередач, от которых разбегались исходившие из станции провода – через низкую поросль и вокруг городка, как будто стараясь удрать подальше от вечерней викторины в «Огненном пути» или благотворительной распродажи выпечки в методистской церкви.
Своим пением эти гигантские лиры со смертоносными струнами заполняли город, заставляя его выглядеть выжженным, облученным радиацией, пустынным и иссушенным. И поэтому странники и туристы избегали Инвардли, предпочитая ему крохотные деревушки дальше на побережье.
Однако для Джонатана в этих линиях электропередач заключалась часть очарования округа. Они играли роль какого-никакого рельефа в этом краю низких, плоских фермерских угодий, испещренных мелкими рощицами и вырытыми в песке гравийными карьерами. Это был ландшафт ухабов и кочек: усталое тело, лежащее на старом матрасе из конского волоса.
В магазине «У Хана» Джонатан брел между полками, закидывая в проволочную корзину всякую всячину. Джой уже два дня как уехала, и еще два оставалось до ее возвращения. Стоит ли напрячься и что-то приготовить или опять вечером пойти в паб, перехватить там жареной картошки с рыбой? Он замер перед холодильником, с рукой, застывшей над евгеническими овощами и окаменевшей замороженной говядиной, а мыслями был на кухне в коттедже.
Займись он стряпней, потом придется убираться, иначе жди нашествия насекомых. А значит, стоит ли вообще напрягаться? Однако не готовить – значит признать поражение, признать, что жить в коттедже нельзя. Или хотя бы там нельзя жить без Джой.
Коттедж был маленьким. Летний жар окутывал его целиком, просачиваясь сквозь щели между пыльными вельветиновыми занавесками. И даже если весь день они оставались задернуты, в кабинете все равно стояла такая жаркая духота, что капающий с пальцев пот заляпывал клавиатуру «макинтоша». И еще там роились мухи. Джонатан не считал себя слишком брезгливым и не боялся насекомых, но этим долгим знойным летом шестиногое войско мобилизовало все свои резервы.
В каждой комнате они жужжали и безостановочно, неприятно вяло летали, обычно под лампой. Кроме них были и другие. Сенокосцы, стрекотавшие и бегавшие по ванной, спрыгивая со стен и спускаясь вниз подобно хрупким тонким альпинистам. В коттедж также часто заглядывали осы. Сидя за компьютером, Джонатан замечал их гудение, вплетавшееся в мушиный писк. Звук был настойчивым и каким-то хищным. Тогда он забрасывал работу над индексом, хватал лежавший под рукой журнал или газету и отправлялся на охоту за охотниками. Он не останавливался, пока на обоях не появлялось еще одно похожее на гной пятно, еще одно месиво из сломанных ножек и крыльев, раздавленных торакса, головы и брюшка.
Когда Джой была здесь, насекомые практически не беспокоили Джонатана. Эту функцию она брала на себя. Но с тех пор как она уехала, они начали раздражать его все больше и больше. Он откинулся назад в кресле и, нахмурив брови, задумался. Как убить? Зачем убивать? Что означает убийство? Насекомые, и в особенности мухи, стали предметом изучения, поводом для мысленных упражнений.
Джонатан составлял указатель научных работ по церковной архитектуре – точнее сказать, должен был этим заниматься. Обычно стрекот и пощелкивание «макинтоша» успокаивали его, пока он перемешался от приложения к приложению, работая в симбиозе с механизмом. Но теперь он все время прислушивался – к другому стрекоту и другим щелчкам, исходившим от его сожителей. Ему подумалось, что, возможно, они научились подражать звукам компьютера; что благодаря какому-то резкому эволюционному скачку насекомые сами стали подобием компьютера. Невероятный акт бейтсовской мимикрии, вроде того как ничем не выдающийся клит прикидывается гораздо более опасной осой.
Жара. Чертова проклятая жара. Он варился в собственном раздражении.
У локтя Джонатана возник мистер Хан. Мышиного цвета пирамида плоти, чьи подбородки множились, когда он соглашался с покупателем, и исчезали, когда он был против.
– Что-нибудь еще? – спросил он. Джонатан дернулся – он пребывал в трансе, незрячим взором глядя на замороженные овощи. – Горошек, французские бобы?
