Силуан Афонский - Творения
Обзор книги Силуан Афонский - Творения
ПИСАНИЯ СТАРЦА СИЛУАНА (Из книги Софрония Сахарова "Старец Силуан Афонский")
«Скучает душа моя о Господе»
(из «Писаний» Старца Силуана)ПРЕДИСЛОВИЕ
Предлагая вниманию читателей самое главное, что есть в данной книге, а именно — Выписки из писаний Блаженного Старца Силуана, мы позволим себе предварительно высказать несколько мыслей о его писаниях.
Господь сказал: «Всякий, кто от истины, слушает гласа Моего» (Иоан. 18, 37), а Иоанн Богослов говорит: «Знающий Бога слушает нас; кто не от Бога, тот не слушает нас» (1 Иоан. 4, 6).
Мы глубоко в сердце полагаем, что слова эти приложимы к писаниям Старца Силуана. Мы думаем, что кто имеет дух и разум от Бога, чтобы познавать Его, тот в писаниях Старца ясно ощутит веяние Духа Святого.
Писания Старца, человека почти безграмотного, есть слово о том, что ему было дано увидеть; часто слово его по образу своему походит на псалмы, и это естественно, потому что исходило оно из непрестанной молитвы. Ритм его писаний очень медлительный, что характерно для глубокой молитвы. Он постоянно возвращается на одни и те же темы: Бог, и все небесное, познается только Духом Святым; Господь безмерно любит человека, и любовь эта познается Духом Святым; Дух Святый есть дух воздержания, целомудрия, кротости, смирения; Дух Святый есть дух мира, сострадания, любви к врагам.
Душа Старца, его ум занят немногими мыслями, но эти мысли самые онтологически глубокие, они суть мерило для всего. Кто в глубине своего существа живет этими мыслями, тот чрез них, как чрез таинственную духовную призму, видит весь мир.
Две тысячи лет непрестанно проповедуется слово Божие на всех языках самыми различными образами, а ведь Сам Господь преподал человеку ведение о вечной Божественной жизни в немногих словах. Жизнь Бога превыше всякого образа. Из этой сферы неприступного света, в своем движении к твари, жизнь Божественная передается сначала в простейших и очень немногих бесстрастных «умных» образах, и затем, передаваясь по иерархическим ступеням, все более и более одебелевает, доходя до весьма грубых и ничтожных форм, становящихся уже искажением. Например: ребенка подводят к иконе и учат молиться «Боженьке», причем икона для ребенка, в данном случае, не есть лишь одна из форм благовестия или богословия, но Сам Тот «Боженька», Которому он молится.
В своем снисхождении от предельной чистоты свет боговедения доходит до грубых и часто уродливых положительных (катафатических) форм; в процессе же развития человека наблюдается обратный порядок, снизу вверх: от грубой положительной формы он восходит к бесстрастной мысли о Боге и даже к неизреченному внеобразному богообщению.
Мы не имеем намерения останавливаться на вопросе развития человеческого сознания, на том, как от эмпирических понятий и образов мира сего, восходит оно к восприятию Божественного вечного бытия. Заметим только, что неизбежностью этой эволюции объясняется тот факт, что учение о Боге сначала преподается народу преимущественно в виде христианской морали, что более доступно элементарному пониманию. Однако и в этой форме, несмотря на все снижение и даже искажение истины, есть свет подлинного богопознания, хотя и ослабленный: это то «молоко», которое предлагается малодушным (1 Кор. 3, 2).
Если позволено прибегать к аналогиям из окружающей нас действительности, мы сравнили бы это снисхождение Божественного света со снопом света прожектора: чем ближе к источнику света, камере прожектора, тем он ослепительнее, но меньше площадь освещения, и наоборот, чем дальше от источника света, тем больше площадь освещения, но слабее и дробнее свет. Проходят тысячелетия, а народам по-прежнему преподается именно этот ослабленный и рассеянный свет богопознания в бесконечном множестве слов и образов. Чем дальше отстоит человек от Бога, тем раздробленнее его мышление, тем неопределеннее и беспокойнее его духовные переживания; и наоборот, чем ближе к Богу человек, тем УЖЕ, если допустимо здесь такое выражение, круг его мыслей, сосредоточиваясь в конце на единой бесстрастной мысли, которая уже не есть мысль, но особое невыражаемое видение или чувство ума.
Чтобы понять Старца Силуана, необходимо иметь в виду только что сказанное. Старец был человек единой идеи, которая заполняла все его существо, идеи, которая была следствием непостижимого явления ему Бога. В этом таинственном явлении ему Господа он познал, что Бог есть — беспредельная любовь. Он утверждает, что любовь эта непременно изливается и на врагов, и что познается она только Духом Святым. Дух Святый явил ему Христа. Дух Святый учил его смирению и любви к врагам и ко всякой твари. То, что он постиг в момент богоявления, и то, что было непосредственным его следствием, он воспринял, как условие и как показатель богообщения, как критерий истинности пути, как мерило всякого явления духовной жизни и как цель наших повседневных исканий и действий.
При повторных посещениях его Духом Святым, после многих лет титанической духовной борьбы, все это приняло у него форму догматического сознания, и когда уже действительно он восходил в чистые сферы святого бесстрастия, тогда с глубочайшим смирением счел своим долгом поведать о том, что ему было дано свыше. У него мало слов, но это и есть, быть может, показатель истины его; у него мало слов, но они способны проникнуть в сердце и возродить душу человеческую; у него мало слов, но о нем можно говорить весьма много, если поставить себе задачу раскрыть их содержание и сделать доступными хотя бы интеллектуальному пониманию более широких кругов.
Читая писания Старца, быть может, кто-нибудь станет перед вопросом: не есть ли это один из тех, которые на языке подвижников именуются «прельщенными», а в человеческом быту — «помешанными»? Слишком уж велики его притязания, чтобы счесть его за «нормального».
Но мы думаем, что даже не видя его и не зная лично, а только читая его иногда поэтически вдохновенные и даже по форме высокосовершенные, а иногда просто малограмотные записи, можно по ходу его мысли или по строю чувств его сердца, совершенно убедиться, что слова эти не суть слова душевнобольного. Во всем строе его речи прежде всего бросается в глаза его подлинное и глубокое смирение, столь противоположное по сущности своей гордости мегаломанов или известному болезненному «комплексу приниженности», этой своеобразной, большинству непонятной форме проявления гордости. При самом внимательном рассмотрении мы не увидим ни тени самообольщения или болезненной экзальтации воображения даже когда он обращается ко «всем народам земли». Наоборот, во всем есть глубокое чувство достоверности того, о чем он свидетельствует. Слышит сердце, что действительно он научился тому, о чем говорит, не от людей и не из книг, а непосредственно от Духа Божия, и потому учение его столь созвучно заповедям Христа.
Старец был человек единой идеи, но идеи самой глубокой, самой прекрасной, самой онтологически совершенной, и, что важнее всего, — осуществленной им в жизни. Воистину местами он по духу подобен Святому Иоанну Богослову. Воистину Дух Святый уподобил его Самому Христу, Которого он удостоился видеть, и о подобии Которому он так много говорил, ссылаясь на слова Великого Апостола: «будем подобны Ему, потому что узрим каков Он есть» (1 Иоанн. 3, 2).
* * *
Главное свидетельство всей его жизни в том, что любовь к врагам совершенно необходима для познания Божиих тайн. Он категорически утверждал, что в ком нет любви к врагам, тот вне Бога, тот Бога не познал. Его невозможно было обмануть. Там, где была ненависть к врагам, там видел он лицо темной бездны, какою бы «службою Богу» (Иоан. 16, 2), каким бы пророческим пафосом она ни прикрывалась.
Свидетельство такого человека, неискушенного лукавством интеллектуальной культуры, свидетельство того, кто действительно всю жизнь проливал кровь сердца своего в молитве за врагов и за весь мир, — приобретает исключительную силу и значение.
Нам часто приходила мысль, чем был бы Старец, если бы он при его природной недюжинной одаренности полнил бы большое научное и богословское образование. Думалось иногда, что это был бы гигант мирового значения и славы. Но иногда нам кажется обратное: именно тот факт, что это был человек столь же непосредственного восприятия, какое мы видим в Евангелистах, что это был человек совершенно неизвращенный лукавством современной цивилизации, — именно этот факт делает его свидетельство неотразимо убедительным. И, в сущности, никакая человеческая наука не может прибавить что-либо к глубине и достоинству истины, о которой он свидетельствует.
Итак, кто не знал Старца лично, тот может судить о нем по писаниям его, а кто его знал, кто видел его подлинную простоту и смирение, его постоянно приветливое, благодушное, ровное, мирное, кроткое устроение, тот знает, что это был муж высокого совершенства.
