Генри Саттон - Детские шалости
Обзор книги Генри Саттон - Детские шалости
Генри Саттон
Детские шалости
Апрель
Глава 1
Когда Марк в состоянии нервного потрясения, слова даются ему тяжело. Он вообще не сильно ладит со словами. Умеет читать, но не читает. Его больше занимают материальные вещи. Он делает всякие штуки и чинит всякие штуки, а временами еще и разбирает их на составляющие — и в его мире детали не всегда ставятся на место в том же порядке. Спасение вещей — важная часть его занятий, а слова — определенно нет. Так что когда Николь говорит ему, что звонила Ким, он не в состоянии ответить. Ни одного слова. Марк думает, что так он выглядит еще и виноватым, потому что когда молчит — ему так говорили — у него виноватый вид, безотносительно того, натворил он что-нибудь или нет. У него начинается паника, он выходит из комнаты, не сказав своей жене ни слова, оставив ее думать незнамо что. И вот он идет, оставляет дом, не побеспокоившись захлопнуть за собой дверь, зная, что, сделав это, будет выглядеть еще более глупо, еще более неправым, но он просто не может сидеть там, неспособный выдавить из себя ни слова, когда совершенно точно нужно что-то сказать. Через столько лет. И его сознание кружится в водовороте мыслей и эмоций, и он не может ни остановить этого водоворота, ни связать все воедино. Абсолютно не может связать одно с другим. Марк чувствует себя так, будто его разобрали на составные части. Его дом с небольшой террасой стоит на одном из холмов города, на полпути к вершине, и когда Марк разозлен, или разочарован, или одинок, или его не поняли — он никогда не объясняется, не делится своими мыслями с другими людьми, как бы ни были они ему близки — он быстро шагает наверх, на вершину холма, надеясь, что физическое напряжение отключит все эти назойливые мысли и поможет ему успокоиться. Но когда в этот самый вечер он добирается до вершины холма, до того места, где его улица переходит в соседнюю, точно такую же, и похожие как две капли воды домики с террасами удаляются в другом направлении, и если повернуть налево, то можно добраться до центра города, а если направо — перед тобой предстанет тот же самый пейзаж, и он все еще в глубоком потрясении, он даже немного дрожит. Он напуган. Смертельно напуган.
Это прохладная, душная, ранняя апрельская ночь, ночь пятницы — Марк так ждал уикенда, и он столь поспешно выскочил из дому, что не подумал о том, чтобы надеть пальто, и единственная одежда на нем — это майка и тонкий хлопковый свитер с V-образным вырезом, и ему уже холодно, несмотря на физическое напряжение, которое потребовалось, чтобы взобраться на холм. Но Марк, тем не менее, какое-то время стоит на вершине, оглядывается на свою улицу, а там через колонны занавешенных и крытых эркеров струится теплый домашний свет. Почти бессознательно он пытается вычислить среди этих огней свой дом и свой эркер, за которым, он знает, сидит Николь, и их новый газовый угольный камин, шипя, испускает жар, и она раздражена и расстроена его поведением. Но Николь привыкла к перепадам его настроения, и это не похоже на то, как он убегал из дома раньше, и стоять становится холоднее, все более влажно, и теперь он сознательно пытается разглядеть свой фонарь и темно-красную входную дверь, на которой отсутствует одна цифра — 9 — и осталось только 3, и ищет глазами, стоя на вершине холма, свой дом, и с внезапной, почти обжигающей ясностью — электрическим зарядом бьет вспышка прозрения — к нему приходит мысль — это моя жизнь. Мое место там. Рядом с Николь и Джеммой. И хотя Марк знает, что временами с ним трудно сладить, что у него случаются депрессии, что у него довольно вспыльчивый нрав, он достаточно хорошо знает самого себя, чтобы понять, что не хочет ничего менять. Он счастлив. Он счастлив там, со своей женой и дочерью, на своей уютной террасе, на полпути к вершине холма.
Марк осознает, что у него нет с собой ни пальто, ни бумажника, но несмотря на это, несмотря на то, что он знает свое место в мире и не хочет ничего менять, он решает повернуть налево и отправиться в центр города. Не хочет сталкиваться ни с друзьями, ни с коллегами, но ему нужно оказаться среди людей, на какое-то время потеряться в беспорядочной толпе пятничного вечера. Ему нравится находиться в центре событий, но не быть к ним причастным. Кроме того, у него не так много приятелей. Ни один из них не является близким ему человеком. Может, он даже тихо плачет, от шока, от гнева, от бессилия, все эти вещи круговоротом проносятся в его голове так бессвязно, замысловато и беспомощно, он, наверное, плачет, потому что путь в центр города — мимо таких же, как и у него самого, террас, а затем по улицам с домами большего размера, которые появляются ближе к центру, вместе с карманами стиснутых вместе современных жилых строений, колонн неряшливых, варварских магазинчиков и странных гаражей — кажется ему абсолютно расплывшимся пятном. В нормальном состоянии он обратил бы внимание на каждую деталь, он оглядел бы все, что только можно, окинул взглядом замки на окнах, хорошо закрытые передние садики, боковые проходы, состояние заборов и решеток. Ему было бы интересно рассматривать и припаркованные машины, не забыто ли в них что-нибудь, например ключи. Он всегда удивлялся тому, что так много людей оставляет ключи. Но это происходило только по привычке. Марк уже долгое время ничего не воровал, не с тех пор, как он женился на Николь, еще до того, как он смог назваться профессионалом. Это просто часть его прошлого, того, что творилось, когда он был подростком.
Каждый знакомый ему парень был причастен к некоторым преступным действиям, по крайней мере к угону машин, их угоняли ненадолго, просто чтобы покататься. Он стал участвовать в этом только для того, чтобы завести себе друзей. Чтобы его перестали называть размазней. И поднабрался опыта, как проникать в машины, — в самые модные, как раз в те самые, в которые, по общему мнению, невозможно забраться, — BMW, Volvo, Jaguar, Audi. Они уезжали на них недалеко , только если случайно могли зарулить на море, или в Ярмут, или к Норфолкским озерам, и, как правило, они не разбивали эти машины., хотя пара тачек в ходе пьянок закончила свое существование. Но Марку всегда нравилось напоминать себе, что на этом он никогда не был пойман. Плюс ко всему он никому не причинил вреда. Никто не умер. Просто безобидное развлечение. Детские шалости.
Глава 2
Марку трудно признаваться в очевидных вещах, особенно самому себе. С одной стороны, он хотел бы сегодня вечером натворить нечто похожее на то, чем он занимался в этом городе много лет назад. И он мог бы пройти через Касл Молл, по пешеходной Лондонской улице, оглядывая ярко освещенные окна магазинов, многие из которых закрыты опущенными на ночь решетками, и наконец добрался бы до переполненных баров, до Томбланд и до Принс Уэльс Роад, к югу от центра города, где толпятся ранние очереди в клубы, и он влился бы и стал частью шумной, беспорядочной толпы, мысленно оставаясь верным самому себе, собственному смятению. Или же он мог бы отправиться через город к реке, которая извивается вокруг кафедрального собора, и сидел бы на одной из этих отсыревших лавочек, с которых открывается вид на медленно текущую воду, в ней мягко отражаются желтые уличные фонари и дрожащие огни машин, едущие по внутреннему кольцу дороги. И если не будет машин, он станет смотреть на эту медленно текущую воду, на вялую реку Венсум, покрытую рябью дождя, который начался тем же вечером.
Но он ничего такого не сделал. Он просто проскользнул в первый попавшийся бар, в заведение, расположенное недалеко от рынка. Он бывал здесь пару раз раньше, но у заведения было абсолютно незапоминающееся название, и оно было похоже на множество других таких же забегаловок, недавно открывшихся в городе пабов, нашпигованных шатающейся, сделанной из мягкого дерева мебелью, прилавками из фальшивого металла и этими массивными досками для мела — покрытыми нечитаемыми меню и специальными предложениями — расставленными у стен за баром, где обычно хранятся, перевернутые с ног на голову, бутылки с выпивкой, за исключением тех бутылок, которые выстроены в линию на длинном столе, который, как ему кажется, загораживает путь персоналу.
Он бочком обошел вышибалу, и пока он расчищал путь локтями сквозь толпу, в которой ему по крайней мере было тепло и в которой он чувствовал себя еще более безликим, и пока он медленно обходил боковую зону со столиками, стульями и парой диванов — сделанную для того, чтобы люди посидели и спокойно поболтали, может быть, даже для романтических разговоров, представил он себе: вот только там люди тоже стояли, и музыка была и в самом деле оглушительной, так что они даже не расслышали бы друг друга — пока он протискивался сквозь очереди к бару, а посетители пытались устоять на ногах у столов, и стульев, и диванов, произошло так, что он просто заметил (он точно ничего не высматривал специально!) мягкий стеганый пиджак, повешенный на спинку кресла, с призывно откинутыми назад лацканами — смотрите, кто хочет! — подумал он. Марк ясно видел внутренний карман, из которого высовывался край толстого потертого черного кожаного бумажника. Он уверен, что не притронулся бы к нему, если бы это не показалось таким легким и соблазнительным и он не оказался бы в таком положении, без своих собственных денег. В тот момент его даже посетила мысль, что этот бумажник торчит из кармана так явно, как будто только и ждет, когда же его стащат, и потому это могло оказаться ловушкой, которую расставила команда одетых в гражданское парней. Ему было известно, что недавно полиция планировала рейд по нескольким самым популярным центральным заведениям.
