Уильям Фолкнер - Пилон
Обзор книги Уильям Фолкнер - Пилон
Уильям Фолкнер
Пилон
АЭРОПОРТ. ПРАЗДНИК ОТКРЫТИЯ
Минуту, не меньше Джиггс простоял у витрины в отощало осевших, как отработанная пена, подвитринных наносах вчерашнего конфетти, легко утвердясь на носках своих заляпанных грязью теннисных туфель, глядя на сапоги. Безупречным и нерушимым воплощением лошади и шпоры, всадника в гордой позе, рекламирующего загородный клуб на журнальном снимке, покоились они в косых бликах отграничивающего стекла на деревянном пьедестале подле мольбертоподобной картонной афиши из тех, какими, наряду с пурпурно-золотыми бумажными гирляндами, затоптанным конфетти и рваным серпантином, город разукрасился за одну ночь, – один и тот же шрифт, одни и те же фотографии подтянуто-зловредно-хрупких самолетов и облокотившихся на них в несоразмерно гигантской безотносительности летчиков, словно самолеты принадлежали к некоему виду эзотерических и губительных зверей и не были ни выдрессированы, ни приручены, а лишь на мгновение замерли над аккуратным лаконичным текстом: имя, фамилия, достижение – или, может быть, никакого достижения, просто надежда.
Он вошел в магазин, с глухим увесистым шуршанием частя резиновыми подошвами сначала по тротуару, потом по железу порога, потом по кафельному полу этого музея стеклянных ящиков, освещенного некой неземной, дневного оттенка субстанцией, в которой шляпы, галстуки и рубашки, ременные пряжки, запонки и носовые платки, курительные трубки в форме клюшек для гольфа, питейные принадлежности в форме сапог и домашних птиц, побрякушки для ношения на галстуках и жилетных цепочках в форме лошадиных мундштуков и шпор напоминали биологические образцы, сразу – еще до первого вдоха – опущенные в девственно чистый формалин.
– Сапоги? – переспросил продавец. – Те, что на витрине?
– Да, – сказал Джиггс. – Сколько они?
Но продавец даже не пошевелился. Он стоял спиной к прилавку, прислонясь к нему поясницей и глядя сверху вниз на простецкое, крепкое, со скошенным подбородком, голубоватое от бритья, с длинной нитью едва переставшего кровоточить бритвенного пореза лицо, на котором сияли горячие карие вертучие глаза – глаза мальчугана, впервые в жизни увидевшего воздушные колеса, звезды и змей поздневечернего карнавала; на залихватски посаженную набекрень грязную кепку, на коренастое, непомерно мускулистое тело, напоминающее фотографию прошлогоднего или позапрошлогоднего чемпиона сухопутных или военно-морских сил в первом среднем весе; на дешевые бриджи, которые вообще-то должны сверху пузыриться, но на нем сидели в обтяжку, словно они, как и их обладатель, некоторое время назад безнадежно вымокли под сильным дождем; на короткие налитые быстрые, как у пони для поло, ноги, просунутые в отрезанные от всего остального сапожные голенища, которые снизу были упрятаны под подъемы теннисных туфель и держались на месте благодаря приклепанным штрипкам.
– Двадцать два пятьдесят, – сказал продавец.
– Годится. Я их беру. Когда вы вечером закрываетесь?
– В шесть.
– Черт. Я еще не вернусь из аэропорта. В городе буду в семь, раньше не получится. Вот тогда бы их и забрать.
Подошел еще один служащий магазина – дежурный администратор.
– То есть прямо сейчас они вам не нужны? – спросил продавец.
– Нет, – сказал Джиггс. – А вот в семь я бы их взял.
– О чем речь? – спросил администратор.
– Говорит, хочет купить сапоги. А из аэропорта сможет вернуться в семь, не раньше.
Администратор посмотрел на Джиггса.
– Летчик?
– Ага, – сказал Джиггс. – Слушайте, пусть он задержится. К семи я вернусь. Мне они понадобятся сегодня вечером.
Взгляд администратора спустился к ногам Джиггса.
– Может, стоило бы взять их сейчас?
На это Джиггс не ответил. Только сказал:
– Что ж, видно, придется обождать до завтра.
– Если не сможете вернуться до шести, – уточнил администратор.
– Ладно, – сказал Джиггс. – Так и быть, мистер. Сколько хотите задатка?
Теперь они посмотрели на него оба – на его лицо, в жаркие глаза, на всю его фигуру, красноречиво и отчетливо, как верительные грамоты, говорившую о беспечной и непоправимой несостоятельности.
– Чтобы вы их для меня попридержали. Ту пару, что на витрине.
Администратор перевел взгляд на продавца:
– Какой у него размер?
– Насчет этого не беспокойтесь, – сказал Джиггс. – Так сколько?
– Десять долларов, и мы оставим их для вас до завтра, – ответил администратор, опять посмотрев на Джиггса.
– Десять долларов? Шутите, мистер. Вы хотели сказать – десять процентов. Мне самолет продадут, если я десять процентов в задаток дам.
– Вы хотите заплатить десять процентов вперед?
– Да. Десять. Если успею из аэропорта – заберу их сегодня же.
– Это будет два двадцать пять, – сказал администратор.
Когда Джиггс засунул руку в карман бриджей, они смогли проследить, вплоть до суставов и ногтей, за ее движением вниз по всей длине кармана, словно это была не рука, а, скажем, будильник, заглатываемый страусом в рисованном фильме. Рука выползла наружу в виде кулака и, разжавшись, явила смятый доллар и монеты разного калибра. Джиггс положил купюру в ладонь продавца и начал отсчитывать мелочь в ту же ладонь.
– Пятьдесят, – сказал он. – Семьдесят пять. Еще пятнадцать – всего девяносто, еще двадцать пять… – Он осекся и застыл, в левой руке держа монету в двадцать пять центов, а на правой ладони – полдоллара и четыре пятицентовика. – Дайте сообразить. Я дал девяносто, если двадцать пять еще – это будет…
– Два доллара десять центов, – сказал администратор. – Заберите у него десять центов и дайте ему двадцать пять.
– Два десять, – сказал Джиггс. – Может, сойдемся на этом?
– Сами же предложили десять процентов.
– Ничего поделать не могу. Ну что, два десять – и по рукам?
– Возьми у него, – сказал администратор. Продавец взял деньги и ушел. И опять администратор смог проследить за движением Джиггсовой ладони вдоль ноги – а потом даже увидел на дне кармана очертания двух монет, выступивших двумя грязноматерчатыми кругляками.
– Откуда у вас тут идет автобус в аэропорт? – спросил Джиггс. Администратор объяснил. Вернулся продавец, держа квиток с загадочными письменами, и теперь вновь они оба глянули в жаркое вопрошание Джиггсовых глаз.
– Придете – будут ваши, – сказал администратор.
– Ясно. Но заберите их с витрины.
– Хотите пощупать?
– Нет. Просто хочу увидеть, как их оттуда заберут.
Опять снаружи, за витринным стеклом, – под резиновыми подошвами невесомый разбрызг конфетти, более бесприютный, чем разбрызганная краска, потому что ни тяжести нет, ни маслянистой цепкости, чтобы удержаться хоть где-то, истончавшийся все то время, что Джиггс провел в магазине, убывавший частица за частицей в небытие, как пена, – стоял он, пока по ту сторону стекла не появилась рука и не взяла сапоги. Потом пошел дальше, частя коротконогой своей, с подскоком, странно негнущейся в коленях походкой. Свернув на Гранльё-стрит, посмотрел на уличные часы – впрочем, он и так уже спешил или, скорее, просто равномерно перемещался на быстрых твердых ногах, как механическая игрушка, имеющая только одну скорость, – и заметил время, хотя часы были на теневой стороне улицы и весь солнечный свет, какой там имелся, по-прежнему висел высоко, мягко преломляясь и увязая в густом, тяжелом, насыщенном испарениями болот и речных рукавов воздухе. Здесь тоже было вдоволь и конфетти, и рваного серпантина – вдоль стен, аккуратными наметенными ветром валиками, повторявшими углы, и по краям сточных желобов, в слегка вулканизированном виде из-за рассветных извержений пожарных гидрантов; подхваченная наверху и пришпиленная шифрованно-символическими значками к дверям и фонарным столбам, пурпурно-золотая гирлянда змеилась над ним, пока он шел, не обрываясь, наподобие трамвайного провода. Наконец она повернула под прямым углом, чтобы пересечь улицу – точнее, встретиться посреди улицы с другой такой же гирляндой, идущей по противоположной стороне и тоже повернувшей под прямым углом к середине, образовав вместе с первой некий воздушный и дырявый, все тех же королевских цветов звериный парашют, подвешенный над землей на высоте второго этажа; к нему, в свою очередь, было подвешено глядящее наружу тканево-буквенное запрещение, которое Джиггс, чуть замедлив шаг и обернувшись, прочел на ходу:
«Гранльё-стрит ЗАКРЫТА для транспорта с 8 вечера до полуночи».
Теперь он уже видел у тротуара на остановке – там, куда ему было сказано идти, – автобус с прикрепленным всеми четырьмя углами к его широкому гузну полотнищем, чтобы полоскалось и хлопало во время езды, и рядом на тротуаре – деревянный двусторонний рекламный щит:
«Блюхаунд» в аэропорт Фейнмана – 75 центов».
Стоявший у открытой двери водитель, в свой черед, проводил взглядом костяшки Джиггсовых пальцев, проделавших путь вниз по карману.
