Юрий Покальчук - На южном берегу
Обзор книги Юрий Покальчук - На южном берегу
На южном берегу
Повесть
I
Высокий седоватый человек подошел к пляжникам и уверенным, может, даже слишком уверенным голосом, выдававшим его нерешительность, провозгласил:
— Товарищи! Вынужден вас предупредить, что на протяжении двух недель эта часть пляжа будет занята киносъемочной группой. Поэтому уже завтра вам придется искать другое место!
Реагировали на это объявление по-разному, но похоже — с неудовольствием и раздражением.
— Слушайте, а я хочу сниматься в кино! И Леся вот хочет, и Марта! Возьмите нас. Мы готовые звезды. Я, например, с самого рождения, — повернула к оратору голову чернявая девушка в широкополой шляпе.
Она сидела, поджав ноги по-турецки и скрестив руки на груди. Две ее подруги лежали рядом, с откровенным интересом поглядывая на режиссера.
— Отстань от человека, Зоряна! — с ленцой, но не без кокетства произнесла девушка в узком полосатом купальнике; судя по всему, это и была Леся.
Режиссер остановился возле них.
— Зря вы так. Бывает, именно случай делает актера. Только в нашей картине, к сожалению, почти нет женских ролей. Вот мужских очень много. И мы, безусловно, будем приглашать статистов.
— А о чем ваш фильм? — спросила Зоряна.
— О гражданской войне в Испании. Как там воевал наш земляк, украинец, как влюбился в испанку...
— Ой, как интересно! — восторженно выкрикнула пухленькая Марта и тут же смутилась.
— А мы — в студенческом лагере Львовского политехнического института. Это здесь, в Рабочем уголке. Почти каждый вечер — танцы. Говорят, у нас веселее всего. Появится желание, заглядывайте... — Леся говорила уверенно, четко и в то же время чуть иронично.
— А где же этот ваш лагерь?.. Микола Андриевич, вас Соломко зовет, — послышался вдруг голос за спиной режиссера.
Все повернулись и увидели невысокого стройного парня в плавках. У него были правильные, почти красивые черты лица, черная как смоль шевелюра и небольшие, еще юношеские, усики.
— А, Роберто, и ты уже здесь. Хорошо, сейчас иду. Девочки, это наш актер, Роберто, исполнителе серьезной роли. Немного, правда, ленивый, но славный парень. А это, Роберто, чудные девочки — Леся, Зоряна и Марта...
Режиссер убежал.
Роберто стоял, смущенно переминаясь с ноги на ногу.
Девушки с интересом смотрели на него.
— Садитесь, чего стоите, — сказала Зоряна.
— Да я с ребятами нашими разделся, у тех скал...
— Не сбегут ваши ребята, посидите с нами, а мы вас расспросим про кино. Не удирайте, — попросила и Марта.
Роберто улыбнулся и сел.
А почему вы называетесь Роберто, а так хорошо говорите по-украински? — спросила Леся.
— Потому что я испанец. Но учился в украинской школе в Киеве.
— Испанец? Какой же вы испанец, — удивилась Леся, — если из Киева?
— А мой отец еще мальчиком участвовал в гражданской войне в Испании, приехал в Советский Союз вместе с другом по Интербригаде, женился на его сестре. Ну и остался здесь.
— А ваша мама тоже испанка?
— Да нет же, украинка.
— Ага, значит, вы наполовину испанец, наполовину украинец.
— Да перестань ты с ним спорить! Хочет — пусть будет испанцем, а тебе-то что? — подала сердитую реплику Марта.
— Девочки, ну что вы напали на парня? Пришел человек, так хорошо рассказывает о себе, а вы сразу... Не обращайте внимания, Роберто, они всегда такие языкатые. По себе знаю, не дай бог! — Зоряна старалась сменить тему. — Кстати. Мы из Львовского политехнического, учимся на химико-технологическом. Все трое перешли на второй курс. А вы, наверное, в театральном?
— Я... — Роберто слегка стушевался. — Я еще нигде. Не повезло. Поступал на иностранные языки в Киевский университет и срезался. Уже вторично, ну вот, пока вольная пташка. В кино сейчас. А потом посмотрим. Буду снова работать и готовиться.
— А в армию вас не возьмут?
— Должны были бы как раз в этом году. Но у меня сердце с правой стороны. Сказали, что не возьмут. Оно ничего, нормальное, но с правой стороны.
— Вот чудо-то, ну-ка, дайте, я послушаю? Можно?
Леся прижалась ухом к груди Роберто. Все молчали.
Парня неожиданно охватило волнение. Ему показалось, что он горит, что все видят, как раскраснелось его лицо; и он невольно поднес руку ко лбу. Но вот Леся, которая прислушивалась к сердцу Роберто, может, на какую-то долю секунды больше, чем требовалось, уже сидела рядом с девушками и удивленно говорила:
— Все так. С правой стороны. Вы только подумайте!
Послушали необычное сердце и Марта, и Зоряна, но Роберто, подчиняясь этой процедуре, смотрел на Лесю. Он смотрел на нее, будто старался отыскать в ней что-то известное ему одному. Время вдруг утратило свою обычную протяженность. Смотреть бы так и смотреть...
— Вас зовут ваши товарищи, Роберто! — сказала Марта. — Разве вы не слышите?
Тогда услышал и он. «Роберто! Роберто!» — звали от скал.
— Я сейчас приду — сказал Роберто, вставая и снова будто ненароком бросая взгляд на Лесю.
— А вы приходите со своими товарищами сюда, на наше место. Здесь удобно, — предложила Леся.
— Ладно, — с радостью согласился Роберто. — Я им скажу. Мы сейчас придем... .
II
Сидел за столом и смотрел в окно. Долго смотрел, как опускался вечер, густела темень и неслышно вползал в комнату сумрак. Хорошо, что ребят сегодня нет в гостинице. Детвора. Умчались гулять. Крым. Вечер. Романтика.
В последний год мной все чаще овладевает раздражение самим собой, собственными мыслями и переживаниями. А почему? Однажды поймал себя не просто на чувстве усталости и разочарования, а на том, что мне нравится копаться в собственных бедах, что ощущение горечи, какой-то тяжести, давящей меня в мои двадцать восемь лет, переплетается с (как трудно признаться в этом даже самому себе) каким-то позерством, что мне уже нравится благоприобретенный этакий «байроновский», а по сути — псевдостиль, и я теряюсь, если вдруг избавляюсь от него.
А что же будет дальше? Впереди огромное время — жизнь. И еще, собственно, ничего и не сделано. Только начала. И переломы. Начала и переломы. Переломы и начала...
Пора, Виталий, спокойно посмотреть на себя и вокруг. Потому что два последних года свету не видел, жил как будто временно. Писал, да, это помогало. Становилось легче. А впрочем, что толку в писаниях? Обычное бегство в себя от себя же.
Но прошло время, наступила пора пересмотра. Вот они, тетрадки, скопившиеся за несколько лет. Странноватое чтение. Выступаешь сам перед собой и в лучшие, и в худшие минуты. Худшие — это недавно. Прикоснешься — болит. Но иногда надо вернуться к источнику боли, чтобы вылечиться. Буду снова писать и писать, как бы это смешно ни выглядело со стороны. Хорошо бы, конечно, поговорить с кем-нибудь, но вот так, чтобы все о себе... Невозможно.
Потому — все настроения и мысли прямо на бумагу, на стол, чтобы становиться трезвее, чтобы смотреть на себя сторонним взглядом, чтобы увидеть потом, завтра, чем я был и чем жив сегодня.
Начало читать не стану. Все по порядку тоже не стоит. Я знаю. Начну с того места, где был взлет. Банальные, простодушно-восторженные стихи, но правда.
Я люблю тебя — это значит, что кругом удивительный мир,
Значит, время остановилось и отсчет его — только мы,
Я люблю тебя — это значит, легче дышится каждый миг,
И уверенность с каждым шагом вырастает из нас самих...
Ведь когда тебя еще не было, я любил уже только тебя,
И когда меня еще не было, я любил уже только тебя,
И когда ничего еще не было, все равно я любил тебя,
И когда наконец мы встретились, я давно уж любил тебя…
Нашел. Вот оно. Вот она, отысканная тобой любовь. Так сказать, осуществление мечты. «Я тону в твоем взгляде, счастливо осознаю свое отражение, эхо в глубинах зеницы твоей, выплываю безгранично счастливым, и разнообразные чувства так переполняют меня, что нет им выражения, нет им препон, нет им конца. Я гибну и возрождаюсь. Потому что никогда, никогда не знал этого. И не думал, что узнаю.
Что такое счастье? Как описать его? Глаза твои говорят правду, руки твои говорят правду, губы твои говорят правду. Мне. Правду. Люблю».
Тогда мне исполнился двадцать один год. Двадцать один. Семь лет назад. Как давно. Ганя стала моей женой. Сколько были мы счастливы? Наверное, года полтора. Я был. А она — не знаю. И сейчас не знаю. Хотя верю, что и у нее со мной были хорошие времена. И когда мы жили в Индии. Во всяком случае, первый год все было прекрасно. А потом она уехала домой — беременная. Может, если бы все обошлось хорошо и у нас был ребенок, мы бы и сейчас жили вместе? Не знаю. Сейчас вижу — правильно все то, что сделано. Правда была той самой, еще до женитьбы, правда, в которую я не мог и не хотел верить.
Я был большим, наивным влюбленным, который, получив в двадцать один год диплом, решил, что он знает все. Влюбился, через два месяца женился и по распределению — за границу, а как же — одни пятерки, лучший студент. Все шло само собой. Как должно было идти.
