Андрей Волос - Волна. Рассказы
Андрей Волос - Волна. Рассказы краткое содержание
Андрей Волос. Волна. Рассказы
Граф Бисер
В. Мацковскому, абоненту BeeLine
Если на ипподроме неожиданно отменяли объявленные заезды, самые азартные выбегали на улицу, чтобы поставить на трамваи: двадцать третий придет первым или шестой?..
Рассказ старого таксистаУ меня цель была простая — купить тостер. С какой целью за мной увязался Голубец, уже не помню.
Пока я глазел на представленные образцы, выбирая подешевле, он с невнятным бормотанием крутился рядом.
Затем заговорщицки проскрипел в ухо:
— Бери “Тефаль”.
Совет выглядел дурацким: “тефалевский” тостер был процентов на сорок дороже любого иного. Однако дружба накладывает на нас некоторые обязательства. Вместо того чтобы ограничиться презрительным фырканьем, я поинтересовался:
— Почему?
— Потому что мне нужен пылесос, — сказал Голубец тоном человека, дающего исчерпывающее объяснение. — Давай скорей, а то опоздаем!
Как выяснилось, в магазине проводилась акция: с девяти до двенадцати покупатели товаров фирмы “Тефаль” получали возможность принять участие в лотерее. Главным призом как раз и был пылесос.
— Я добавлю, — буркнул он, подразумевая, вероятно, разницу в цене.
— Нет, — сказал я.
— Нет? — удивился он. — Почему?
— Потому что “Тефаль” только двух расцветок, и лично мне ни один из них не нужен: ни ядовито-купоросный, ни блевотно-салатовый. Мне нравится вон тот бордовый, и я не желаю менять свои конкретные предпочтения на твои мифические перспективы.
Столь решительный отпор его нисколько не обескуражил.
— Тогда я куплю фен, — заявил он. — Фен ведь тоже фирмы “Тефаль”? И недорого.
Мы рассмотрели фены.
— А на кой черт тебе фен? — поинтересовался я.
— А что делать, если мне нужен пылесос, а ты не хочешь тостер?! — воинственно ответил он.
Я пожал плечами. В конце концов, беда небольшая: кому-нибудь подарит, и вся недолга.
Получив коробку, он торжествующе потряс призовым билетиком.
— Ну-ну, — сказал я. — Если там и впрямь пылесос, я куплю тебе второй.
Тратиться не пришлось. Проклятые превратности фарта, как всегда, маленько подкузьмили: волшебный билетик выдал на гора не пылесос, а керамическую кружку цветом точь-в-точь как свежевымытая чугунная сковорода. Весом она тоже почти не отличалась.
— Мой дед про такие знаешь как говорил? — спросил я. — Чертей глушить.
Голубец отмахнулся: он не хотел знать поговорок моего деда.
— Чертей или не чертей, а переть теперь за ним черт-те куда, — буркнул он. — За пылесосом-то.
Потому что, оказывается, в придачу к кружке дали другой билетик: чтобы проучаствовать в новом розыгрыше, требовалось явиться куда-то там в район станции метро “Домодедовская”.
Я уже давно научился смотреть на мир глазами Голубца: даль радужно переливалась, маня колдовскими обещаниями; где-то у горизонта раскрывались двери сокровищниц.
Между тем едва пробило двенадцать, а лотерея на “Домодедовской” начиналась в четыре.
— В чистку еще успеваем, — заметил я. — Едешь?
Точно: вообще-то мы направлялись в химчистку, а за тостером заехали попутно. Проезжали мимо, вот я и сообразил, что давно хочу обзавестись этим прибором. Чтобы хлеб вылетал, как в “Криминальном чтиве”.
Он сдавал одни только брюки, у меня была полная сумка, и я пропустил его вперед.
— Фамилия! — прохрипела приемщица, угрожающе играя карандашом над квитанцией.
Вместо того чтобы сказать “Голубец”, Голубец бросил пальцы. На левой руке выпало два, на правой, если я не ошибаюсь, четыре.
— Кибиров! — выпалил он.
Меня уже ничто не удивляло, но сам Голубец почему-то смутился.
— Обожаю стихи Кибирова, — виновато пояснил он. — По-моему, он — гений.
В дальнейшем Голубец потерял квитанцию, паспорт у него был заведен, естественно, на фамилию Голубец, а не на фамилию Кибиров (и даже не на фамилию Запоев, каковой в действительности является фамилия Кибирова), но вычищенные брюки ему все-таки выдали — после совсем небольшого разбирательства.
В конце концов, что за них было держаться? Они и слова доброго не стоили.
Когда я пытался перелиться в его сознание, оказывалось, что почти все вокруг состоит из утверждений и отрицаний, то и дело выбулькивающих на неспокойную поверхность мирового варева. В зависимости от ситуации, они оборачивались нулем и единицей, четом и нечетом, красным и черным, перебором и недобором, мальчиком или девочкой и даже, в конце-то концов, судьбой выпавшего в начале октября снега: стаял он за два последующих дня или в нарушение привычного порядка вещей залег до весны. Суть не менялась: это были все те же магические “да” и “нет”.
Одна только рулетка производила впечатление чего-то более сложного, развитого, развернутого, способного выдать значительно большее количество вариантов: ведь там было не две, а тридцать шесть лунок! Однако по здравому размышлению приходилось заключить, что содержание случая остается прежним и сводится все к тому же выбору между “да” и “нет”: попадет шарик в загаданное гнездо или проскачет мимо.
В сущности, буквально все вокруг таило в себе волнующий шанс розыгрыша: количество лепестков на ромашке, листьев на ветке, число кукований в лесу или трамвайных звонков на улице было ничем не хуже костей и карточной колоды.
— Колу покупай! — хрипел Голубец, когда я требовал у киоскерши прогулочную бутылку “Святого источника”.
Если провокация не удавалась, он сам покупал колу: вчера производитель начал новую рекламную кампанию, и на крышке могло оказаться изображение пальмы, означавшее призовую поездку на двоих в Марокко.
Как правило, пальма не обнаруживалось, но это если и меняло дело, то ненадолго.
Что касается рулетки, то именно она была под запретом.
Однако в скором времени клятвенное обещание Голубца не переступать порога казино потеряло какое-либо значение, поскольку рулетки появились в залах игровых автоматов.
Эти были электронными, функционировали в автоматическом режиме и без участия крупье.
Иногда Голубцу удавалось и меня заманить. Везде подавали бесплатный чай и кофе, пиво стоило дешевле, чем в магазине.
Слушая его невнятные рассуждения, я стал понимать, что только профан может полагать, будто все в жизни происходит случайным образом. На самом деле следом за семеркой падает девятнадцать. А за девятнадцатью — четыре. Всегда. Ну или почти всегда.
Я сидел у стола и смотрел на происходящее.
Следя за его игрой на клавиатуре, повторявшей номерные ячеи рулетки, нельзя было не задуматься о развилках судьбы: выбери он карьеру пианиста, жизнь могла бы сложиться иначе. Если бы под его пальцами трепетали клавиши фортепиано, мир замер бы, пораженный чудными звуками неожиданной музыки!..
Голубец то вдохновенно бросал аккорды (каждый из них обходился не менее чем в пятьдесят рублей), то акцентировал мелодию частыми и звонкими клевками, будто подбирая просо с некрашеной фанерки (это шло по десятке за зернышко), то, резко откинувшись, вдруг замирал, напрочь забыв о сиюминутном, утратив связь со всем земным и насущным… и тут же снова взрывался, чтобы после ряда мощных созвучий выдать трель длиной в две с половиной октавы, о стоимости которой было страшно и подумать.
Почти никогда ему не хватало времени натыкать все желаемые комбинации.
— Ставки сделаны! — сообщал механический женский голос откуда-то из недр автомата.
Этот голос казался мне голосом самой судьбы.
Плевок сжатого воздуха выталкивал шарик из невидимой дырки навстречу бешеному вращению колеса. Шарик прыгал, стукался, бился в стекло, закрывавшее рулетку сверху; хаотично отскакивал от ребер между ячейками.
Вращение мало-помалу замедлялось… скачки и бег становились тише… и еще тише… вот он уже через силу переваливался из одного гнезда в другое…
Трень!
Последний щелчок — и я понимал: нет, рок только сейчас сказал свое слово, и это слово — двадцать семь!..
Колесо вяло совершало последние круги и останавливалось.
— Смотри-ка, двадцать семь, — замечал Голубец. — Странно… ведь падало двадцать четыре… а перед тем — одиннадцать… Беспредел, я ждал девятнадцать!
— Делайте ваши ставки! — торопила механическая женщина.
Как ни быстро уходили деньги, я никогда не видел его расстроенным. Наоборот, капитально облегчившись, Голубец светился таким благодушием, какого не добьешься ни с помощью семи чашек бесплатного кофе, ни посредством употребления трех бутылок скидочного пива.
Ему не нужны были деньги, он жаждал самого процесса ловли фортуны. И хоть фортуна категорически не желала идти в хитроумные ловушки, для счастья было достаточно той чешуи и слизи, что оставались на ладонях при мимолетном касании ее скользкой шкуры…
