Валерий Зеленогорский - В лесу было накурено... Эпизод II
Обзор книги Валерий Зеленогорский - В лесу было накурено... Эпизод II
Валерий Зеленогорский
В лесу было накурено...
Эпизод II
Sms-любовь
Мобильник изменил мир. Я прошел путь от биппера до смартфона. Я ем, сплю, хожу на горшок с ним в руках. Остаться без телефона равносильно выходу без трусов в город. Кажется, что страх пропущенного вызова равносилен катастрофе. Картинка на экране в форме конвертика вызывает животный страх, звонок чужого человека может взорвать твой мозг, как удар бейсбольной биты. Две недели подряд я получал до 30 сообщений в день от незнакомого мужчины с банальными sms. Он начал утро так:
«Доброе утро, любимая!»
Через минуту:
«Как спалось, сердце мое?
Душа моя плачет без тебя!
Сияние твоих глаз манит меня!»
Далее цитаты из Чаадаева, Гете и т.д.
Вечером пошли sms покруче!
«Солнце мое, мое чувство огромно, миллионы роз я бросаю к твоим ногам, о лучезарная!
Я мечтаю о проникновении в твои чертоги, давай сольемся в экстазе!»
Последнее сообщение я получил в 2 часа ночи:
«Только что, вспоминая о тебе, я трогал себя и кончил!»
Я решил, что это перебор, и стал набирать номер воздыхателя. Пока я выполнил набор, пришло сообщение: «Я хочу умереть на Черном море в окружении наших с тобой внуков!!!»
Мне ответил молодой мужчина, вокруг него плакали дети и скрипела кровать.
«Я получаю чужие сообщения, уточните номер», – сказал я. Была пауза, потом отбой.
Демонстрация
По доброй традиции 70 лет, каждый год 1 мая и 7 ноября, организованные толпы с флагами и плакатами ходили демонстрировать свою любовь к режиму. Были люди, искренне считающие, что это настоящий праздник, но большинство относилось к этому как к суровой необходимости или в крайнем случае рассчитывали на отгул, чтобы в свободный день сделать что-то для себя, а таких дней в ту пору было немного. В каждом городе строили свой мавзолей, тело вождя в нем незримо присутствовало, и было бы здорово возить мумию хотя бы по городам-героям, вот бы радости было. Первая моя демонстрация была в шестнадцатилетнем возрасте. Я ушел из школы по личным мотивам и поступил на швейную фабрику учеником слесаря. 7 ноября я пришел на родную проходную, где звенели трубы, все были приодеты в чистое и нарядное, парткомовские холуи строили людей в колонны по десять в ряд. Мне дали портрет Кириленко, был такой член Политбюро из брежневской плеяды, крупномордый, с отечными глазами и взглядом спившегося конюха.
Я лично к нему ничего не имел, как и ко всем его собратьям, эмоций они у меня не вызывали, мне больше нравились девушки, особенно одна, в то время я переживал свое новое чувство и поэтому бросил ходить в школу, расстегнув ей лифчик в летнем лагере для комсомольского актива. Чувство распирало меня и никак не способствовало изучению алгебры и физики. Природа происхождения видов меня интересовала в то время больше, чем направленное движение электронов.
Перед выходом с проходной мне дали в одну руку портрет Кириленко, а в другую стакан самогонки, изготовленной моим учителем по слесарному делу Дерябиным. Это был добродушный умный мужчина с золотыми руками и с чувством иронии такой силы, что много лет спустя я не встречал такого у многомудрых властителей дум, которых я повидал немало. Он был абсолютно гармоничным человеком, профессионал, зарабатывал крепко, в партии не состоял, за привилегии не бился. Не бил себя в грудь за «премию», как придуманные герои советских романов о рабочем классе. Очень изящно шутил о жизни в советскую эпоху, но не злобствовал, считая ниже своего достоинства полемизировать с жизненным устройством страны, которую он не выбирал, и вождей тоже. Он относился к власти как настоящий философ: если к хорошей жене прилагается ее сестра, противная и сволочная, ну что ж, это для равновесия композиции. Дерябин меня ремеслу не учил, он понял, что слесарь-лекальщик не мое призвание, руки у меня не из того места, но в процессе общения давал такой мастер-класс по теории выживания, что до сих пор я чувствую его взгляд, мудрый в противовес портрету, который я носил много лет подряд. Каждый год я нес портрет товарища № 2, нашего Бормана, и узнавал его только по надписи на обратной стороне плаката, где было написано просто – «Кириленко». Но все-таки в первый раз я Кириленко до мавзолея не донес. Организм воспротивился, не принял нового для меня идола. Дерябин уже налил стакан самогона и скомандовал мне выпить одним махом за появление в моем бесхребетном состоянии рабочей косточки, за гегемона, который победит во всем мире. Пить я не умел тогда вообще, папа мой пил крепко, а я вот сплоховал, но выпил ответственно, с рабоче-крестьянской удалью и понял, что у меня открылся третий глаз и новый мир, в который я вошел, был ловушкой. Свет в моих глазах померк, организм приказ принял, и я упал замертво вместе с Кириленко в грязь лицом, рядом со мной лицом в ту же грязь упал член Политбюро, секретарь ЦК КПСС, Герой Социалистического Труда Андрей Павлович Кириленко. Запахло идеологической диверсией и моей блевотиной. Товарищи по работе отнесли меня в холодок, чтобы я набрался сил перед выходом на построение. Бросить меня и дать тихо умереть было не в их силах. Все должны были пройти мимо трибуны, был случай, когда в один год перед выходом к трибуне, где уже все оцеплено милицией, крякнул один пенсионер – орденоносец. Сил по дороге потерял много, так и донесли его до трибуны под руки крепкие ребята из сборочного цеха, никто не заметил потери бойца, и только сдувшийся шарик на спине ветерана обозначал его трагический финал. Наш случай был легче, я, слава богу, не умер, только потерял сознание на время; был бледным и все время просил пить, как раненый матрос в фильме «Брестская крепость». Загудел заводской гудок, и колонны вышли на улицы нашего города с песнями под звон медных труб. Меня под руки вели два крепких слесаря, команда которым была не потерять меня до мавзолея. У меня были новые ботинки из свиной кожи, блестящие – моя гордость. Они были с острыми носами, что было в далекие семидесятые ультрамодным, в сочетании с красными носками нижняя часть моего тела была неотразимой, чего нельзя было сказать о верхней, с расхристанной рубашкой, с пятнами домашнего завтрака и фуршета на проходной, с лицом, напоминающим посмертную маску вождя работы скульптора Альтмана. Вот во что превратила меня тяга к зеленому змию. До недавнего времени, когда бог дал мне силы выпить без выпадения в осадок, бокал с алкоголем всегда давал мне образ чаши со змеей – вот такая ассоциация с интоксикацией. Идти было долго, километров семь, но, слава богу, колонна останавливалась, люди выпивали, танцевали, а я лежал, чтобы мои носильщики, сменяя друг друга, могли передохнуть. Видимо, этот переход с нелепым товарищем вошел бы в Книгу рекордов Гиннесса, но зафиксировать его в те годы было некому. Гиннесс жил в Англии, а мы еще плохо знали, что такое туманный Альбион. Меня опять несли, и я не приходил в сознание, покачивался на руках своих товарищей как немой укор жестокосердной системе. Ноги мои уже не цеплялись за мостовую, они вывернулись, лощеный верх моих новых ботинок давно был срезан камнями мостовой до носков. Носки, слава богу, были красными, и кровь со сбитых ног не бросалась в глаза радостным демонстрантам. Наступал финальный проход перед трибуной, оцепление уже стояло слева и справа через каждый метр, сначала военные с повязками, а на самой площади уже бравые ребята в серых костюмах, которые переговаривались через рукава, и было слышно, как они говорят друг другу: «Сокол, Сокол, я Ястреб, выпускай „молокозавод“, а за ним “депо”». Следом шла наша краснознаменная, ордена Ленина чулочно-трикотажная фабрика «КИМ». Я долго не понимал, что такое КИМ, оказалось, Коммунистический Интернационал Молодежи, а я думал, что в честь Ким Ир Сена, тогда наши отношения с ним были безоблачными. Я любил Ким Ир Сена за всего две вещи, т е. за два журнала: «Корея» и «Корея сегодня». Ни «Крокодил», ни даже хит того времени «Литературная газета» (шестнадцатая страница) не давали столько юмора и шуток, как два эти издания.
Помню как сейчас примерно такой же рассказ о вожде и авторе идеи чучхе (корейский вариант марксизма), очень смешная теория о корейском социализме с лицом Ким Ир Сена. Так вот ехал как-то Ким Ир Сен для руководства на месте на трикотажную фабрику – далее была картинка: членовоз с ковровыми чехлами – и встретил бабушку, идущую в горы, остановился вождь и говорит бабушке: куда идешь, как жизнь, – бабушка отвечает: живу хорошо, вот только сын болеет, а так, слава богу, есть рис – есть перспективы. Вождь прервал поездку, усадил бабушку в машину, доехал до больницы, где болел сын бабушки, собрал врачей, провел консилиум, и сын под солнечным взглядом вождя поправился от тяжелого недуга, потом он вернулся на трикотажную фабрику, уже ночью – далее шла картинка: люди с факелами взбираются в гору, где сияет огнями фабрика, построенная по личному указанию вождя, благодаря его мудрости и нечеловеческой воле. Там он собрал весь актив и, предложив несколько рацпредложений, расширил узкие места и уехал в новые дали.
